БУРИДАНОВ ОСЁЛ





Сквозь кожу сгнившую торчат
Белея - с мясом чёрным – рёбра.
Тут нерешительность, как кобра
Ужалила – смертельный яд.

И рядом две копны гниют.
Душистым было это сено
И очень вкусным несомненно.
Да выбор – слишком сложный труд.

Не так ли человек порой
Меж двух возможностей потерян?
Для хода правильного – зелен,
И выбор делает дурной.

ВОЛШЕБНЫЙ МОЙ КИНЕМАТОГРАФ







Волшебный мой кинематограф!
Линяют мерно небеса.
Своей фантазии биограф,
Гляжу на мир во все глаза.

Нет, в кинозал уже не стоит,
Поскольку вырос, заходить.
Предложит тысячи историй
Мне старый двор – их не забыть.


Волшебный мой кинематограф!
Проехал, прозвенев, трамвай.
И звёзды разронял пантограф
Скорее, зритель, собирай.

Всегда с потёмками в союзе
Ноябрьский норов бытия.
Зачем же обращаться к музе,
Коль жизнь поэмой слышу я?


И всё ж, хорош кинематограф,
Пускай в разрывах шаровых.
Соседний дом даёт иероглиф
Набором окон световых.

Свет побеждающий приемлю.
Не верю я, что темнота
Проглотит все мечты и землю,
Раз есть над нами высота.

ОТЧАЯНИЕ








- Куда ты? – Прогуляться… Я не знаю! –
Ошпарен мозг как будто кипятком.
- Сядь. Хочешь коньяку? хотя бы чаю?
- Ах нет, отстань! – И словно незнаком
Ей муж – она глядит, не различая
Черты лица, привычные весьма.
Что он толкует про печенье к чаю?
Ей кажется, она сойдёт с ума.
- Отстань! – кричит, - отстань! - Да что, родная?
- Бесчувственный! за гробом сына ты
Шёл так спокойно, будто напевая!
- О что ты, нет! я сгусток пустоты!
- Да, пустоты, - не боли той кромешной,
Что ест меня! тебе же всё равно!


( На улице закат алеет вешний,
и ветка вишни трогает окно.)


- Пройдёшься, станет лучше? – Я не знаю,
я так устала… да – и от тебя.
Я в жизни ничего не понимаю,
И…что же с нами делает судьба?


Стоят в прихожей. Муж обнять за плечи
Жену стремится. Оттолкнула зло.
- Пройдёшься – будет легче? – Где там легче!
- Останься! – Нет, пойду, пока светло…

Чертеж ладони







- Цыганка! ты гадать умеешь?
Я крикнул. – Да. – Так погадай!
Моргнула: Денежки имеешь?
Горсть мелочи хотя бы дай.

Я выгреб из кармана мелочь,
Чертёж ладони смяв едва ль.
Что кислотой проела зрелость
Мой бедный мозг – уже деталь.

Ты прежде смерти умираешь
Уже невесть который раз.
А после снова в жизнь вступаешь.
Но мёртвым ты живёшь сейчас.

Но не отчаивайся – снова
Увидишь золотистый свет.
- Когда ж умру? – спросил, готовый
К ответу. Прозвучал ответ:

Не скоро. Долго ты по свету
Бродить обязан. Так и знай.
Зачем цыганку встретил эту?
Зачем просил её – гадай?


И без её ответа знаю
Дорогу наизусть свою.
И, ощущая, умираю
Я только жизнь и свет пою.

СЛОМАННАЯ КУКЛА






Я сломанная кукла,
Валяюсь у окна.
Душа тоской набухла,
Вода тоски черна.

Играли мной когда-то,
Замучили потом.
Всем жизнь была богата,
Но только не добром.

Разорваны одежды,
И сломан механизм.
И все мои надежды
Распотрошила жизнь.

Ах, кукольная доля –
Немотный монолог.
Ребёнка злая воля
Подводит мой итог.

Что из окна мне видно?
Мелькающая жизнь –
Быть вне её обидно:
Ни радостей, ни тризн.

Грядущее условно,
Былого просто нет.
В окно ползёт неровно,
Клоками зыбкий свет.


Я сломанная кукла,
Валяюсь у окна.
И мной сплошная мука
Теперь воплощена.

1 СЕНТЯБРЯ






Несчастный двоечник пока
По лабиринту сна блуждает.
А чёрный призрак трояка
Зубрилу быстро поднимает.

