Растерялись старейшины и первосвященники, услышав пророчество о том, что их зарежут и трупы бросят собакам. Не растерялся только начальник иерусалимского агитпропа: чтобы пресечь антипартийную вылазку на корню, он сколько было сил бил по физиономии Иеремии. И когда пророк замолчал, то немедля велел заковать его в колодки. Народу же было сказано, что мерзкий демагог сбросил маску пророка и показал свою сущность халдейско-вавилонского наймита. Который так обнаглел, что позволяет себе прилюдно вести пораженческую агитацию, подрывая авторитет горсовета. Раньше он был просто двурушником, но теперь выступил с открытым забралом против конституционного строя – за что и будет наказан. Назавтра был назначен народный трибунал для справедливого и скорого суда над предателем.

Но на следующее утро Иеремию расковали и освободили с извинениями за досадную ошибку: глава экспертного сообщества превысил свои полномочия. Всем горожанам было очевидно: у Иеремии в иерусалимской мерии – рука, и пальца в рот ему не клади. И суток не прошло, как вышел царский указ об освобождении из-под стражи. Глава синедриона ходил, как оплеванный. В придачу Иеремия, только освободившись из колодок, пришёл во главе досужих людей к нему в офис и громко проклял его лично и всех его потомков. Унизивший пророка лишится всего имущества, пойдёт в плен и умрёт в заточении. Более того: погибнут все, кто к нему хорошо относится. Проклятие капитальное: Иеремия сделал своего обидчика прокажённым в глазах людей. Впрочем, времена в Иерусалиме тогда были либеральные, и народ только посмеялся, слушая громкий скандал между публичными персонами. Сам главный политолог не стал сутяжничать с пророком по поводу своей пострадавшей чести, достоинства и деловой репутации – видимо понимал, что дело не выгорит.

Но Иеремии реакция главного демагога была не очень важна: у него начался тяжелейший психологический криз. За сутки ареста в колодках на свежем воздухе он пережил многое. И хотя сутки ареста – это ещё не концлагерь, но человек он был не сильный духом: этого было более чем достаточно, чтобы пробить психологическую защиту. Он наполняет воздух жалобами: «я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною» \Иер.20,7\. Несомненно, за сутки, пока Иеремия пребывал в колодках на площади, чернь иерусалимская показала себя с не лучшей стороны. Прослышав о скорой казни пророка, народ толпами приходил позубоскалить над поверженным. Но как же иначе? Ведь такова природа мелких и упрямых людишек: другими они быть не могут.

Но Иеремия глух к голосу мудрости, справедливо считая её рафинированным издевательством над собой. Он сомневается в правильности выбранного пути: ту ли стезю он выбрал? Проповеди не приносят ему никакого удовольствия и нередко превращаются в моральную пытку: «лишь только начну говорить я, - кричу о насилии, вопию о разорении, потому что слово Господне обратилось в поношение мне и в повседневное посмеяние» \Иер.20,8\. Иеремия не владел слогом и страдал некоторым косноязычием. Что естественно было предметом для шуток и острот. Но на шутки проповедник очень обижался, и вместо лекций сбивался на ругань с ёрниками, что ещё больше добавляло ему оскорблений и унижений – ибо нахалам только этого было и надо.

Добавило тяжёлых чувств и то, что все его многочисленные поклонники разбежались или примкнули к гонителям при первых же неприятностях. Иеремия основательно разочаровался в людях – и рана эта была ещё очень свежая. Он очень обиделся на Бога за то, что Он допустил такое с ним обращение. Появились снова мысли оставить служение, хотя он уже понимал, что это – не в его компетенции: «и подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и – не мог» \Иер.20,9\. Люди пошлые уверенны, что талант – это подарок Бога и страшно ему завидуют. Но это не подарок, а кнут в чистом виде. Просто Творец избрал эту особь, чтобы она выразила себя в определённых деяниях лучше, чем средний человечек. А для этого Ему не нужно задабривать человека – ведь он ненасытен в своих желаниях. Личность – это сплошное «дай мне» - и нет в этом греха, ибо так она устроена изначально. Потому талант нереализуемый превращает жизнь человека в каторгу: не делать то, к чему ты более всего приспособлен подобно попытке не дышать или жить с переполненным мочевым пузырём. Общий закон человеческой жизни прост: «работа делает свободным» - но люди одаренные чувствуют его очень остро.

Итак безуспешно кончилась попытка Иеремии бросить служение: от Бога нельзя отвернуться, когда Он говорит в душе твоей. Сколько может продержаться человек, богоборствуя? А ведь поводок, на котором сидит пророк, очень короткий. Оставив затею с бунтом против Вседержителя, пророк погружается в привычную атмосферу. Сказать, что она ядовитая – значит ничего не сказать: «ибо слышал я толки многих, угрозы вокруг» \Иер.20,10\. Везде, где бы он не проходил, останавливались разговоры и его провожали недоброжелательные взгляды. А вслед неслись нелесные пожелания. Он слышал угрозы и оскорбления идя в храм и идя из храма. А в самом храме, т.е. на рабочем месте, его ожидало коллективное издевательство. Ибо уличный народ неучёный и тёмный – а потому гадючий язык у него не развит. А вот политологи и эксперты – народ книжный и умный: тонкие издевательства их хлеб насущный. Иеремия должен был бы привыкнуть к угрозам, брани и насмешкам – но от природы имел шкуру тонкую, которая никак не могла задубеть под градом уничтожающей критики.

