* * *

Раиса (продолжение)

После капитуляции Германии я обратился в Международный Красный Крест с просьбой разыскать моих родителей. Через несколько месяцев я получил ответ, что мои родители живы и проживают на старой квартире. По указанному адресу я послал своему отцу вызов на телефонный разговор. В назначенный день и час я сидел в зале и ждал вызова из Болгарии. Наконец меня вызвали и указали номер телефонной кабинки. Я взял трубку, и до меня донеслось едва слышное, далекое:
– Толя, это ты?
– Папа?
Большего, из-за кома в горле, я не смог произнести!..
Я вышел из телефонной кабинки, и слезы текли, текли…
Это была моя первая послевоенная связь с родным домом. Постепенно наладилась наша переписка. По моей просьбе мне были высланы документы, удостоверяющие, что я закончил среднее учебное заведение. Их я собирался представить в секретариат Сорбонны, как только подвернется удачный случай.
Как обычно, я позавтракал и пошел на работу. Поднимаясь на второй этаж, я услышал необычный раздраженный голос Степана Ивановича.
Что произошло?
Увидев меня, Степан Иванович сказал:
– Анатолий, я должен вам сообщить неприятную новость. Меня обманули, обворовали до такой степени, что, может быть, нам придется закрыть наше ателье. Мне даже нечем с вами расплатиться. Идите домой. Если дела поправятся, я вас немедленно извещу.
Я рассказал удивившейся моему внезапному возвращению Варваре Павловне, что произошло на работе.
– Я примерно догадываюсь, что произошло. Мы живем в такое время, когда на рынке многого не хватает. Государство выдает небольшое количество шелка на производство галстуков и шарфиков. Спрос же на этот товар большой. Поэтому приходится обращаться к «деловым людям» теневого сектора, которые являются посредниками между производителем шелка и его потребителями. Иван Степанович, наверное, дал деньги на шелк какому-то посреднику, а тот исчез. В суд подать нельзя, иначе самому обойдется гораздо дороже! Надо поймать жулика как можно скорее и отобрать деньги, если не полностью, то хотя бы то, что осталось. Когда придет Раиса, то мы все узнаем, А пока закурим и выпьем кофе.
Когда пришел Павлуша, то ему рассказали, что произошло на моей работе. «Это не первый и не последний случай», – сказал он.
Павлуша посидел немного в компании и, под предлогом усталости, пошел в «нашу» комнату. Вскоре, пожелав спокойной ночи Варваре Павловне, ушел и я.

От Ивана Степановича – никаких вестей.
Потянулись монотонные дни в ожидании развязки на работе. Это меня тревожило в том плане, что мои скромные сбережения не позволяли выдержать длительной безработицы. А пока я или ходил по городу, или проводил время в компании Варвары Павловны. Постепенно она стала более разговорчивой, более доверительной. Таким образом я узнал, что между супругами никогда не было того, что называется «семейным счастьем».
– Мы оказались совершенно разными по натуре и по интересам, – сказала Варвара Павловна. – Я люблю общаться с людьми, люблю общество, хотелось бы бывать на докладах, в театре, в опере. А Павел, возвращаясь с работы, начинал мне рассказывать, как он отладил карбюратор, с какого винтика начинал, как регулировал смесь и что на этом деле он сберег несколько франков. «Понимаешь, – говорил он, – если я пойду к механику, то надо ему заплатить. Даже если он провозится только несколько минут. Кроме того, я должен простоять в очереди, а это потеря рабочего времени». В результате всего этого карбюратор уже не имел для меня никаких секретов.
– И так изо дня в день! – продолжала Варвара Павловна. – Иногда к нам, вернее к Павлу, приходили коллеги по работе и говорили о том, что в одном гараже работают лучшие механики, но дорогие, а в другом ремонт стоит дешевле, но машина простаивает дольше. Или приходили товарищи по кадетскому корпусу, и начинались пустые воспоминания о прошлом и неясном будущем. Как правило, они приходили с букетом цветов, вежливо здоровались и больше ко мне не обращались. Да я сама не хотела принимать участия в «мужских» разговорах. Иногда говорила Павлу, что с коллегами и с товарищами он мог бы встречаться в любом кафе, а не зазывать их в дом.
Варвара Павловна рассказала также, что замуж она вышла совсем молодой и не по своей воле – жить в семье стало невозможно из-за тесноты. «Уходя из дома, я была наивной, ничего не знала и в людях не разбиралась. Тогда в моем окружении все говорили, что шофер-таксист – это завидная партия. В действительности все оказалось не так, как я себе это представляла»!
Варвара Павловна говорила без злобы, без нареканий. Видимо, за годы совместной жизни с Павлушей у нее накопилось много горя и обид на тех людей, которые ей давали «добрые советы», а также на самое себя за то, что она им полностью доверилась. Предполагаю, что Варвара Павловна нашла в моем лице человека, которому можно все рассказать, с которым можно отвести наболевшую душу.
Я терпеливо выслушал рассказ Варвары Павловны до конца, но вопросов не задавал и в разговор не вступал.
Потом наступил день, когда Варвара Павловна «прыгнула с вышки».
– Знаете, Анатолий, я решила, что для начала мы с Павлом разойдемся, а потом я подам в суд прошение о разводе!?
– ?
– У нас нет ни семейной, ни личной жизни. Я многократно говорила об этом с Павлом, но, как мне кажется, он не понимал о чем идет речь! Поэтому мы очутились в тупике, и я решила выйти из этого тупика как можно скорее.
– Если я правильно понял, вы можете выехать в любой момент?
– Да, я могу выехать в любой момент, – сказала Варвара Павловна и добавила: – Я приготовлю кофе, и мы устроим перекур.