Десятиклассница уже
Подкрашивает в ванной губы.
Ну а химичка в неглиже
Ругается с супругом грубо.

Словесник после пьянки жив
Едва, в глазах – зелёный морок.
А тело обложивший жир
Позорит мужика под сорок.

Красавец-физик долговяз
Из дальнего района едет.
У школы ветер треплет вяз
И тополя, как будто бредит.

От гладиолусов и роз
В момент меняется округа.
Народ постарше – всё всерьёз! –
Взахлёб приветствует друг друга.

А первоклассники пока
Ещё растерянностью смяты.
Им жизнь домашняя близка,
Страшит наличье новой даты.




Директор говорит. Потом
Звонок звенит, легко и дробно.
Что дальше? Верно, суп с котом,
Насколько сварен он добротно?

А на асфальте лепестки.
Уроков после в старом парке
В кафе словесник ( ах, руки
Дрожанье! Образы неярки! )

С коллегой дёрнет двести грамм,
О Достоевском потолкует.
И вспомнив, как учился сам
Когда-то в школе, затоскует.

ЛУННЫЙ СВЕТ

ЖИЗНЬ ДАЧНАЯ





Пальцы сумерек веранду тронут,
Скарб её ощупают слегка.
Розы смотрят, постигая то вот,
Чем людская жизнь полна. Рука
Держит шланг, вода же – еле-еле.
- Санька, посильнее дай напор!
Мишка рвёт укроп. Истома в теле.
Зелень заполняет каждый взор.

- Где накрыть? - На воздухе, Тамара!
Вилки, ложки, пыльная бутыль.
- Ну, скорей! Котлеты с пыла с жара.
Жестяная ванна. Ты ли, ты ль
В домике была когда-то? Ныне
На участке. Моют руки в ней.
Стол как сочетанье пёстрых линий.
Помидоры огурцов нежней.

Лук, чеснок, укроп, редис отменный,
От картошки – беловатый пар.
Дачной очарованы вселенной
Все – и мал и стар. Дед очень стар.

Во главе стола сидит и стопку
Держит крепко. – Ну, Виталий, блеск!
- Самогону предпочту я водку.
А вокруг - садовый пышный лес.

Тут шесть соток. Яблони и сливы,
Груши и малинник. – Эдуард,
Заходи скорей! – И перспективы
Выпивки легко дают азарт.
И цикадный хор наполнит воздух.
За столом сидят шесть человек.
Дан людской разнообразно возраст.
Мерно завершается четверг.

Дачное житьё. Ржавеет лейка,
И стоит под вишнями бильярд.
А под клёном - синяя скамейка.
- Том, а сколько это будет – ярд?
Жизнь густа. Садовые работы
Вечер завершит – такая власть.
Жизнь дарует образы свободы –
Дышит ею летний дачный пласт.

КУВШИНКИ






Кувшинки на воде лежат
Как на столешнице предметы.
Кувшинки впитывают лето,
И пышным цветом тешат взгляд.

Из алебастра что ль цветы,
Что нам даны для обозренья?
Размером ли стихотворенья
Шаг водомерки видишь ты?

Кувшинки скользкий стебель не
Увижу я – он вглубь уходит.
Ведь у природы тьма угодий,
Какие будут не по мне.

Дно. Холод. Верно - вязкий ил,
Его пласты идут холмами,
Неочевидными нам с вами.
К цветку…окурок что ль подплыл?


Ты с берега не разберёшь –
Быть может щепка? Страх Господен!
Да что в мозгу творится? годен
На что ты сам, коль так живёшь?

Так – в суете и спешке, сам
Коростами забот покрытый!
Мир водный – тихий, стекловидный…
Кувшинок нежный, белый сад…

ЛАБИРИНТ






На негнущихся ногах
Некто входит в лабиринт.
И сейчас, конечно, страх
Запускает острый винт.

Иль янтарный бедный мозг
Лабиринту сроден сам?
Опыт нарастёт как мох
На мечтанья – ясно вам?

Иль действительность сама –
Сумма лестниц и путей?
Так сложна! Сведёт с ума
Щедрой данностью своей.

Есть грамматика – она
Сводом правил нам дана,
Чтоб друг друга понимать.
Явь не стоит усложнять.

Стоит! Области высот
Требуют величья душ.
Лабиринт куда ведёт,
И зачем ведёт к тому ж?


