В одну из моих поездок в Венгрию на международную выставку я сделал короткое сообщение об использовании промышленных газов в металлургии, химии и сельском хозяйстве. После сообщения ко мне подошел мужчина чуть выше среднего роста, крепкого телосложения и с небольшой проседью на висках.
– Ваше сообщение меня заинтересовало, и я хотел бы побеседовать с вами подробней, в спокойной обстановке, но немного позже. Позвоните по этому номеру, когда приедете вновь в наш город.
На визитной карточке стояло: «И.Папош, директор научно-исследовательского института новых тенденций» и номер телефона.
– Спасибо, позвоню.
Месяц спустя я был в кабинете директора. Секретарша принесла дымящийся кофе и пряники. Разговор пошел о промышленных газах. Директор хотел иметь полное представление об их использовании и об их экономическом влиянии на развитие той или иной отрасли венгерской промышленности.
Для меня открывалось широкое поле деятельности, если я смогу убедить директора в эффективности моих доводов.
– Во Франции и в других странах, – сказал я, – промышленные газы широко используются во многих отраслях экономики. В этом лучше всего убедиться самому, побывав на соответствующих заводах. Могли ли бы вы приехать во Францию и когда?
– Идея хорошая, – сказал директор. – Я смогу приехать, с двумя сотрудниками, скажем, будущей весной, в мае. Я подтвержу.
На этом мы и расстались.
Я сообщил моему начальству, что венгерская делегация предполагает приехать во Францию в мае будущего года. Ни комментариев, ни возражений с его стороны не было.
Венгерская делегация посетила ряд французских заводов и престижные курортные места, расположенные вдоль Лазурного берега!
Старания Яноша, инженера и переводчика, способствовали тому, что наши разговоры во время пребывания делегации во Франции были непринужденными. Спорные темы идеологического или политического характера мы не затрагивали. Поэтому, сидя на террасе ресторана, директор мне рассказывал о некоторых этапах своей жизни. Например, что он руководил, по поручению партии, восстановлением разрушенных немцами мостов через Дунай, связывающих Буда и Пешт.
– Тогда было трудно, не хватало строительного материала, – пояснил директор, – но я справился с задачей в положенные сроки!
После этой поездки у меня установились дружеские отношения с директором и, в особенности, с Яношем.
Однажды, во время прогулки по аллеям Института, директор мне сказал, что к нему приходили органы и расспрашивали его о моей политической благонадежности, чем я интересуюсь в институте и пр. «Я их успокоил, сказав, что вы занимаетесь исключительно делами вашей фирмы. Одним словом, я поручился за вас» – сказал директор и тут же спросил меня об условиях работы на моей фирме и, в частности, есть ли слежка за персоналом. Мой ответ был отрицательным.
– А у нас все следят за всеми, – сказал директор. – Это создает атмосферу постоянного морального давления на служащих. Поднимемся в кабинет и я вам покажу, как это происходит.
Мы поднялись. Директор открыл шкаф с телевизионным экраном и нажал на одну из кнопок. На экране появилась комната чертежников. Нажал на другую – кухня и столовая, затем…
– Как видите, все как на ладони, мне все известно. Но кто следит за мной – не знаю! Может быть, моя секретарша?!
Янош
Янош мне рассказал, что его отец занимал высокий пост при венгерском посольстве в Берне. Это дало возможность ему и его младшему брату учиться в швейцарском университете. После смерти отца семье было разрешено остаться в Швейцарии до окончания университета. Получив диплом инженера, Янош вернулся в Венгрию и поступил на работу в Институт, в качестве консультанта по вопросам энергий нового вида. Младший брат Яноша остался в Швейцарии, женился и открыл зубоврачебный кабинет.
Янош пригласил меня домой и представил своей матери. С того момента я бывал в этой семье, когда мне позволяла моя работа. Иногда Янош приводил меня к своим знакомым как своего партнера по игре в бридж.
Я присматривался к обстановке, к людям и к их манере жить, сравнивая невольно с тем, что я видел несколько лет тому назад в Советском Союзе. Семьи, в которых я бывал, жили в «нормальных» домах (выстроенных еще до войны) с удобными квартирами, а не в «блочных» безымянных корпусах, с постоянно включенными репродукторами во всех квартирах!
