Автошкола


Третьего января нас повели в автошколу, которая находилась в ближайшем предместье. Был морозный день. На мне был все тот же летний костюм серого цвета с красными прожилками. Ветер продувал насквозь. В какой-то момент я ощутил теплоту, разлившуюся по всему телу, и почувствовал слабость в ногах. Мне захотелось подойти к дереву и присесть отдохнуть. Я смутно помню, что не успел я отойти в сторону, как меня схватили и начали растирать снегом голову и шею. Потом меня протолкнули в середину колонны, оберегая от холодного ветра.
В автошколе нас распределили по разным, хорошо отапливаемым, баракам. На койках лежало наше новое обмундирование: толстые шерстяные чулки, шерстяные перчатки, черные шерстяные брюки, шерстяная куртка, пилотка и шинель. Под кроватью стояли ботинки. Я моментально переоделся, а серый летний костюмчик с красными жилками бережно сложил и положил в чемоданчик: мало ли что...
На следующее утро я познакомился с группой бывших советских военнопленных, которые оказались в "моем" бараке. Как они оказались в автошколе, я не расспрашивал, да и они ничего не говорили. Видимо, так было проще и удобней для всех. Вечером мои новые друзья пригласили меня "на стаканчик". Кто-то достал спирт, разбавленный одеколоном. Его распределили "поровну и справедливо" и дополнили пивом. Я хлебнул и отставил стакан: моментально появилась отрыжка одеколоном, которая меня не покидала в течение нескольких дней!

Нашим общим инструктором был унтер-офицер Шерер, авиамеханик в отставке по возрасту. Кроме нашей, "русской", группы, к Шереру попало несколько датчан, с которыми он вел непрерывную борьбу из-за их небрежного отношения к механике. Однажды Шерер замахнулся молотком на одного из датчан и наверняка раздробил бы ему голову, если бы я его не остановил вовремя. За это он мне был искренне признателен.
Особенность автошколы заключалась в том, что нас обучали, кроме вождения грузовиков, автомобильной механике. Шерер нам говорил, что хороший механик не приступает к работе, не помыв руки.

До этой школы я не имел никакого понятия о вождении машины. С первых же дней я оказался за рулем грузовика-платформы восьмиметровой длины. Потом за рулем американских и английских машин. Мы ездили по кругу огромного двора автошколы: нас учили менять скорости, учили пользоваться промежуточным газом при снижении скорости. Шерер беспрерывно повторял "куплюнг, ганг, цвишен газ, куплюнг, ганг... (сцепление, скорость, газ, сцепление, скорость). Когда был достигнут полный автоматизм перемены скоростей, Шерер нас вывел на шоссе - приучить к уличному движению.
Влившись в общее движение, водитель должен был соблюдать все дорожные знаки. Для этого он должен был называть идущий навстречу знак и приспособить ход своего грузовика к общему движению. Если же водитель пропускал какой-либо знак, то инструктор останавливал машину на уровне знака, давал водителю тряпку и приказывал ему лезть на столб и хорошенько протереть злополучный знак!

Следующим этапом было движение по городу. Улички узенькие, с обеих сторон тротуары, магазины и прохожие. А я за рулем восьмиметрового чудовища! Потом, за две недели до экзамена, к моему грузовику прицепили четырехметровую платформу, и мы поехали в город! Задание: свернуть с одной улочки в другую, "не заезжая" в угловые магазины. Разрешалось въезжать на тротуары. Время на маневры было неограниченно. В первый день с задачей я не справился. На следующий день приехали на то же место. Я поставил грузовик в исходное положение и начал делать первый заход. Какой-то прохожий оказался перед носом грузовика, и я резко затормозил. Грузовик отбросило в сторону, и я чуть не въехал в обувной магазин. "При гололедице такое бывает часто", - сказал Шерер. Я вновь поставил машину в исходное положение. Вперед, назад, вперед, назад - длилось около часа. Наконец, я преодолел злополучный угол улицы и выехал из города. Последним этапом школьной подготовки был спуск с горы по заледенелому шоссе. Шерер объяснил, что в таких случаях надо включать первую скорость и, по мере возможности, не пользоваться тормозом. Если машину начинает заносить в сторону, то единственный выход заключается в том, чтобы дать немного газа - "и дело в шляпе"!
И добавил: "Когда ты садишься за руль, машина должна знать, что ты будешь ею управлять, а не она тобой"!
Спасибо ему за такой ценный совет - я его всегда придерживался и продолжаю придерживаться!

