Строки эпиграфа являются цитатой из пьесы Шекспира «Бесплодные усилия любви» (II,1) в переводе М.Кузьмина. Ю.Корнеев, тоже переведший эту пьесу, в своем переводе этих строк закрутил мысль Шекспира совсем уж немыслимым узлом, что, впрочем, не мешает читателям безропотно их заглатывать:

Мудрее чуждый мудрости невежда,
Чем алчущий невежества мудрец.

При этом оба переводчика извратили смысл написанных Шекспиром строк, скорее всего, не потому, что плохо понимали английский язык, а только потому, что не поняли, на кого в этих строках Шекспир намекает:

Were my lord so, his ignorance were wise,
Where now his knowledge must prove ignorance.

Самое интересное здесь заключается в том, что этими и далее по тексту Шекспира словами Принцесса отвечает на совершенно незамысловатую реплику Короля:

Вашему высочеству неизвестно, в чем тут дело (В чем заключается клятва Короля, которую он не может позволить себе нарушить. — Авт.).

И вот на эту невинную фразу, в точном дословном переводе, Принцесса отвечает так.

Если бы это было так, ваше величество, его незнание было бы мудрым,
Но теперь его ученость служит для упрочения невежества.



То есть, в написанных Шекспиром строках нет неопределенности, некой обобщенности, которой грешат переводы М.Кузьмина и Ю.Корнеева. Шекспир в обеих строчках твердо и четко пишет «his — его». Учитывая же, что в этой пьесе еще есть интересные слова: «Учить ученого не подобает мне», — то многозначительность переводимых слов Шекспира, вытекающая уже из того, что они не связаны по смыслу ни с репликой короля, на которую отвечает принцесса, ни со словами ее ответа, следующими за словами переведенными, эта многозначительность только возрастает.
И самое интересное здесь заключается даже не в том, что в этих строках Шекспир имеет в виду своего знаменитого современника Ф.Бэкона. Важно еще и указание этих строк на то, что к моменту их написания Шекспир уже ясно и точно понимал многое из того, что найдет отражение только в его более поздних произведениях. То есть, уже к моменту написания пьесы «Бесплодные усилия любви» Шекспир уже практически сформировался как ученый.
Сам Шекспир сказал об этом в пьесе «Сон в летнюю ночь» устами Лизандра:

Но разум мой созрел до основанья
И ныне стал вождем моим желаньям.

(II,2, перевод Т.Щепкиной-Куперник)

И возраст Гамлета — это не только возраст Телемаха. Это не только возраст Христа. Это не только общее решение проблемы, в каком возрасте человеку уже пора становиться зрелым, то есть уметь делать то, что в этом возрасте уже умел Гамлет, — «различать людей» и, соответственно, знать, «что есть человек». Это возраст самого Шекспира к моменту окончательной редакции пьесы «Бесплодные усилия любви».
В ней Шекспир выразил и свое отношение к науке:

Наука – словно солнце. Дерзкий взор
Теряется в ее небесных тайнах.

Но, пожалуй, даже важнее этих слов являются слова, написанные в их продолжение:

В ней книгоед находит лишь набор
Заемных истин и цитат случайных.

(I,1, здесь и далее переводы Ю.Корнеева)

Именно они предвосхищают замечание, которое ученые невежды обязательно бы привели по поводу первых двух процитированных здесь строк: «Невежды презирают науку, необразованные люди восхищаются ею, тогда как мудрецы пользуются ею» (Ф.Бзкон). Но далее будет показано, что, скорее всего, последние две строки появились в тексте пьесы уже после того, как эти слова Бэкона были напечатаны.
Главное же, уже ко времени написания этой пьесы Шекспир понимал (IV,3):

Наука — добавленье к человеку:
Где человек, там и его познанья.