Не успели мы сесть за стол, как появилась Раиса.
Я все чаще и чаще присматривался к этой женщине. Раисе, наверное, было лет сорок. Она была небольшого роста, немного сгорбленная, всегда опрятно, но бедно одетая. Это особенно было заметно по ее изношенной обуви. Но какие у Раисы были глаза! Они светились только ей присущим светом и безграничной добротой!
Раиса сказала, что дела Ивана Степановича плохи: его обокрали, и следы вора не обнаружены. Коллеги, у которых такие же ателье, предложили Ивану Степановичу денежную помощь – с условием, что вернет, когда сможет!
– Иван Степанович колеблется, – сказала Раиса, – не знает, как поступить: согласиться на дружескую помощь или же расстаться с ателье и сесть за руль такси, как он это делал раньше.

После обмена «последними новостями» разговор переключился на антропософию и, в частности, на последний доклад Олега. Я чистосердечно признался, что ни доклад Олега, ни книги, которые мне дали для прочтения, не убедили меня в необходимости подключать еще какую-то религиозную догму к тому, что сделано христианской церковью.
– Я считаю, – сказал я, – что в христианстве множество «темных мест», которые смущают паству, но церковная иерархия или не торопится убрать эти пятна, или она не может этого сделать по каким-то только ей известным причинам. Многие факты из жизни Христа нам совершенно неизвестны, а то, что дошло до нас, искажено, неизвестно по какой причине, высшими иерархами. Антропософия, на мой взгляд, не вносит ясности. Это, может быть, потому, что я ее не понимаю или же она недоступна пониманию первого пришедшего. Она, с одной стороны, вроде бы опирается на Христа, а с другой – она выносит свое толкование о мироздании и о «программе» его дальнейшего развития.
– Послушайте, Анатолий, – ответила Варвара Павловна. – Суть антропософии заключается в том, что каждый человек должен стремиться к духовному совершенству. Простой пример: отношения между Павлом и мной натянутые, чтобы не сказать враждебные. Если наши отношения останутся такими же и в дальнейшем, то ни к какому совершенству мы не приблизимся. Следовательно, нам придется встретиться в отдаленной жизни и улучшить наши отношения. Если этого не произойдет с первой же встречи, то нам придется встречаться и встречаться до тех пор, пока мы не окажемся духовно прозрачными по отношению друг к другу. В этом и заключается смысл постоянного перерождения, постоянного перевоплощения. Сказанное мной является лишь схематическим наброском. Суть же антропософии намного глубже и сложнее…

Через неделю после этого разговора Варвара Павловна собрала свои вещи и ушла неизвестно куда. Ее уход я обнаружил, вернувшись с прогулки по городу. Квартира мгновенно опустела, осиротела, остыла.
Когда Павлуша увидел, что Варвары Павловны нет дома, моментально догадался, что жена, не добившись его согласия на развод, проявила личную инициативу.
– Она дура! – сказал Павлуша, – она не знает, что по закону вся ответственность за развод ляжет на ее плечи, потому что она своевольно покинула семейный очаг.
И добавил:
– Вы меня не ждите: я пойду к друзьям и не знаю когда вернусь.