В конце января Шерер зашел в барак и сделал мне знак, что хочет что-то сказать. Я вышел из барака. Он мне сказал, что битва под Сталинградом закончилась, что армия разбита и что немецкие части попали в плен. Предупреди своих соотечественников, чтобы они не говорили по-русски при посторонних.
И добавил:
- Для нас это очень унизительно и оскорбительно и очень крупное военное поражение. Мы предчувствовали такой исход. Войну должны вести военные, а не штатские. Я говорю тебе об этом, потому что мы всегда понимали друг друга.
- Спасибо, Шерер, я их предупрежу.

Следующим утром в нашем бараке было тихо. Зато в соседнем бараке датчане и голландцы затеяли драку из-за какой-то бубновой семерки, которая неизвестно каким образом "втесалась" в игру. Надо было видеть, с каким остервенением набросились немцы на драчунов! Казалось, что немцам нечего было больше терять и что они стремились отомстить за поражение под Сталинградом!

Середина февраля. Шерер был доволен своими учениками и предполагал устроить экзамены по вождению и по механике - раньше, чем это было предусмотрено программой.
Права не выдавались, будь ты хоть звездой по вождению машины, если ты не сдал механики. В день экзамена приносили ящик с разобранными мотором и узлами. Когда подходила очередь "сдавать механику", мы подходили к столу и вытягивали билетик.
Следовательно, чтобы получить права, надо было сдать оба экзамена!
Действительно, тремя днями позже нам выдали, в торжественной обстановке, наши права.
Шерер ликовал!

Своевременно мы договорились, что если получим права, то соберемся в соседнем ресторанчике отметить событие.
Шерер пришел с большим опозданием, что было необычным для него. Он пробормотал несколько слов и залез в дальний угол. Он выглядел чем-то озабоченным, как будто хотел понять что-то необычное для него. Внезапно он выхватил бутылку шнапса из рук соседа, налил в свой стакан и возвратил бутылку. Потом он вынул из кармана маленький сверточек, развернул его и показал нам Железный крест, прикрепленный к маленькому квадратику черного крепа.
- Его послали моей матери, уведомляя ее, что ее сын Людвиг, мой брат, погиб под Сталинградом, - сказал Шерер спокойным уравновешенным тоном, как будто дело касалось какого-то едва знакомого человека.
Потом Шерер поднял стакан, пристально вонзился взглядом в глаза каждого из нас, поднес стакан к губам и, не торопясь, выпил его до дна.
Как будто он запил горькую пилюлю!
- Видите, - сказал он, - лучше быть хорошим водителем машины, чем хорошим летчиком! Вы - хорошие, очень хорошие водители, и я горд вами. Счастливого вам пути!
Шерер выбрался из своего дальнего угла, пожал нам руки и вышел в черную ночь.
Я его больше не встречал. Говорили, что он попросил перевода на другую работу, но никто не знал, на какую.


Распределительный лагерь

В середине февраля я уехал из автошколы в распределительный лагерь, с правами в кармане на вождение грузовиков любой конструкции и грузоподъемности, автобусов на сорок мест и, конечно, любой легковой!
В этот лагерь начали съезжаться и другие товарищи по Корпусу.

Ежедневно в лагерь приезжали представители разных организаций и "нанимали" водителей "на один день": теневая экономика тоже нуждалась в рабочей силе! Перевозили овощи, сыры, колбасы, строительный материал и пр. Такая работа "налево" была выгодна для обеих сторон. Нам она приносила деньги и сигареты.
Однажды за нами заехали и отвезли в какой-то лагерь. Работы никакой, а народу тьма. Нам сказали, что готовится эшелон в Киев и что рассчитывают на нас, чтобы повести машины. Подсунули контракт с заманчивыми материальными условиями, предлагая его тут же подписать. Создалось критическое положение, к которому мы вовсе не были подготовлены. Мы решили "тянуть волынку" с подписанием контракта как можно дольше. Володя ("швед") пролез под проволокой и помчался в наш лагерь известить начальство о том, что мы попали в западню.
Тем временем на нас начали упорно нажимать.
- Ну что, подписали контракты?
- Еще нет. Мы их изучаем и, наверное, сможем поговорить после обеда.
Время бежит. За нами пришли и повели в отдельную столовую. А выпустят ли нас оттуда после обеда? Где Володя? Успел ли он добраться до нашего лагеря или его "остановили" по дороге?
Обед подходил к концу. Выхода нет - сила не на нашей стороне. В какой-то момент нужно будет согласиться и подписать контракты.
За нами пришел офицер-партиец и повел нас в его кабинет. Идя по коридору, мы услышали скрип тормозов.
Грузовик остановился перед самым входом в барак, и из кузова вышел "наш" начальник лагеря и начал кричать во все горло. В конечном итоге нас освободили, и мы вернулись "домой". Этот урок мы приняли к сведению.