И опять же, это не было замечанием стороннего наблюдателя. Уже в словах этой пьесы (V,1), — «Уток его рассуждений выткан искусней, чем основа его доводов», — которые тоже могут быть камнем в огород Ф.Бэкона, выражено понимание, до сих пор присущее даже не всем ученым. «Все в науке основано на содержании, ценности и действенности выдвинутого основного положения и на чистоте намерения» (Д’Аламбер). И подтверждением выдвинутого тезиса являются слова Шекспира, написанные им несколько ранее слов об «основании»: «Кто сеет плевел, ржи не жнет» (IV,3).
Таким образом, получается, что в этой легкомысленной с виду пьесе В.Шекспир о науке сказал больше существенного, чем Ф.Бэкон в первом издании своих «Опытов», опубликованном в 1597 году. Надо только учесть здесь еще одно обстоятельство, на которое указывает известный и авторитетный шекспировед Г.Брандес в книге «Шекспир. Жизнь и творчество»: «…1589 г. был датой этой пьесы в ее первоначальном виде. Но это не та форма, в которой мы читаем ее теперь; мы видим, что когда она игралась перед Елизаветой на рождественских праздниках в 1597 г., то, как показывает заглавие напечатанной пьесы, она была просмотрена и дополнена. Немало найдется в ней мест, где еще возможно проследить переработку, а именно там, где по небрежности первоначальный набросок оставлен рядом с исправленным текстом».
Но, безусловно, более веские доказательства того, что Шекспир был первым ученым-гуманитарием, находятся в других его произведениях. Например, девизом каждого истинного ученого могут быть слова Гамлета:

Я не хочу
Того, что кажется.

Уже здесь, наверное, можно сказать, что на причастность В.Шекспира к науке, указывали уже издатели Первого фолио в обращении к его читателям: «…он был самым выдающимся выразителем Природы (Nature)». Право называть В.Шекспира ученым подтверждает и надпись на плите его могилы, в которой он сравнивается по уму с Нестором, по гению с Сократом, и по искусству с Верлигием. И каждое из этих сравнений имеет глубокий смысл, вдуматься в который почему-то не считают нужным не только почитатели творчества Шекспира, но даже этого творчества исследователи.
Сравнивая Шекспира по разуму с Нестором, составитель или составители этой надписи, о которых, к великому сожалению, мы практически ничего не знаем, похоже, вообще имели целью в первую очередь привлечь внимание людей, ее читающих, к словам Гомера о том, в чем эта разумность Нестора и человека вообще выражается:

Только один между всеми смотрел вперед и назад он.

(«Илиада», XVIII,250, перевод В.Вересаева)

Сравнение Шекспира с Сократом, более польстившее Сократу, чем Шекспиру, должно было помочь людям понять то, что уже века они понять не способны: как и Сократ, В.Шекспир был философом-диалектиком. Вот ведь и ныне многие люди, которые себя таковыми считают или которых таковыми считают другие люди, на деле не обладают способностью Шекспира видеть связь общего с частным. В произведениях же Шекспира его понимание этой связи, его указание на наличие таковой, выраженное, для желающих это увидеть, неоднократно, более чем очевидно, например, в сонете 91.

But these particulars are not my measure;
All these I better in one general best.

Но не этими ЧАСТНОСТЯМИ я меряю;
Предпочитаю всем им одно ОБЩЕЕ понятие.

При этом из всех предшествующих этим строкам строк сонета вытекает, что Шекспир меряет — человека, судит о человеке. И, соответственно, всем «этим частностям» он предпочитает общее понятие, что есть человек.
То, что поныне это понятие не известно ученому миру, и он не очень-то и озабочен его выработкой, как говорится, «медицинский факт». Таким же фактом является отсутствие даже у людей, на словах превозносящих диалектику, ясного понимания, выраженного Шекспиром в пьесе «Конец — делу венец»:

Но даже большие, чем скромность и величье,
Природа может сочетать различья.

(I,1, перевод М.Донского)

Кстати, именно тут уместно напомнить о словах издателей Первого фолио в обращении их к читателям.
И сравнение с Сократом понадобилось автору или авторам надписи на плите могилы Шекспира именно для того, что бы пояснить читателям сонета 91 то, что они, читая этот сонет (в оригинале), не понимают до сих пор. Речь в этом сонете идет об общем понимании, что есть человек, о понимании его сущности. То есть, о решении Шекспиром задачи, которую Сократ только ставил в словах: «Ибо тот, кто проникает в сущность звезд, атомов, вселенского коловращения, числа стихий и тому подобное, никогда не призовет на свою голову таких невзгод, как тот, кто затронет сущность человека». И, соответственно, поскольку речь тут идет о сущностях, речь идет о науках.
Наука — это постижение сущности. А потому необходимое, но до сих пор отсутствующее понимание, что есть ученый, из-за отсутствия которого В.Шекспира до сих пор таковым не признают, должно гласить: ученый — это человек, проникающий в сущность явлений.
При этом сравнение Шекспира с Сократом более льстит последнему еще и потому, что Шекспир точно знал, что он знает. «Знать, что знаешь то, что знаешь, и знать, что не знаешь того, чего не знаешь. — вот в чем состоит истинная наука» (Древнекитайское изречение). А знал он очень и очень важное — первой и главной предпосылкой верного сознательного, самостоятельного и своевременного решения любой задачи является ясное, полное и точное понимание ее условия. И, главное, в отличие от Сократа, Шекспир знал («слов разумных он всуе не бросал»), как надо разумно сеять разумное, доброе, вечное и что надо сеять, чтобы выросла «рожь».
Сравнение же Шекспира с Верлигием для каждого, знающего, что в «Энеиде» последний развивал сюжет, но, к сожалению, не мысли, эпоса Гомера, более чем прозрачно.
Но вернемся «к нашим баранам», то есть ученым, и сначала к Ф.Бэкону.
В сонете 66 В.Шекспира есть такая строка:

And simple Truth miscalld Simplicity…
И простая Истина обзывается Простофильством…

В пьесе «Троил и Крессида» (IV,4) Шекспир уточняет:

…I with great truth catch mere simplicity.
…я с великой истиной ловлю лишь славу простака.

То есть, отсюда следует, что В.Шекспир нашел Истину. Очень важно, что следует это уже и из текста пьесы «Бесплодные усилия любви», причем из первых почти ее строк (I,1):

Забавы пусты, и все ж пустей куда —
Трудиться ради одного труда.
Чтоб правды свет найти, иной корпит
Над книгами, меж тем как правда (истина — Авт.) эта
Глаза ему сиянием слепит.
Свет, алча света, свет крадет у света.

Но, пожалуй, еще важнее понять, что значение сделанного им открытия Шекспир выразил не только в пьесе «Как вам это понравится», но и в своем гербе:

….позвольте мне свободно
Все говорить, и я ручаюсь вам,
Что вычищу совсем желудок грязный
Испорченного мира, лишь бы он
С терпением глотал мое лекарство.

(II,7, перевод П.Вейнберга)

Но, к сожалению, даже И.Гете не понял этих слов, хотя сам же говорил: «Это он (Шекспир) говорит устами своих героев». И даже Гете не прочувствовал, что слова этой же пьесы (II,3):

О, что это за мир, в котором красота
Душевная тому отравой служит,
Кто ею наделен.

— уже раскрывают суть коллизии трагедии «Гамлет».
Короче, В.Шекспир открыл, что взаимосвязанное сосуществование элементов прошлого, настоящего и будущего в каждом миге бытия и бытия людей — это простая и великая истина.
Естественно, ему было важно знать, как люди отнесутся к этому его открытию. Причем сразу же необходимо отметить, что ему было важно мнение людей именно квалифицированных, а не подобных тем, о которых он писал в пьесе «Венецианский купец»:

О, Господи, какая болтовня!
Глупец набрал острот различных войско
И поместил их в памяти своей.
Я и других глупцов немало знаю
Из высшего сословья (и, наверное, с высшим образованием — Авт.), но, как он,
Остротами себя вооруживших
И, чтобы в ход пустить одну из них,
Готовых в бой вступить со здравым смыслом.

(III,5, перевод П.Вейнберга)

Вообще-то, уже драматург Бен Джонсон, известный своей ученостью признанный знаток древней римской истории и хороший знакомый Шекспира, мог указать ему, не понимая сути открытия Шекспира, что его истина была известна уже этим древним римлянам: «Все существующее есть некоторым образом семя того, что из него произойдет» (Марк Аврелий). И, естественно, он же, Бен Джонсон, указал на это и всем другим знакомым Шекспира.
Именно на это обстоятельство указывают слова Шекспира в пьесе, название которой заинтересовало А.Блока, «Много шума из ничего»: «Неужели колкости и шуточки, эти бумажные стрелы, которыми перебрасываются умы, должны помешать человеку идти своим путем?» И вся эта пьеса просто напичкана фразами, смысл которых подразумевает именно «шум» по поводу сделанного Шекспиром открытия в среде, в которой сам Шекспир варился.
Может показаться, что на этом можно и остановиться. Но дело-то в том, что в среде, в которой вращался В.Шекспир, не было философов, а Шекспир был им. То есть мнение его собратьев по цеху, которое, безусловно, не могло его не интересовать и не задевать, не могло иметь для него решающего значения. Иметь значение для него могло только мнение человека, философом бывшим или считавшимся. Быть же таким человеком мог только Ф.Бэкон.
То, что это последнее утверждение вовсе не противоречит всему изложенному до него, доказывается словами Шекспира в пьесе «Конец — делу венец» (II,3):

…good alone
Is good without a name; vileness is so:
The property by what it is should go,
Not by the title.