Прошло несколько дней, за которые Павлуша сильно осунулся. Говорил мало, односложно и все чаще и чаще уходил к друзьям.
Я пошел на очередное собрание антропософов с тайной надеждой встретить Варвару Павловну. Но она не пришла. Зато встретил Раису, которая оказалась в курсе происшедшего. Она спросила, как ведет себя Павлуша по отношению ко мне, но не спросила, как он переживает уход Варвары Павловны.
– Почему Павлуша должен относится ко мне как-то особенно?
– Он предполагает, что вы помогли Варваре Павловне в день ухода.
– На чем основаны его предположения?
– Не знаю, но языки начинают развязываться, тем более, что некоторые злорадствуют и поговаривают: «Не ценил, что имел, а теперь плачет!».
После разговора с Раисой я вспомнил все, что произошло в доме после ухода Варвары Павловны, и мне стало ясно, что отношение Павлуши ко мне изменилось с первых же дней. Но тогда я не отдавал себе отчета о причине, по которой он изменил свое отношение ко мне.
Теперь, после разговора с Раисой, мое пребывание в квартире Павлуши стало под вопросом, который надо будет решить – и чем быстрее, тем лучше!
Но как?

Квартира, в которой жил Олег, принадлежала людям, уехавшим в самом начале войны в США. При квартире, на седьмом этаже дома, была небольшая мансардная комнатушка для прислуги. Раиса объяснила Олегу мое положение, и Олег мне предложил перебраться в эту комнатушку в любой момент.
Я предупредил Павлушу и перебрался, не теряя времени.
Комнатушка была узкой и длинной. У стены стояла металлическая кровать, за ней маленький столик и стул и в самом конце – небольшой умывальник с проточной водой. За занавеской, у изголовья кровати, был небольшой гардероб: металлическая трубка с распялками и две полочки. Обои с вылинявшими розами и гвоздиками дополняли общее убранство моей новой квартиры.
Ни батареи, ни электрического радиатора в комнате не было.
Олег мне предоставил возможность пользоваться кухней на его этаже.
Дня через два после моего переезда на новую квартиру я неожиданно встретил Варвару Павловну на очередном собрании антропософского кружка. Она мне сказала, что у нее есть знакомая, у которой есть такое же ателье, как у Ивана Степановича, и которая готова меня принять на работу.
Я поблагодарил Варвару Павловну и на следующее утро поехал к Ивану Степановичу, чтобы его известить о моем поступлении на новую работу.
За работой в новом ателье я не обратил внимания, что дни значительно укоротились и что зима не за горами.
Зима оказалась лютой. В моей комнатушке вода в кувшине превратилась в лед. Даже в постели, несмотря на несколько одеял, я не мог согреться. И пришла мне в голову потрясающая идея…
Я купил литр древесного спирта, влил половину в ночной горшок и чиркнул спичкой. Появилось голубовато-оранжевое пламя, а с ним и уверенность, что стало теплее. Внезапно горшок раскололся, и спирт начал расползаться по цементному полу и приближаться к обоям. Как долго я боролся с ползучим пламенем – не помню! Помню только, что я разогрелся до такой степени, что, открыв окно для проветривания комнатушки, я не чувствовал холода, идущего с улицы!
После этого случая я предпочитал ежиться под одеялом и больше не прибегать к подобному опыту!