Валя

Ресторан "У ЧЕХА" находился недалеко от нашего лагеря. Днем и вечером можно было получить без продовольственных карточек порцию горячей красной капусты - без соли, без жиров и без приправ. Иногда хозяин добавлял, по блату, одну или две картофелины. Все это запивалось черным сладким ячменным пивом (мальцбир). В одно из моих посещений этого ресторана я увидел двух девушек, которые перешептывались между собой, как мне показалось, на родном мне языке.
С большими предосторожностями, "ступенчато", я установил с ними связь. Из разговора с ними я узнал, что в Мариенфельде, в окрестностях Берлина, расположен женский лагерь "остарбайтеров" - восточная рабочая сила.
Мне рассказали, что одна часть заключенных работала на сортировочной железнодорожной станции, где они разгружали кирпичи, мешки с цементом, чугунные трубы и прочее, что физически эта работа была непосильна женскому организму и что девушки старались, всеми правдами и неправдами, уйти с этой работы. Например, они не очень сопротивлялись, когда их насиловали, в надежде забеременеть и, как будущая мать, быть переведенной на более легкую работу. В первое время это проходило. Позже, из-за крайнего изнурения организма, девушки недонашивали ребенка. Поэтому беременность и, тем более, ребенок рассматривались лагерным управлением как срыв установленного рабочего плана, и это попадало под статью "военного саботажа" - с угрозой приговора к расстрелу.
Для назидания!
Другая часть работала на заводе танковых запчастей. Норма изготовления этих деталей была настолько высокой, что мало кто мог с ней справиться в положенное время. Запаздывающих не отпускали с работы до тех пор, пока они не выполнят свое задание. Одно наказание влекло за собой следующее: когда задержанные на работе возвращались в лагерь, то столовая уже была закрыта, и они оставались без ужина. Хорошо еще, если подруга перехватит пайку хлеба или что-нибудь еще и прибережет его для запоздавшей, несмотря на то, что унос еды в помещение был запрещен и рассматривался как кража продовольствия: пойманную сажали в карцер без питания.
Был конец февраля 1943 года.
Во время разговоров с девушками (одну из них звали Валя, а как звали ее подругу - неизвестно) я сказал, что немцы потерпели поражение под Сталинградом и капитулировали, однако этому не стоит радоваться открыто, чтобы не возбудить гнев самолюбивого лагерного управления.
Попутно я узнал, что через два дня будет день рождения Вали, и пообещал ей, что мы придем в этот день с визитом в их барак. Валя нас предупредила, что посещение бараков, если нет специального разрешения, строго запрещено.
Посмотрим...

Должен уточнить, что после окончания автошколы мы были одеты во все черное - брюки, куртка, шинель и пилотка: чем не танкисты? Для пущей важности (и по нашей личной инициативе) на пилотке оказался блестящий металлический череп с костями!
Пойди узнай, кто мы!..
Накануне визита к Вале (нас было четверо) мы пошли на Александерплац, центральный черный рынок на весь Берлин тех лет. На этом рынке можно было достать любые продукты питания. А также можно было наткнуться на сексотов гестапо, которые, как и продукты, имели свою "откупную" цену!
В условленный день, под вечер, мы сели на трамвай, идущий в Мариенфельде. Сошли на конечной станции и направились в сторону лагеря. Не прошли мы и ста метров, как загудели сирены, и мы услышали специфическое гудение союзных самолетов-бомбардировщиков. Голубые лучи прожекторов врезались в темное небо, и раздались первые залпы противовоздушной обороны. Внезапно в выси зажглось большое количество огоньков, подвешенных на маленьких парашютах. Визг пролетавших осколков заставил нас укрыться в небольшом домике на соседней строительной площадке. В окно мы видели снопы искр после каждого разрыва бомб и моментальное возникновение пожара...