Знакомые Яноша меня принимали с подчеркнутым вниманием – то ли потому, что я был дружен с Яношем, то ли потому, что я не был советским. Как мне объяснил Янош, семьи, в которых мы бывали, принадлежали к той среде венгерской аристократии и интеллигенции, которая считала, что коммунистический режим – дело временное. «Поэтому мы ему отдаем только то, что он от нас требует формально, когда мы находимся на улице или на работе, но оставляем его на пороге квартиры, когда мы возвращаемся домой», – пояснил Янош.
Во многих квартирах были мягкие глубокие кресла, большие ковры, на стенах висели картины и портреты предков, писаные маслом. По всему было видно, что эти люди совсем еще недавно жили иной жизнью, иными интересами.
– Мы приглашены в семью, в которой встретишь три поколения женщин: бабушка, дочь и внучка, – сказал Янош. – Бабушка – Анна Копуш. Сколько ей лет – не знаю, сам увидишь.
Нас встретила внучка Анна и провела в гостиную. Через несколько минут вошли бабушка с дочерью – Евой Вегет. Из разговора я узнал, что бабушка была замужем за первым судьей Будапешта, Иштваном Копуш. В те времена чета выезжала дважды в месяц в Вену в оперу, на приемы и на танцы.
– Тогда Вена была Веной, гостеприимной и веселой, – пояснила бабушка, – нисколько не похожей на современную!
Ева – член-корреспондент французской Академии наук – была наиболее молчаливой. Казалось, что светские разговоры ее мало интересовали и что она принимала в них участие из вежливости к гостям. Бабушка рассказала, что до прихода коммунистов к власти она владела несколькими домами в Будапеште и имением в нескольких километрах от столицы, по дороге в сторону Вышеграда, старинной разрушенной крепости на левом, высоком берегу Дуная.
– Коммунисты забрали дома и большую часть земель, – пояснила бабушка, – оставив мне только вот эту квартиру (из семи комнат!) и небольшой участок земли с «домом вне города». Они это называют реквизицией. Ну, и пусть будет так. Беда только в том, что меня заставляют платить за ремонт домов, которые мне больше не принадлежат!
Что я могу сделать – ведь сила за ними!
– Бабушка, что ты рассказываешь? – возмутилась Ева. – Ведь Анатолий не венгр, он иностранец!
– Какой он иностранец, – запротестовала бабушка – Анатолий русский, а не советский, я это узнала от Яноша, поэтому он не может быть коммунистом, иначе он не попал бы в наш дом!
– Если у вас найдется свободное время и будет желание, то мы организуем выезд на оставленный мне участок земли, в «дом за городом», –заключила бабушка, обращаясь больше ко мне, чем к Яношу.
Наступило бабье лето. В субботу, под вечер, мы заехали за бабушкой и за дочерью. Внучка должна была заехать за философом Георгием Лукаш, которого бабушка называла профессором. «Дом вне города» оказался просторным одноэтажным шестикомнатным строением со всеми удобствами «для друзей и знакомых». В гостиной, вдоль стены, стоял трехместный диван. Перед ним – низкий прямоугольный столик, с трех сторон которого были расставлены кресла. К глухой стене прилегала большая голландская кафельная печь.
Приехала внучка с профессором. Пока мы знакомились, бабушка приоткрыла дверь, сказала кому-то «мы готовы» и пригласила нас в столовую. Не успели мы занять наши места, как молодая женщина в национальном костюме поставила на стол дымящийся гуляш. Мне сказали, что это та крестьянка, которой бабушка «уступила» свою землю «в аренду», а она за это поддерживает «дом вне города» в исправном состоянии.
– Это настоящий гуляш, а не такой, какой вам подают в ресторанах для иностранных туристов, – объяснила бабушка, обращаясь ко мне.
После ужина мы вернулись в гостиную. Дамы заняли диван, а мужчинам достались кресла. Женщина в национальном костюме подала кофе и расставила пепельницы. Все закурили – с бабушкой во главе!
Я воспользовался минутной паузой и спросил у Яноша, что значит «уступить в аренду»?
– За домом есть участок земли, примерно около гектара, который государство оставило бабушке, разрешившей крестьянке пользоваться этим участком, – при условии, что она, время от времени, будет снабжать бабушку свежими овощами и следить за домом, – пояснил Янош.
Пошли обычные житейские вопросы и ответы. Впечатление, что мы, как атлеты, разогревались перед началом разговора на серьезные темы.