М.Донской перевел эти строки так:

Под именем любым зло будет злом,
Как и добро останется добром.
Делами люди славятся своими.
В вещах лишь сущность нам важна, не имя.

Как это в «Мальчише-Кибальчише»: «И все бы хорошо, да что-то нехорошо». А не хорошо в этом переводе то, что когда речь идет о добре и зле, Шекспир, действительно, пишет слово «name — имя», но когда он пишет, что руководствоваться следует сущностью, для обозначения того, чем руководствоваться не надо, он употребляет слово «title — титул, звание». И чтобы у читателей этих строк не возникало никаких сомнений по поводу значения, которое он сам вкладывал в это слово, монолог короля, в середине которого находятся разбираемые строки, он начал с таких слов:

This only title thou disdain’st in her…

И при переводе ее М.Донской абсолютно точен:

Гнушаешься ты низким ее званьем?

Безусловно, даже наш «великий и могучий» может спасовать в этой ситуации. Но ведь именно для таких ситуаций предусмотрены примечания. И может быть, в кои-то веки среди них появится и некое, подобное следующему.
Дословный перевод слов Шекспира «The property by what it is should go,// Not by title» таков: «Сущностью, вот чем следует руководствоваться, а не званием».
Смысл этих слов многозначен. Но для данного исследования важен тот их смысл, который передает известное высказывание Конфуция (в свободной передаче): «Не по словам я сужу о сказавшем их человеке, и не по человеку сужу о сказанных им словах». Кстати можно заметить, что, перефразируя Л.Н.Толстого, не понявшего в том числе этот смысл разбираемых слов Шекспира, все умные люди умны одинаково, все глупые — глупы по разному. И еще раз следует заметить, что это вовсе не первый и не последний пример приема привлечения Шекспиром внимания читателей к смыслу важных для него и читателей слов, когда этот смысл оказывается не связанным со смыслом всех других слов, в окружении, череде которых эти важные для Шекспира слова находятся.
То есть, в разобранных только что важных для Шекспира словах выражено не что иное, как суть его заочной дискуссии с Ф.Бэконом — единственным современником Шекспира, в области философии ему сколько-нибудь равным. Именно поэтому исследователи находят в произведениях Шекспира и Бэкона очень много одинаковых тем, мыслей и высказываний. Но если для Шекспира в первую очередь была важна сущность высказываний Бэкона, то со стороны последнего все было с точностью до наоборот.
В.Шекспир сам отметил это в пьесе «Король Джон», конечно, имея в виду не одного только Ф.Бэкона и не одних только своих современников:

Все не доверяют правде (истине — Авт.),
Что в платье непривычное одета.

(IV,2, перевод Е.Бируковой)