У меня появилась возможность заплатить за официальный перевод моего аттестата зрелости на французский язык и отнести его в Сорбонну для заверки и регистрации. В Сорбонне мне сказали, что мой диплом эквивалентен французскому, но они не могут меня принять.
– Почему?
– У вас вид на жительство только на две недели, а наши курсы годовые. Принесите нам годовой вид на жительство, и мы вас примем без оговорок.
В чем же дело?!
Я побежал в Префектуру и объяснил создавшееся положение, сказав, что Сорбонна готова меня принять как студента, если у меня будет годовой вид на жительство. И попросил помочь мне и выдать годовой вид на жительство.
– Это, конечно, хорошо, но мы не можем вам выдать годовой вид на жительство, если вы не записаны в Сорбонну!
На какую-то долю секунды у меня остановилось дыхание от злобы на чиновника за его безразличие к моей судьбе.
«Ведь все так просто, а он не пошел навстречу!» – подумал я.
Я положил вид на жительство на стол чиновника, сказав, что я в этом удостоверении не нуждаюсь, ибо я и без того знаю, кто я,– а оно понадобится тем, кто будет меня проверять!
И ушел…
Всю дорогу не мог разжать челюсти и скрежетал зубами.
«Я остался за воротами Сорбонны!..»
С этого момента Сорбонна, созданная для облегчения доступа бедных к образованию, в частности по теологии, оставалась для меня только историческим памятником XIII века!
«Неужели я напрасно выписывал аттестат зрелости из Болгарии? И напрасно потратил деньги на его перевод?».
Я долго не мог успокоиться и долго не мог заснуть. Наконец, заснул. Снилось ли мне что-нибудь в эту ночь или нет – не знаю, не помню.
Но рано утром раздался стук в дверь.
– Откройте, полиция!
Их оказалось двое. Они отвели меня в Префектуру, к тому начальнику, у которого я был вчера и которому я «вернул» свой документ, удостоверяющий вид на жительство. Мои сопровождающие вышли из кабинета. Начальник молчаливо, долго и пытливо рассматривал меня. Потом он раскрыл тоненькую папочку и вновь посмотрел на меня.
– Вы гражданин Болгарии?
– Да.
– Знаете ли вы, что в Болгарии произошла смена режима?
– Знаю.
– Вам придется вернуться в Болгарию.
– Почему?
– Потому что посол нового болгарского правительства требует выдачи всех граждан бывшего царского режима.
– В таком случае, я объявляю себя политическим беженцем.
– Об этом поговорим потом. А теперь я вам объясню вашу вчерашнюю выходку. Я не дал ей хода только потому, что вашим жестом вы выразили искреннее возмущение, которое я воспринял как протест против непонимания и безучастия в вашей судьбе. Вы, видимо, не знаете и не понимаете, что такое чиновник: это человек, которому государство доверило определенную функцию и наградило определенной властью. Поэтому тот, который вступит в борьбу с чиновником, всегда окажется в проигрыше. Вы еще молодой – поживете, узнаете.
После небольшой паузы он вдруг обратился ко мне с вопросом:
– Скажите, а как вы живете? У вас же нет права на работу?!
– Да, у меня его нет. Но, чтобы не воровать или не протягивать руку на тротуаре, я выполняю маленькие поручения вроде «отнеси», «передай», «принеси» и т.д.
– Кто вам дает эти мелкие поручения?
– Разрешите оставить ваш вопрос без ответа.
– Возьмите ваш вид на жительство и впредь не бросайте его в лицо чиновнику! Понятно?

Я направился к Сене. Сел на скамейку и призадумался над возможными последствиями для семьи, когда станет известно, что я отказался вернуться в Болгарию.
Потом, несколько лет спустя, я узнал, что отец и сестры были обвинены «в содействии моему бегству из Болгарии» и подвергнуты постоянному надзору, дерганью и торможению на работе.

Я пропустил два рабочих дня. Первый – с разрешения хозяйки ателье, а второй – потому, что был арестован и не мог ее предупредить.
– Анатолий, – сказала хозяйка, – вот вам ключи от квартиры и погреба. После работы пройдите ко мне и растопите печь, а я подойду чуть-чуть попозже.
Растопить печь в те годы было не так просто. Ни угля, ни дров не было. Пользовались только древесными опилками, которые загружались сверху и утрамбовывались, оставляя в центре колодец небольшого диаметра для тяги от поддувала до конфорки. Зажигание опилок производилось сверху. Таким образом опилки медленно тлели, создавая иллюзию центрального отопления. Иногда опилки оказывались мокрыми, и квартира заполнялась дымом.
Хозяйка ателье, дама лет тридцати пяти, высокого роста (почти на голову выше меня) и приятной наружности, пришла в тот момент, когда я подметал рассыпавшиеся опилки.
– Ну, как, горит?
Хозяйка приготовила ужин и пригласила меня к столу, Как я ни отказывался, но, в конечном итоге, сел ужинать. После ужина она мне предложила сесть на диван и подала кофе. Потом мы обменялись пустыми фразами (нам не о чем было говорить), и я собрался уходить.
– Вы куда собрались? Вы еще не выполнили вашу задачу!
– Я же затопил печку!
– А ужин, по-вашему, это ничто?
– Это за то, что я растопил печку.
– Ну, ладно, уходите!

Прошло около недели. Хозяйка мне сказала, что я начал работать небрежно – не так, как вначале. Потом она сказала, что мои хождения в Префектуру ее не касаются и не интересуют. «Мне важно, чтобы рабочее место было всегда занято», – добавила она.
Потом она мне сказала, что ее ателье не железнодорожный зал ожиданий для всяких девиц…
Намек на то, что за мной зашла (с согласия хозяйки) моя знакомая, чтобы пойти в оперу. Теперь же это мне ставиться в упрек!
– Неужели ты не понимаешь, что происходит? – спросил мой коллега.
Атмосфера стала неприятной, и я ушел из этого ателье. Ради курьеза добавлю, что хозяйку я встретил лет через десять после истории с печкой, и мы подружились, соблюдая обоюдную нейтральность.