– Вы не будете возражать, если я обращусь к вам по имени? – спросил профессор.
– Пожалуйста, профессор, возражений нет, – ответил я.
– У меня к вам вопрос такого порядка. Вы постоянно находитесь в социалистических странах, и я предполагаю, что вы заметили, каков жизненный уровень в этих странах. В какой из них, по вашему мнению, этот уровень является наиболее приемлемым для населения?
– Этот уровень тесно связан с политическим положением в данной стране. Возьмем, для примера, ГДР. По развитию промышленности, в особенности химической, эта страна стоит на первом месте среди стран социалистического блока, но жизненный уровень не очень высок. А вот в Польше жить гораздо легче. Это объясняется тем, что после восстания шахтеров и студентов, к власти был возвращен Гомулка, который добился послабления режима во внутренней политике страны.
В Чехословакии же казалось, что до Пражской весны жизнь была спокойней, чем в Польше: не было ни социальных движений шахтеров, ни манифестаций студентов. Жизнь казалась монотонной, и люди довольствовались тем, что имели. К тому же, они были хмурыми, одевались кое-как, и что меня особенно поразило – это неряшливая обувь. Зато с приходом «весны» все изменилось: на улицах появилась пестрая толпа, люди перебрасывались отрывочными фразами, не обращая внимания на соседей, и у всех была опрятная обувь! Но, после известных нам событий, «все вошло в норму» – страна поникла духом!
– Что же касается Венгрии, – добавил я, – то эта страна, если я правильно понимаю, находится на особом положении. После революции 1956 года Венгрия оказалась лишенной возможности иметь самостоятельную внешнюю политику: в этом плане она оказалась в полной зависимости от Советского Союза. Зато Венгрия получила некоторую свободу во внутренней политике. Появилась мелкая собственность, как, например, гаражи, ремонтные мастерские для домашней техники и пр., которые придали экономике динамизм, оживили внутренний рынок. Был упрощен визовый режим для иностранцев. Частникам было разрешено сдавать комнату или квартиру иностранным туристам, что способствовало развитию туризма, особенно в столице и в районе озера Балатон. Каждые три года граждане этой страны имеют право выезжать из страны, получая иностранную валюту. Если же они получают приглашение от друзей или знакомых, квота на выезды за границу не ограничена.
– В городе бросается в глаза большой выбор продовольственных продуктов, – продолжал я, – и изящество магазинов моды. Все это говорит о том, что у страны – следовательно, и у граждан – есть покупательная способность, и она может жить нормально, а не в нищете. Говорю так не потому, что нахожусь в вашем обществе, а потому что я пришел к этому заключению путем сравнений. К этому добавлю, господин профессор, что Венгрия является единственной страной в социалистическом блоке, которая, закупая заграничное оборудование, расплачивается наличными. Это результат ее финансовой политики, заключающейся в том, что она прибегает к валютному займу за границей, который пускает в оборот и на получаемую прибыль расплачивается за покупаемое за границей промышленное оборудование.
– Спасибо, Анатолий, ваши наблюдения относительно положения в Венгрии, в общем, правильны. Конечно, можно было бы провести более тонкий анализ, но это – роскошь для нашей ежедневной жизни. О валютных займах у нас не кричат, стараются это скрыть от населения. Когда я бывал заграницей, – продолжал профессор, – вплоть до Северной Америки, то присматривался, как и вы, к нравам и обычаям людей в примерно сравнимой обстановке. На эту тему я часто разговаривал с Евой, которая утверждает, что я занимаюсь нежизненными проблемами: сегодня этими вопросами мало кто интересуется в наших социалистических странах. В этом плане она права. А что она скажет, когда у нас не будет социализма?
– Дорогой мой профессор, – вмешалась в разговор бабушка, – на эту тему мы уже говорили и не один раз. Я больше чем уверена, что мы уйдем из социализма раньше, чем он уйдет из нашей страны! Однажды вы мне сказали, что издана книга под заглавием «Факультет ненужных вещей». Так вот, я думаю, что вы могли бы читать лекции на этом факультете!
– Бабушка, – отозвались в один голос дочь и внучка, – зачем ты так резко обрушилась на профессора? Он ведь на тебя не нападает! Смотри, как он съежился в кресле!
– Профессор, – обратилась почти ласково бабушка, – можно вам предложить горячего кофе?