В начале длинной аллеи, освещенной тусклым оранжевым светом подвешенных фонарей, находился пропускной пункт. Я сказал дежурному, что мы хотим видеть полковника Вольфа и что я прошу предупредить часового у главного входа о нашем появлении.
- Конечно, проходите, - сказал дежурный и открыл ворота.
Пока мы шли по длинной аллее, мы "засекли наш" барак, окруженный колючей проволокой.
Подходя к главному входу, мы увидели довольно пожилого часового, который старался открыть замерзшую задвижку
- Полковник Вольф придет попозже, - сказал часовой.
Отсутствие полковника оказалось счастливым совпадением. Мы сказали часовому, что дорога нам известна и что не стоит тревожить полковника Вольфа ради нас.
За входной дверью барака, "в сенях", сидел старенький сторож.
Мы очутились в широком и длинном, очень длинном коридоре, по обе стороны которого находились комнаты. Нам шли навстречу или нас обгоняли женщины. Одни о чем-то говорили, другие проходили молча. У всех были осунувшиеся лица или от изнурения, или от недостаточного питания.
Их движения мне показались ускоренными, как будто они подчинялись какому-то механизму, регулирующему стандартную скорость.
Дойдя до указанного нам отсека, мы постучали в дверь, за которой услышали движение и приглушенный разговор. Дверь нам открыла Валя.
- Значит, не обманули? Как смогли дойти? Как вошли?
Мы очутились на пороге длинной комнаты. Справа и слева стояли двойные нары. Посредине - длинный стол, накрытый белой простыней. На столе было несколько листиков бумаги, на которых были разложены небольшие ломтики хлеба и отварного мяса.
Кто из них не обедал сегодня и, может быть, даже не ужинал вчера, лишь бы было чем нас угостить?!
Принесенные нами продукты очутилась на столе. Восторженные возгласы девушек, давно забывших их вид и вкус. Первая рюмка-чарочка - "за новорожденную"! Появились гости из соседнего отсека, "пришедшие на чарочку". На какой-то момент было забыто, где мы находимся.
Валя нам сказала, что она, как и многие ее подруги, из Харькова и что ее дом был на улице Фрунзе.
Девушки рассказывали, как их вырвали из родной среды, загнали сначала в спортивный зал, а потом силой погрузили в товарные вагоны. Другие попали в облаву на танцах - их погнали на вокзал в том, в чем они были!
Нас начали расспрашивать: кто вы, кто ваши родители, откуда вы знаете русский язык?
Вопросы сыпались в беспорядке.
Девушки открывали новый, неизвестный им мир - мир русской белой эмиграции. Мы отвечали на все вопросы как можно проще, искренне, избегая таких тем, которые могли быть неправильно поняты и ошибочно истолкованы. Но не скрывали исторической правды о том, что произошло в нашем отечестве.
Они "знали", что "бандиты" Белой армии, которые защищали имущих и притесняли бедных и несчастных, были изгнаны славной, пролетарской Красной армией, их любимой армией!
В этом бараке мы еще раз убедились, что ничего не знаем о нашем народе и он ничего не знает о нас. Зато мы установили, что этнически у нас одни и те же корни и что мы отделены друг от друга не естественным образом, а неоправданными обстоятельствами.
Языки начали развязываться. Нам рассказывали о жизни здесь, на этом заводе, который изготавливал запчасти для немецких танков, воюющих на восточном фронте.
- Представьте себе, что эти танки воюют против наших танков!
Говорили о невыполнимых производственных нормах, о постоянном недоедании.
- Сможем ли мы когда-нибудь поспать лишний часок-другой и есть сало?
- Война не будет вечной, - говорили мы. - И вы вернетесь, свободными, домой!
- Домой? Его больше нет! Больше нет ни наших сел, ни наших городов! Мы лишены нашей страны, потому что советские руководители нас обвиняют в измене и в предательстве! Но мы не перешли на сторону врага, мы никого не предали! Если бы нас лучше охраняли, мы бы не находились здесь! Вам это понятно?
Знали ли они, что их правительство объявило всему миру, что у Советского Союза нет пленных, а есть изменники и предатели?!
- Ну, ты уж и хватила, - сказала подруга. - После войны будет общая амнистия, и мы вернемся домой!
Я мог бы ответить, что у нас родины тоже нет, но мы это переносим легче - у нас никогда ее не было! Но я ничего не сказал: мы были людьми свободными, а они нет! Они были жертвами человеческого безумия!

