В 1613 году кончилась эпоха железа и крови. В течение двух поколений русские люди делали свою историю, начиная с опричнины и кончая изгнанием первого царя польской династии, хотя в действительности он был шведом. Всё оказалось в прошлом. Кровавые шпоры царя Ивана подняли Россию на дыбы, змеиная улыбка Годунова завораживала, тень царевича Дмитрия обрушила крышу – и вдруг всё кончилось – как будто и не было вовсе.

Началась династия Романовых – три царя подряд такие тихие и скромные, богомольные – только пыль с них сдувать не забыть. Остановилась история и побежали болотные огоньки: кто быстрее испугается? Были бунты и войны – но больше было бунтов. Воевали с поляками пару раз – но кроме кусочка земли ничего не добыли – только срам прикрыть и хватило. Бунтовали донские казаки – вроде беспричинно – но зато очень громко – едва Москву не взяли. Бунтовали горожане из-за совершенно невыносимых грабежей царских слуг – тех самых, что пыль с царей сдували.

Монархи стали бессильны и жили совсем не долго: ни Михаил, ни Алексей, ни Федор не дотянули до 50 лет, хотя условия вроде бы были. Умирали сами: мода убивать царей прошла – до будущего века. Тихое, пустое время и государь кончался от вечных вопросов и несварения желудка. Ибо обжорство – основная болезнь русского духа в широком смысле слова. Одна только царица Марина, жена Лжедмитрия 1-го, умерла в астраханской тюрьме от голода.

Цари больше не правили: Грозный и Годунов, казалось, личным примером отбили охоту совмещать две должности. В обществе созрела после долгой каторги всенародной мысль о благотворности разделения властей. Власть законодательная отделилась от исполнительной естественным путём: оскудели кадры самодержцев – ибо первые Романовы сами себя с трудом держали. Да и не нужно это было – ибо куда вести Россию после двух поколений кровавой гонки, как не на погост? Отдыха требовали страна и люди, всё больше погружаясь в болото мелкой и никчемной суеты. Которая впрочем и есть обычная жизнь человеческая.

Первый Романов – Михаил Федорович – честными и пустыми глазами смотрел в рот своим родственникам, которые молча пили кровь у государства. Впрочем, это было в обычае и надо отдать им должное – не надорвались. Бунтов не вызвали, по своей воле воевали только один раз. И один раз воевали вынужденно – это когда экс-царь Владислав приехал в Москву искать правду. Право был на его стороне: как-никак он был законно избран на царский трон и более года на нём сидел. И не его вина в том, что Баба Яга его невзлюбила и подняла русских патриотов на борьбу с законной властью. Это она, старая карга, подзудила двух экстремистов – Минина и Пожарского заварить кашу на Волге. Однако Владислав очень полюбил Россию всем сердцем и положил себе не есть не пить, пока не вернёт себе Кремль. Он подал в Европейский суд жалобу на незаконное смещение его с должности, подкрепив её большими подарками – по обычаю. А Европейский суд был весь пропитан русофобскими настроениями и с удовольствием обязал вернуть Владислава на его рабочее место царя. Однако Бабе Яге Европейский суд не указ, и пришлось отставному царю собирать войска для восстановления себя в должности. В 1617-1618 годах он с армией пришёл в Троице-Сергиеву лавру якобы на богомолье – но монахи, острые на ум, его не пустили. Так богомолец сей и простоял под стенами всю зиму, пока не поели всех кур и не перепортили всех девушек в окрестных деревнях. После этого Владислав за очень хорошие поминки официально отказался от русского престола и ушёл восвояси.

Через 15 лет Москва сама затеяла войну с Польшей по какому-то пустяковому поводу – воевали два года, не торопясь – а как деньги совсем кончились- то помирились, оставшись каждый при своем интересе. Донские казаки в 1642 году от большого ума захватили Азов– так на них весь земской Собор руками замахал: отдайте немедленно – война с Турцией – сплошное разорение, а победы всё равно не будет. К тому же это дело Петра Великого – так не лезте поперед батька в пекло. Дайте покоя, непоседы, Христа ради.