– Если горячий кофе сгладит вашу агрессивность, то я приму с благодарностью и с удовольствием ваше предложение, – ответил профессор.
Анна разлила принесенный кофе и все, кроме бабушки, закурили.
– Я выкурила одну сигарету и этого мне вполне достаточно, – пояснила она.
– Анна, если я не ошибаюсь, то у тебя был серьезный разговор с профессором, кажется два года тому назад, когда ты сдавала экзамен на диплом психолога, – вступил в разговор Янош, который был моим преданным переводчиком. – Предметом вашего спора, кажется, был «страх» в жизни человека и животного. Не так ли?
– Такой разговор, действительно, был. Вопрос «страха» настолько обширен, что его нельзя выделить, как клетку, и рассмотреть под микроскопом. Тогда мы решили сузить нашу тему исследования и остановиться на ее религиозном аспекте, – пояснила Анна.
– Всем известно, что страх возникает тогда, когда человек оказывается перед непосредственной неизвестностью, – начал профессор. – Возьмем такой простой пример, как гром. Сегодня мы знаем или, по крайней мере, предполагаем, что такое гром. А раньше, в эру первобытного человека, блеск молнии и раскат грома вызывали страх не только у человека, но и у животного. Когда к грому присоединились ветер, огонь, вода и прочие явления природы, человек пришел к заключению, что все эти явления подчиняются какой-то неведомой ему силе. «Раз она сильнее меня, то я должен ее задобрить» – рассуждал наш предок. С тех пор ничего не изменилось. Правда, сегодня мы знаем, что такое гром и молния, но мы мало что знаем о тысячах других явлений. И страх мы не покорили и не искоренили! Поэтому, в силу неспособности его искоренить или хотя бы обуздать, родились учения и религии, которые обращаются к нам на разных языках и в разных формах: «Не бойтесь, присоединитесь к нам – и страх пройдет»! Другими словами, мы остались на уровне наших предков: если не задобришь, то далеко не уйдешь!
– У моей тети совершенно другой подход к таким вопросам, – сказала Анна.
– Нормально, она монашка, – ответил профессор. – Я склонен думать, что вера тесно связана со страхом. Мы убеждены, вернее нас убеждают в том, что религия, какая бы она ни была, является антидотом страха. Если вера в бога или в истукана, что одно и то же, может снизить нервное возбуждение, вызванное страхом, путем отвлечения внимания от первопричины, то почему бы ей не продолжать свою миссию? Однако не следует упускать из виду, что речь идет не о выздоровлении или об исцелении, а только об отвлечении от исходного положения. Таким образом, активная самозащита нашего предка – «я должен задобрить» – переходит в пассивную самозащиту: впредь не я, а религия будет «задабривать»! У меня нет никаких возражений по поводу роли, которую играет религия, но есть желание расставить все на свои места, не смешивая реальность с мнениями и убеждениями, – заключил профессор.
– На моем предприятии, – начала Анна, – существует отдел, который изучает положительные и отрицательные реакции служащих любого ранга по отношению к предприятию. Было установлено, что если предприятие работает в три смены, то, за очень редким исключением, все приходят на работу вовремя. Даже директор не опаздывает. А когда предприятие переводится на нормальный рабочий день, то начинаются опаздывания, прогулы, которые отражаются на рентабельности предприятия. Нами получено указание «сверху» изучить это явление и предложить выход из «производственного тупика». Профессор, не подскажете ли вы, в чем тут дело, можно ли бороться с таким явлением и каким образом, каким способом?
– Во-первых, требования начальства не новость. Рентабельность предприятий всплывает на поверхность периодически с давних пор. Настоящие причины такого срыва известны. Известно также, что глобального решения этого вопроса не существует. Экономика, в целом, занимает особое место в деятельности человека – она дает положительные результаты только в том случае, если правильно учитываются сопутствующие ей параметры. В противном случае происходит то, о чем вы говорили только что. Так происходит во всех странах мира. На мой взгляд, единственное решение затронутого вами вопроса заключается в применении очень старого рецепта – «морковки и кнута»! К сожалению, у нас постоянный неурожай на морковку! – съязвил профессор.
– Значит, выхода нет! – воскликнула Анна.
–Такого выхода, какой ищет начальство, действительно нет! – заключил профессор.