Было далеко за полночь. Мы распрощались с девушками и вышли из барака растроганными и взволнованными. Сторож, которого мы угостили водкой, сидел на ступеньке и не обратил на нас никакого внимания: видимо, дремал и не видел зарева над городом и не слышал, как бомбили Берлин в ту ночь, первого марта тысяча девятьсот сорок третьего года.

В такой ранний час транспорт еще не ходил, и мы двинулись пешком. Подходя к Берлину, мы увидели толпу зевак перед горящим домом. Растерявшаяся хозяйка выносила во двор все то, что ей попадало под руку. Зеваки смотрели безучастно на нее, и никто из них не двинулся с места, чтобы ей помочь.
Когда же мы начали выносить по указанию хозяйки и складывать во дворе столовое белье, посуду, продовольственные продукты и прочий скарб, то за нами пошли и зеваки. Когда главная утварь была вынесена, мы продолжили наш путь. Уходя, мы видели, что некоторые из зевак грузили, не торопясь, ручную тележку на высоких колесах. Было видно, что у этих людей был хороший "жизненный опыт"!

Было около семи утра, когда мы переступили порог нашего барака и еще не успели раздеться и привести себя в порядок, как дверь распахнулась и на пороге выросла фигура коменданта. Он нас обвинил в мародерстве, в воровстве и приказал нам следовать за ним. Сопровождавшая коменданта охрана нас толкала, чтобы мы быстрее одевались, и повела нас в лагерный карцер.
Комендант, в сопровождении двух штатских, повел дознание. Со слов коменданта мы узнали, что хозяйка горевшего дома пожаловалась, что помогавшие ей обокрали ее. Комендант допытывался, кому мы перепродали украденные вещи. Он нисколько не сомневался в нашей виновности. Он скрупулезно проверял время с того момента, когда мы начали помогать выносить вещи, до нашего возвращения в лагерь. Проверка времени нас ставила в затруднительное положение: мы не хотели, чтобы он узнал о нашем визите к Вале.
Воспользовавшись минутным колебанием коменданта, я сказал, что мы затерялись в городе и что люди, к которым мы обратились за помощью, указали нам ложное направление: они нам посоветовали сесть на трамвай, который нас отвез за город, в депо. Спасибо кондуктору - он нам указал правильный путь.
Своим выступлением я дал понять моим товарищам, как заполнить пробел в нашем расписании времени.
Допрос был прерван телефонным звонком.
- Да, они здесь, - сказал комендант. - Да, их четверо. Свидетель? Хорошо, я жду.
Комендант повесил трубку и сказал охране, что уходит на некоторое время и чтобы следили за нами и не допускали переговоров.
Комендант ушел в сопровождении штатских.
Стрелка перескочила цифру десять и побежала по циферблату дальше. Комендант вернулся в сопровождении штатских, которых мы уже видели, и двух других, которых мы еще не встречали. Воцарилась тишина. Один из вновь пришедших всматривался в каждого из нас, как будто он хотел проникнуть в наше сознание, отделить хорошее от предосудительного по отношению к установленному новому порядку!
- Есть ли у них штатская одежда? - спросил он у коменданта.
- Нет.
- В таком случае они свободны! Воры были в штатском, и их арестовали в тот момент, когда я уходил. Вот свидетель, который мне рассказал о безукоризненном поведении этих людей!
Он указал на нас.
Не успели мы выйти из карцера, как в нас вцепился старший по бараку: он старался нас отвести в кабинет коменданта. Мы пытались ему объяснить, что мы только что там были, но наши доводы на него не подействовали: мы вновь очутились перед комендантом.
Я привык к крикам немцев. Но в этот раз комендант доказал, что люди, при особых обстоятельствах, могут превзойти самих себя!
- Дурак! Идиот! - посыпалось на старшего по бараку. - Пошел вон отсюда! Созови всех на площадку!
Мы привели себя в порядок и стали перед строем по обе стороны коменданта. Слухи о нашем аресте за мародерство облетели все закоулки лагеря. Люди нас рассматривали с любопытством. Они не сомневались в нашей виновности и знали, что мы будем наказаны. Их больше всего интересовало не столько само наказание, сколько возможность присутствовать при экзекуции.
Комендант говорил о войне, которую вела страна за правое дело. Говорил о жертвенности жителей, поддерживающих правое дело. Он говорил о понесенных жертвах на фронте и, наконец, о тех, которые, под прикрытием диких бомбардировок, грабят население...
Мне показалось, что последняя фраза коменданта усилила внимание людей.
-...такой случай произошел сегодня ночью, - продолжал комендант. - Четверо ограбили хозяйку загоревшегося дома. Грабителей поймали, и их судьба предрешена: закон предусматривает смертную казнь! К счастью, есть и другая категория людей - людей доброй воли и честных, которые оказывают помощь пострадавшим. Я с гордостью объявляю, что такие люди находятся среди нас: они заслуживают вашего уважения, и я их благодарю за это!
Комендант повернулся к нам и крепко пожал руки.
Люди разошлись. Одни оказались разочарованными, другие же говорили об объективности и о патриотизме коменданта.