Вечная болезнь пустого времени – страх и чувство бессилия. О Иване Васильевиче – царе Грозном – уже успели сложить легенды, Годунова старались забыть – все герои старой драмы уже умерли, оставив память не самую добрую. А тут как будто и лошадей выпрягли из телеги русской истории.

Реальная власть волею случая оказалась в руках духовного лидера нации – патриарха Филарета. Быть бы ему царём Фёдором 2-м Романовым, если бы не Годунов, велевший постричь его в монахи за бунт. Однако новоявленный отец Филарет быстро пошёл вверх по церковной лестнице – недаром же он был ближайшим родственником династии Рюриковичей. Превратности смутного времени занесли его в польский плен, где он, по слухам, выучил латынь и резко расширил свой кругозор. Когда же его сына Мишу избрали на царство, то и папу не забыли: церковный собор заочно утвердил его патриархом всея Руси.

Судьба, достойная великого времени: высокий боярин при последнем рюрике, монастырский сиделец при Годунове, пленник при царях-однодневках и триумфальное возвращение домой. В принципе светский человек стал церковным владыкой и правителем государства. В России Романовых изначально утвердилась теократическая форма правления, но она не выдержала проверку временем и отмерла при Алексее Михайловиче – царе тишайшем. Вероятно, сказался глубокий цинизм народа русского – ведь даже в элите никакого фанатизма и религиозного рвения никогда не наблюдалось – ставили пудовые свечи и уныло крестили лоб пустые души.

По обычаю патриарх всея Руси имел власть близкую к монаршей. Иван 4-й ввёл институт патриархата с целью возвеличить свою империю и быстро об этом пожалел. Раньше митрополит московский был иерархически подчинён патриарху константинопольскому, а теперь появилась должность, не знающая подчинения. Выше патриарха только небесные чины – точно так же, как и выше государя. В России сложилось двоевластие, характерное для средневековой Европы, но с досадным исключением: в Европе был один папа римский и сотня монархов, а в России они стояли один на один.

Первые пастыри душ человеческих оказались небезголосы: авторитет церкви они цени выше царского. Будучи политически бессильными, они тем не менее открыто выступали против необоснованных репрессий. Патрирх Сильвестр – один из воспитателей царя Ивана – был сослан в отдалённый монастырь за постоянное заступничество боярское. От великой эпохи нельзя было ждать разумной рациональности – царь ставит на патриарший престол известного схимника Филиппа. Говорят, что Грозный был умный человек, но это неправда: он был очень необычный человек. Годунов призвал бы такой пост батюшку тихой судьбы, желательно – жулика без всякого морального авторитета. Такого можно при случае и ногами попинать – он слова противного не скажет, чтобы не лишиться белого клобука. А про Филиппа знали, что он мук не боится, равно как голода и холода – хотя вырос в аристократической семье. Человек твёрдой веры, придя к власти, не мог не столкнуться с царём по принципиальным вопросам. Иван Васильевич этого не мог не знать, а потому возникает подозрение, что он просто подбирал себе достойного оппонента, с которым не стыдно поспорить.

И новый патриарх не подвёл: не только просил о спасении людей, но официально, во время службы в Успенском соборе, на своём рабочем месте, осудил русского царя как злодея, а его режим – как антинародный. Вера горы сдвигает – но не в России. А горчичное зерно тут не может дать всходов добрых из-за тяжёлого климата – который и людей делает тяжёлыми и несчастными от рождения. И мужество храбрых здесь повисает в воздухе, ибо нет ему опоры в людях русских. Здесь наследник Чингиз-хана в глазах населения оказывается ближе к Богу, чем святой.

Вера и власть – вещи страшные, если говорить о них серьёзно. Пусты призывы слушаться властей предержащих и хранить веру в Бога: послушание приходит в конце длинного пути, а веру надо иметь с самого начала. Трудно хранить то, что не имеешь и слушаться тех, кого не уважаешь. Сковать единство нации в таком случае может только страх: царь Иван Васильевич это знал, а потому крови народной не жалел.