– В последние года, – продолжил он, – я пытаюсь определить роль среднего чиновника в жизни государства, не говоря о том, что его содержание ложится тяжким ярмом на государственный бюджет. Итак, эта роль, вне зависимости от ранга чиновника, заключается в том, чтобы объяснить населению проводимые правительством реформы, их цель и последствия для страны. Сравнивая это явление в социалистических странах с тем, что происходит во всем мире, я пришел к выводу, что при большом количестве чиновников разъяснение реформ искажается и получается игра в испорченный телефон! В странах с диктаторским режимом нет частного сектора, а есть только государственный и, следовательно, все являются чиновниками, у каждого из которых своя реформа в голове! С годами диктатура обречена на гибель по той простой причине, что рождается повальное непонимание политики правительства.
В дальнейшем разговоре я не принимал участия: мне интересней было слушать, чем высказывать еще не определившиеся взгляды и не созревшие мысли.
Было далеко за полночь, когда мы разъехались.
Кто бывал в Будапеште (во времена римского величия здесь располагалась римская колония - Аквинкум), тот знает, что в его окрестностях, вниз по течению Дуная, разбросаны маленькие рыбачьи домики, пользующиеся большой популярностью. Там можно было заказать уху, заправленную красным сладким толченым перцем, а при некотором везении можно было послушать цыган-музыкантов, которые играли «для себя» и «для души». Но если какой-нибудь посетитель оказывался «великодушным», то они играли с видимым удовольствием и для его души!
Янош меня привел в один из таких домиков, уверяя, что подаваемая здесь уха гораздо вкуснее той, которую мы ели недавно в ресторане гостиницы. Начинало темнеть. Девочка, дочь рыбака, зажгла висевший над столиком фонарь и принесла уху в глиняных, расписных мисках. Уха, действительно, оказалась очень вкусной.
– Янош, объясни мне, пожалуйста, почему, когда мы были «в доме вне города», Ева настаивала на том, что я не венгр, а бабушка меня защищала, как русского.
– Тебе известно, что в наших школах изучается русский язык в обязательном порядке. На выпускных экзаменах он тоже обязателен. Заметил ли ты, что, несмотря на это, никто не пользуется этим языком в частном разговоре?
– Заметил, но почему?
– Ты же знаешь, что было Венгерское восстание в 1956 году и что оно было залито венгерской кровью! С той поры мы возненавидели Советский Союз. Открыто мы этого не говорим, но зато отказ пользоваться русским языком является нашим пассивным сопротивлением советскому режиму. По секрету тебе скажу, что Папош на очень хорошем счету у руководителей Венгерской коммунистической партии, но ты не можешь себе представить, с какой неприязнью он относится к Коммунистической партии Советского Союза! Он знает, что ты не советский, а русский и поэтому, относится к тебе с большой симпатией. Другими словами, ты у него на хорошем счету.
Через месяц после нашего ужина в домике рыбака Янош заехал за мной в гостиницу, и мы поехали в Институт. Как полагается, во время деловых разговоров или переговоров, директор сидит за своим рабочим столом, а посетители занимают места по обе стороны приставленного стола – получается нечто вроде буквы «Т». После делового разговора директор предложил мне перейти в глубь кабинета и указал на кресло.
– Попроси, чтобы нам принесли что-нибудь, – обратился директор к Яношу, – и скажи секретарше, чтобы она разыскала и вызвала нашего летчика.
На столике оказалась бутылка коньяка и коробка шоколадных конфет. Не успел директор разлить коньяк, как в дверях показался «летчик».
– Познакомьтесь, пожалуйста, господин Максимов, – сказал директор. – Господин Чергай, бывший военный летчик, которому я уже пояснил, что вы русский эмигрант и что вы интересуетесь всем тем, что касается русских. Господин Чергай вам расскажет о том, что произошло под Будапештом во время наступления Красной Армии.
– Янош, сможешь ли ты мне помочь при встрече с господином Чергай и когда? – спросил я.
По совпадению оказалось, что и Янош, и господин Чергай будут свободны через день, и мы договорились встретиться в знакомом рыбачьем домике.
Мы с Яношем пришли заранее. Не успела девочка протереть стол губкой, как появился господин Чергай. Я его «пригласил к столу» и заказал уху. Рыбак поставил на стол бутылку сухого белого вина, стаканы и, сказав «уха будет скоро готова», ушел на кухню. Мы «попробовали» вино и налили по второму стакану.