В лагере нет места бездельникам. Если нет работы по уборке лагеря или помещения, то унтеры заставляли нас заниматься гимнастикой: бегом, ложись, вставай, бегом...
Были хорошие морозные дни. Бег по снегу или падение в снег с разбега нам доставляли удовольствие. Но если унтер замечал, что мы получаем удовольствие от таких занятий, то он приказывал ложиться и ползти на животе до границы лагеря и обратно!

На окраине лагеря, непосредственно за колючей проволокой, находилось бомбоубежище. Это была длинная траншея, крытая железобетонными плитами. По тревоге весь лагерь должен был идти в это убежище.

В один из вечеров, как обычно с наступлением полумрака, загудели сирены. Четко был слышен гул приближавшихся самолетов. Включили прожекторы. Стержни света начали скользить по темному небу. Гул усиливался. Казалось, что самолеты уже над нашей головой. В небе появились сине-оранжевые огни разрывающихся снарядов обороны. В этот вечер одни пошли в бомбоубежище, а другие, как мы с Митей, остались под козырьком барака, посмотреть...
Над нами послышался шелест скомканной бумаги, и небо загорелось "белым" огнем! Оказалось, что союзники сбросили ленточки алюминиевой фольги, которые отражали свет прожекторов, и таким образом самолеты оказывались вне зоны видимости. То в одном месте города, то в другом вспыхивало зарево, и до нас доходило эхо разрывающихся бомб.
Где-то рядом с нами раздался свист. Я продолжал смотреть на небо и не видел, как небольшой ком земли попал Мите в лицо и что-то зашипело рядом с нами.
От неожиданности Митя рванулся с места, а я за ним. Сделав несколько шагов, мы очутились на краю большой воронки, в глубине которой что-то шипело: неужели это бомба? Разорвалась она или еще нет?!
После падения бомбы все зеваки, кроме Мити и меня, устремились, перегоняя друг друга, в убежище. Многие повисли на колючей проволоке - проход в бомбоубежище был очень узким. Однако раненых не было.
Снаряд упал между двумя взаимно перпендикулярными бараками. Дверь одного из них была сорвана. Человека, стоявшего у окна, отбросило с такой силой, что он пролетел до противоположного конца и упал в огромную противопожарную бочку с водой! В другом бараке вырвало лицевую стенку барака. На фоне ночи была видна кровать, повисшая над воронкой с бурлящей водой!

Несколько дней спустя в нашем лагере появился некто из Корпуса. Он нам сказал, что на наш след напали и что рано или поздно за нами приедут.
Мы собрались на экстренное совещание. Женя, наш старший товарищ по возрасту, взял слово.
- Как вы знаете, над нами нависла опасность попасть в руки Корпуса. Единственный, на мой взгляд, способ самосохранения личного и коллективного заключается в нашем исчезновении с этого места. Я предлагаю: чтобы оградить каждого из нас от риска выдать товарищей, мы должны немедленно разойтись, и никто из нас не должен знать, кто, куда и как скроется от грозящей облавы. Все согласны со мной?
Мы согласились.
Женя предложил нам перекреститься и распрощаться.
Навсегда!..
Мы расцеловались, крепко пожали друг другу руки и, без слов, разошлись.

Меня охватило сознание полного одиночества. Как будто я очутился на подошве морской волны с нависшим над головой гребнем, готовым меня окутать и потянуть вглубь или же выбросить на берег. Как мне показалось, все зависело от синхронизации моих движений с вековыми морскими отливами и приливами...

Всем известно, что молодость действует не рассуждая, а старость рассуждает, но не действует.
В то время я был молодым!


Я решил ехать во Францию - в город Бордо!
Почему в Бордо - тогда я не знал. Не знаю и сейчас!


Продолжение следует.

Анатолий Максимов