Однако это далеко не всё, что может коллектив сделать с инакомыслящим. Всеобщее презрение простая ругань вслед – мера недостаточная для пресечения распространения чуждых идей. Сам по себе факт нахождения такого человека на свободе есть подрыв авторитета властей предержащих. И в первую очередь той их ветви, что отвечает за души людские. По Иерусалиму ползли слухи один зловещее другого: будто бы Иеремия сколачивает пятую колонну в ожидании халдейско-вавилонских фашистов. И что он получит долю в имуществе разграбленного захватчиками города. И что помимо того, что он – генеральный секретарь партии национальной измены, так он ещё и страшный колдун. От его происков продолжается голод гибнут ни в чём не повинные люди. А ещё говорили, что он – сам сатана а облике человеческом. Экспертное сообщество показало себя во всей красе неукротимых демагогов: они в короткий срок так накрутили иерусалимского обывателя, что тот уже не мог понять: как этот человек вообще может ходить по земле?

Левые крикуны и политические уроды из агитпропа буквально юродствовали на площадях и кухнях: надо что-то делать, невзирая на то, что у Иеремии крыша в царской администрации. Надо найти способ элиминировать влияние предателей в аппарате управления законным образом: в конце концов ведь Иерусалим – это правовое государство. Жители города славились на весь Ближний Восток своей склочностью и патологической склонностью к сутяжничеству. Все от мала до велика писали доносы на брата своего; неистребимое племя юристов и стукачей процветало. И вот позор на вселенную: ходит по сему благословенному месту человек, которого все очень не любят! Активисты из общественных организаций буквально хватали за руки известных и уважаемых адвокатов и сутяг: «заявите, говорили они, и мы сделаем донос» \Иер.20,10\. Но самые прожженные стукачи не торопились с заявлениями: эти люди, закореневшие в нечестии сверх всякой меры, боялись трогать пророка. Штатные крикуны не могли смутить этих умных и острых людей. А глядя на них, и простые глупцы бездействовали: мало ли что может быть на свете? Лучше не торопиться и не слушать провокаторов.

Тем не менее, Иеремия отмечает, что добровольцы-активисты сторожили каждый его шаг: тогда не было камер слежения и прочей аппаратуры, и потому толпа патриотически настроенных граждан ходила за ним по пятам. Более того: у всех ранее относившихся к нему нормально пророк заметил странный интерес ко всем аспектам его деятельности: «все, жившие со мной в мире, сторожат за мною, не споткнусь ли я; может быть, говорят, он попадётся, и мы одолеем его и отомстим ему» \Иер.20,10\. Смотрели они за тем, что позволяло подвести его под монастырь законным образом: не ест ли скоромное и некошерное; не ходит ли к девкам; не предаётся ли содомскому греху; не получает ли гранты из Вавилона на антинародную деятельность? Критика существующего положения вещей ему в вину не вменялась: пророк по должности обязан оппонировать синедриону, чтобы начальство не сильно оторвалось от народа. Тотальная слежка продолжалась долго: уж если серьёзные люди берутся кого-то травить, то делают это на совесть. Но результаты были нулевые: этот телёнок продолжал бодаться с дубом, ни разу не показав свои человеческие слабости.

Сказать, что Иеремии все эти месяцы \если не годы\ было очень трудно – значит ничего не сказать. Иеремия пытался заниматься аутотренингом, ежеминутно утешая себя: все происки сограждан бессмысленны, ибо с ним Бог. И все противники его споткнутся и сильно посрамятся. Причём посрамление у них выйдет вечное. Он вверяет мщение Богу, а сам умывает руки. Казалось бы, такое рассудительное решение должно было принести мир в мятущуюся душу – но нет. Человек с разрушенной психикой на мир рассчитывать не должен. Иеремия в стиле Иова начинает проклинать всё, что имело отношение к его рождению: «Проклят день, в который я родился; день, в который родила меня моя мать, да не будет благословен!» \Иер.20,14\. Ибо нет у него сил терпеть издевательства ничтожных людей, отребия земли. Силы, чтобы вынести всегдашнее посмеяние человеков, может дать только Господь. И если Он в неизреченной благости Своей их не даёт – на то есть веские причины. Поводырь народа, предназначенного на геноцид и депортацию, не должен быть рассудительным человеком. Ибо только неврастеник может передать людям подлинный дух абсолютного отчаяния, которое уже ждёт их за воротами.

1. Служебная инструкция пророка
   
2. Резвая верблюдица и дикая ослица
   
3. Вселенский блуд
   
4. Люди, умные на зло
   
5. Мера социальной защиты
   
6. Преданные корысти
   
7. Люди, лгущие до усталости
   
8. Соблазн культуры
   
9. Земля живых
   
10. Внутренний эмигрант
    
11. Предсказание тотального уничтожения