– Директор мне объяснил, что вы не советский, а белый русский эмигрант и что вас интересуют события, в которых принимали участие ваши соотечественники, – начал свою повесть полковник Чергай. Я должен вас предупредить, что не питаю никакой симпатии ни к немцам, которые оккупировали мою страну и увели людей в концлагеря, ни к советам, которые утопили в крови нашу революцию пятьдесят шестого года.
Я кивнул головой в знак понимания.
– Итак, – продолжил полковник Чергай, – в конце сорок четвертого года была лютая зима. Мы, военные и гражданские с тревогой смотрели на продвижение Красной армии. Мы знали, что если не сегодня, то завтра она ворвется в Будапешт и как победительница будет безнаказанно грабить, насиловать женщин и убивать тех, кто окажется поперек дороги…
… С тревогой, но иного порядка, расценивал продвижение Красной армии главнокомандующий немецкой армии «Юг». Он знал, что Будапешт является последним опорным пунктом, от которого зависит судьба частей немецкой армии, находящихся в Греции и в Югославии: успеют ли они прорваться или окажутся в окружении? Наступление на Будапешт велось в двух направлениях: с северо-запада – 2-я армия Украинского фронта под командованием маршала Малиновского, с юго-запада – 3-я армия Украинского фронта, к которой присоединилась «освобожденная» болгарская армия, под командованием маршала Толбухина.
Красная армия грозила расколоть оборону на реке Тисе. В обороне этого участка, кроме немецкой армии, принимали участие и венгерские части. Учитывая, что численность Красной армии превосходила немецкие силы, командование армии «Юг» решило бросить, на защиту участка на Тисе, части Российской Освободительной Армии генерала Власова.
Далее полковник сообщил любопытную информацию об использовании частей армии генерала Власова. По немецкому плану оборона отведенного ей участка должна была задержать врага как можно дольше. Вдруг, как мне рассказал мой однокашник, у одного из офицеров немецкого генерального штаба возникли сомнения в лояльности РОА и опасение, что эти части (все знали, что РОА состояла из бывших советских военнопленных) откажутся воевать «против своих» – в надежде, «что это им потом зачтется».
– Немецкое командование решило, пока еще было время – продолжал полковник, – разоружить РОА и отправить ее в тыл. Но почему-то произошла необъяснимая для меня задержка с исполнением этого решения. В результате промедления, немецкое решение стало известно командирам РОА. Поэтому, когда немцы пошли разоружать РОА, то они сами оказались разоруженными – и в плену! Все это произошло так неожиданно, так неправдоподобно, что немецкое командование не среагировало на создавшееся положение.
После отхода с Тисы, РОА заняла отведенный ей участок обороны на подступах к Будапешту. Завязавшиеся тяжелые бои заставили ее отступить до самого Будапешта и засесть в Цитадели. Когда Цитадель была взята, в феврале сорок пятого года, то в ней не оказалось ни одной живой души…
Полковник Чергай остановился, посмотрел на меня и добавил: «Это была очень большая трагедия в моей жизни военного летчика. Я давно хотел об этом рассказать, но не было случая и не было кому. Теперь я спокоен, я знаю, что эта история не умрет.
– Скажите, пожалуйста, полковник, – прервал монолог Янош, – остались ли, кроме вас, другие свидетели, которые могли бы дополнить ваше свидетельство?
– Не знаю, может быть, и есть, только сегодня вы их не найдете.
– Почему?
– С приходом Красной армии началась охота на тех, кто сотрудничал с немцами, и, главным образом, на военных. Поэтому мы рассыпались и попрятались, как могли, и, конечно, потеряли всякую связь друг с другом. Потом, после установления коммунистического правительства в нашей стране, охота возобновилась. Мне удалось, правдами и неправдами, выжить. А какова судьба остальных, поверьте, не знаю.
И Янош, и я настолько были захвачены рассказом полковника, что забыли об ухе. Рыбак подошел к нашему столику и, увидев, что уха затянулась пленкой жира, унес ее и вылил в кастрюлю, покрутил черпаком и принес нам ее в согретых мисках.
Мы съели уху, и допили вино. Я поблагодарил полковника за ценные в историческом плане сведения, и мы расстались.