Война между верой и властью традиционна и вечна. Она постоянно тлеет в душе человека, разгораясь в самый неподходящий момент. Победу всегда одерживает власть: либо служители культа присваивают себе властные функции, либо князь мира сего открыто надевает на себя тиару.

В период бури и натиска народ руководствуется поговоркой: под лежачий камень вода не течёт – и хватает Бога за бороду. Во времена тихие религиозность возвращается сама собой: Бог не выдаст – свинья не съест. Ибо торопиться больше некуда и манна небесная больше не падает в руки – удача кончилась, кажется, навсегда. Делать нечего и можно подумать о вещах отвлечённых. А это занятие опасное: можно убедиться в том, что бога нет с той же вероятностью, что и в личном призвании нести свет миру.

Атеисты не нарушают порядка вещей и опасны только для самих себя. Четыре века назад уличённого в таком преступлении торжественно сжигали при полном одобрении народа. Атеистам нечего сказать людям и они могут только гореть – или прилюдно, или незаметно, сжигаемые собственными сомнениями.

Православная доктрина предусматривает ежедневное многочасовое богослужение. А работать когда? В православных храмах скамеек нет и молитвенное бдение превращается в настоящий изматывающий труд. Чему отдать предпочтение: вечному спасению или радостям земным? Вечное спасение сомнительно, а радости перед глазами всегда – и люди решают вопрос половинчато, служа и Богу, и мамоне.

Однако Христос сказал, что нельзя служить Богу и мамоне одновременно – сидящий на двух стульях провалиться между ними. А тот, кто крестится наскоро – тот просто чешет лоб. Попробуйте неделю пожить на Нагорной проповеди – вы узнаете все земные страдания на своей шкуре. Молитва не всерьёз никогда не будет услышана, а при частом повторении – превратно понята. Лучше не теребить небеса без нужды.

Быстрое время рождает героев, а медленное – мучеников. Быстрое время перемешивает сословия и само выбрасывает наверх людей неординарных. Тихое время как паутина окутывает человека – а паук на страже. Герои и мученики имеют одно общее в судьбе – они обязательно погибают. Но отношение к ним разное: герои сами идут на плаху, расталкивая народ богатырскими руками, а мученики несут свой крест в полном одиночестве.

Хорошо быть героем – на миру и смерть красна, а потом Боян Вещий причислит его к лику Добрых Молодцев, равных Илье Муромцу или Добрыне Никитичу. Все богатыри и герои ходят по трое и похожи друг на друга. Они ни в чём не сомневаются и верят только в себя. Иначе и быть не может: малейшее сомнение губит верность удара, а Бог им только помеха. Они – пример для подражания и предмет восхищения многих поколений.

Герой преследует личные цели и не трогает порядок вещей, в то время как мученик противопоставляет себя обществу. Герой простодушен и защищает нацию от внешних врагов. Народ использует его как инструмент особой заточки и красоты – но не более того. Мученик защищает общество от самого себя и воспринимается как откровенный внутренний враг. Кто кого больше терзает: мученик нацию, нация – мученика или мученик сам себя? Или все три варианта водят хоровод вокруг его костра?

Иван 4-й создал – или был порождением новой России. Но кем он был – героем, чудо-богатырём, добрым молодцем? Трудно ответить «да» или «нет» однозначно. А не видно ли Голгофы в его судьбе? Он вошёл в историю как принципиальный и сладострастный палач: одержимый идеей божественной власти царя, он ломал на дыбе всю страну. Были времена глубокого, до полной прострации, раскаяния в своих делах – и молил он пронести эту чашу мимо него. Не выходило: он хотел выполнить свою миссию, порученную ему Богом, а законы власти загоняли его в угол - что же делать человеку искреннему? И он предпочитал вручить оппонентам своим мученический венец – но только не пускать дело на самотёк. И вокруг него бывали такие люди: долго просили патриарха Филиппа смириться перед царём, но ореол мученичества оказался выше смерти. Мученичество имеет много сторон, но все они окрашены одним цветом – непримиримостью.