Если алгебры сады
Дарят ценные плоды,
Что же ждать от языка?
Массу книг хранят века.

На негнущихся ногах
Некто двигается, но
Всё же не уходит страх,
И к тому ж вокруг темно.

Мысли – мол, с рожденья влип –
Ты не доверяй. Ведёт
К свету лабиринт, велик.
Свет всегда в итоге ждёт.

ОПЫТ О ЧЕЛОВЕКЕ





В метафизической цепочке
Звено, а не венец творенья.
Насколь милее одиночке-
Поэту ярое горенье
Уюта быта – столь же ангел
Значеньем превзойдёт царя.
Гривастый лев повыше рангом
Трудящегося муравья.
Креветки не имеют слуха,
А птиц не встретите в воде.
Но сокровенны сферы духа,
А мы живём в иной среде.
Мы, люди – всё-таки храним
Неяркий отсвет высшей дали.
Дойдёт до цели пилигрим,
А остальное всё детали.

ИСТОРИЯ ДВАДЦАТОГО






Гаврила Принцип к выстрелу готов,
Матисс ещё едва ль к фовизму.
Швейк пиво пьёт. А толкователь снов
Из Вены всё вообще сведёт к трюизму
Эротики и старых, стёртых слов.
Верден и Гродек жертв бессчётных ждут.
Нильс Бор – философ физики – мечтает
О будущем открытии. Грядут
Такие измененья, что узнает
Себя едва ли человек. Да-да.
Пикассо, исказивший облик мира…
А Тихий Дон стремится в никуда.
Но в Петербурге всё покуда мило.
Роскошен Петербург – тут стиль модерн
Главенствует, а Вена вряд ли хуже.
Узоры – украшенье многих стен.
Оружие грядущего к тому же
Грядущего страшней…И вот война,
И выстрелил уже Гаврила Принцип.
Казачьи части, конница сильна,
А жизнью не удастся насладиться.
Верден рудою мёртвых тел открыт.
В России настаёт глухая смута.
Левиафан метафизический страшит –
Пророку виден и ещё…кому-то.
А Ленину приехать есть резон.
К тому ж весьма уютен был вагон.
А Джугашвили с эсками давно
Уж завязал и пьёт своё вино.
Разорвана Россия – боль и смрад,
Вот каталог утрат. Нельзя назад.
На землю, вероятно, выполз ад.
Повсюду стройки, пыль судеб и пыль
Строительная; первые процессы.
А Гитлера весьма вульгарен стиль.
Не выдуманы (рановато) стрессы.
Действительность обнажена настоль,
Насколь скучны Парижские сезоны,
Стравинский, роль Нижинского и роль,
Что исполняют пятые колонны.
Что Браунинг нам изобрёл? Абсурд
В сравненье с бомбой атомной – ударна.
Но мира вновь разбит сосуд. Сосуд
Разбит – и воевать нельзя бездарно.
До жертв он очень жаден – прошлый век,
К тому ж век масс – их власть необычайна.
Из жизни вымываемая тайна
Меняет человека. Человек,
Ортегу почитавши, затоску-
ет по своей душе, своим же жестам.
Охота ли в футбольную толпу?
А мир мужской отмечен миром женским.
История едва ль откроет код.
Кровь со страны водою с гуся сходит.
И Брежнев говорит…не то жуёт,
И будущее очевидно…вроде…
Империя распалась. Где Союз?
Локальны войны. Бомбу не взорвали –
Ту бомбу, чей невероятный груз
Великие когда-то рассчитали.
Мы живы – поклоняемся божкам,
Эстрадным крикунам, телеведущим.
Мы живы, но не верим небесам,
Нам эту жизнь дающим.

МАГДАЛИНА






Слёзы притупляют зренье,
Внутреннее зренье отворив.
И для Магдалины вне сомненья
Вся реальность в настоящем – миф.

Обмывает ноги без сандалий.
Что же видит? Всадников разъезд,
Видит чётко завтрашние дали,
Рвущийся – и к центру мира – крест.


Сердце – средоточье тела. Слово
Средоточье жизни. Слово-плоть.
Обмывает ноги…Но сурово
Будущее – вовсе не Господь.





Широко Господь раскинет руки,
Чтоб любовью старый мир омыть.
Чтобы, испытав святые муки,
Грех избыть, погибель отменить.

Ибо за распятьем – воскресенье,
Ибо Магдалина дорастёт
Сердцем и душой до постиженья
Нами не постигнутых высот.