Наступил конец и моим поездкам в Венгрию. Директор Института пригласил Яноша и меня в ресторан – как он сказал, «отметить панихиду» – и подарил мне трехтомник стихов венгерского поэта-революционера Шандора Петёфи в русском переводе.
– Благодарю вас за стихи, господин директор, а панихиду «отмечать», может быть, еще не настало время, – сказал я.
– Мы давно знакомы и между нами самые дружеские отношения. Я многократно хотел обратиться к вам по имени, но мое служебное положение не позволяло: весть разнеслась бы по всему Будапешту! Что же касается «панихиды», то я не так выразился. Я хотел сказать, что мне скорбно, что мы больше не увидимся и что наше сотрудничество, после стольких лет, прекратится, – заключил директор.
Много позже я получил записку от Яноша, в которой он мне сообщил, что директор попросил моего заместителя больше не приезжать в Институт – по причине «несовместимости характеров»!
– Как сказал бы мой покойный отец, «ваш заместитель не умеет пить чай»! – заключил Янош.
С полковником я больше не встречался и остался без дополнительных разъяснений на нахлынувшие вопросы.
А их было много!
Например, рассказ о развитии событий под Будапештом: были ли части РОА в этом секторе? Действительно ли было столкновение между РОА и немцами? Почему немецкая разведка не предупредила свое начальство о возможной реакции командиров РОА? Кто командовал частями РОА?.. И так далее.
После войны я встречался с офицерами РОА в Париже, но тогда у меня не было никакого основания им задавать вопросы, связанные с обороной Будапешта. Да они об этом и не говорили. Трудно себе представить, чтобы такое событие было обойдено всеобщим молчанием! Рассказанные мне события не нашли ни прямого, ни косвенного подтверждения. Неужели это только плод воображения господина Чергая, полковника военно-воздушных сил Венгрии?
Я рассказал эту историю психиатру, моему другу и крестному отцу моего сына, который объяснил мне все это следующим образом:
«Медицине известно, что некоторые субъекты получают на войне очень сильный эмоциональный шок, который их выводит из психического равновесия. Например, во время Русско-японской войны врачи находили трупы солдат, умерших без единого ранения. Расследования показали, что в пехоте был распространен слух, что японцы вспарывали животы (харакири) попавшим к ним в плен. Эта молва вызывала такой страх, что порождала паралич сознания и скованность нервной системы, что приводило к смерти без ранения.
В моменты такого кризиса, который может быть кратковременным или продолжительным, в их сознании создается нечто правдоподобное. Твой полковник, видимо, перенес что-то, что связано с защитой Будапешта и придал этому событию удовлетворяющую его форму.
В моменты кризисного состояния перед ними «раскручивается лента» и они реально живут в ином мире!
Оборона Будапешта задержала наступление Красной армии и позволила немецким частям и Русскому корпусу уйти из Греции и из Югославии без значительных ущербов.
В Цитадели был ресторан, в котором я бывал многократно, но всегда по работе и не имел возможности прогуливаться, как это делают туристы всего мира. Но после рассказа полковника Чергая я отправился посмотреть на Цитадель – «как турист». Это, действительно, старинная крепость, которую построили на высоком месте. Когда-то она была обнесена высокой стеной, основание которой лежало на козырьке отвесной скалы. Посмотрел я на левое крыло корпуса и увидел, что его стена покрыта следами от пуль и снарядов, на которые я раньше не обращал внимания. Немного дальше, идя по окружной дорожке, я увидел памятник погибшим воинам Красной армии при взятии Будапешта. Их, по непроверенным сведениям, было около ста тысяч.
Фамилии… Фамилии… Фамилии… Фамилиям нет конца!..
P.S.
Недавно я получил письмо из Австралии (как отклик на мой рассказ). Привожу выдержку из письма моего друга по гимназии – Георгия Мартынова.
… «Начну с того, как я, в числе около 40 корпусников, в январе 1945 г. был отправлен в Германию на офицерские курсы. Школа находилась вблизи формирующихся дивизий РОА, состоящей из первой – полностью сформированной, второй – заканчивающей формирование и третьей – находящейся в зачатке формирования. Были у немцев и другие воинские малочисленные самостоятельные формирования как, например, наш Корпус, которые входили в РОА, но никакого отношения в своих действиях не имевших к так называемой армии РОА. Одна из таких частей, я предполагаю, оказалась в районе Будапешта, которую твой полковник принял за «армию» генерала Власова».