Между прочим, актуальность этого замечания Шекспира доказывается еще и тем, что люди, знакомые и с произведениями Шекспира и с «Опытами» Бэкона, до сих пор не видят, что Шекспир значительно превосходит Бэкона даже в тех темах, которые в «Опытах» появились только в третьем издании 1625 года.
Например, все рассуждения Бэкона «О мудрости» не сравнятся с сонетом 11 Шекспира. Его рассуждения «О занятии науками» не сравнятся с «Бесплодными усилиями любви». Его рассуждения «О родителях и детях» не стоят сонета 26 Шекспира. Его рассуждения «О безбожии» опровергаются Шекспиром в «Короле Лире». Его рассуждения «Об истории» гроша ломаного не стоят по сравнению с монологом Уоррика «Есть в жизни всех людей…» во второй части хроники «Генрих IV».И так далее по всем этим «рассуждениям».
И при всем этом в посвящении к изданию 1625 года Бэкон собственноручно написал: «Они принадлежат к лучшим плодам, которые божьей милостью могло принести мое перо».
Отсюда логически вытекает следующий научный вывод. Те, кто считают возможным предположить, что Ф.Бэкон мог быть автором шекспировских произведений, или невежды, толком не знающие произведений ни Бэкона, ни Шекспира, или просто глупые люди, если они не способны сравнения этих произведений произвести. И при этом не имеет ни какого значения, какие титулы или звания у этих людей имеются. Те же, кто на место автора шекспировских произведений прочат безразлично какую личность, по масштабу уступающую Бэкону, просто на порядок больше невежественнее и глупее, чем те, кто на это место прочат Бэкона.
При этом нет необходимости читать все произведения Ф.Бэкона и даже все размышления в его «Опытах». Достаточно сравнить одно бэконовское размышление «О человеческой природе» из этих «Опытов» и сонеты Шекспира, даже в тех безобразных переводах, в которых их читают в России.
Надо только понимать и читать об этом в произведениях Шекспира, что сам Шекспир никогда не считал Ф.Бэкона глупым. Он специально написал в пьесе «Как вам это понравится»: «…с тех пор, как ту капельку ума, которую имеют дураки, заставили молчать, та капелька глупости, которую имеют умные люди, торжественно выставляет себя напоказ» (I,2, перевод П.Вейнберга). Правда, многие могут привести и другое положение Шекспира из комедии «Двенадцатая ночь»: «Мудрый глупец лучше глупого мудреца».
Одним из примеров того, как Бэкон «наукой подтверждал невежество», является написание им первых манифестов ордена розенкрейцеров. Шекспир отомстил Бэкону за это отправкой на жестокую смерть Розенкранца и Гильденштерна (соответственно, олицетворяющего корысть). Ведь кроме невнятно упомянутых Гамлетом в разговоре с Горацио после своего возвращения в Данию неких «интриг» у Гамлета не было никаких веских оснований на такой поступок в отношении своих прежних друзей.
И тут надо учитывать еще одно обстоятельство. На рубеже XVI-XVII веков к труду драматурга не относились, мягко говоря, с почтением. Соответственное отношение было и к продуктам их труда. А об отношении в то время к театрам, выраженном в том числе в произведениях Бэкона, лучше у него и прочитать.
Совсем другое отношение было к поэзии, сопричастностью к которой гордились даже знать и даже сам Бэкон. Поэтому вполне можно допустить, что Бэкон имел самое смутное представление о драматических произведениях Шекспира. Но поэтому же Бэкон не мог не знать о сонетах Шекспира, прославившегося уже к тому времени поэмами «Венера и Адонис» и «Лукреция».
Сонеты Шекспира — это его послания в будущее, о чем сам он в них же и писал. Из краткого экскурса в современное ему положение вытекает, что у Шекспира слишком мало было оснований надеяться на то, что такими посланиями будут его драматические произведения. Поэтому в сонетах практически нет того, что в этих драматических произведениях есть, — откликов на события, имевших место ко времени написания этих произведений в общественной, литературной и театральной жизни. И поэтому же в сонетах есть все самое главное, что есть во всех других произведениях Шекспира. Его сонеты — это, говоря современным языком, всех его произведений дайджест.
Отсюда следует, что приведенная выше строка из сонета 66, как и сам сонет в целом, касаются не только существовавшего во время его написания положения, но и являются неким предвидением, что с таким положением еще не скоро будет покончено. И для любого нормального человека совершенно очевидно, что и ныне сонет 66 звучит также актуально, как и во времена его написания.
При этом анекдотичность ситуации заключается именно в возможности при доказательстве утверждения, что в процитированной ранее строке из этого сонета Шекспир ссылается не на мнения своих собратьев по литературно-театральному цеху, а на мнение ученого уровня Ф.Бэкона, опираться не на что иное, как на отношение к «простой Истине» Шекспира именно современных ученых.
За века, прошедшие после смерти В.Шекспира, на взаимосвязанное сосуществование элементов прошлого, настоящего и будущего в каждом миге бытия и бытия людей указывали тысячи людей, от ученых до литераторов.
У всех на зубах уже, наверное, навязло, например, высказывание Г.Лейбница: «Настоящее отягощено прошлым и чревато будущим». Известно и высказывание Н.В.Гоголя: «Стоит только попристальнее вглядеться в настоящее, будущее вдруг выступит само собою». Великий воин А.В.Суворов утверждал: «Будущее управляет настоящим». В прошлом веке замечательный ученый В.Вернадский отмечал: «Обычно выясняется, неожиданно для современников, что в старом давно уже таились и подготовлялись элементы нового». Самый близкий нам по времени ученый-историк И.Фроянов говорил: «На мой взгляд исторический процесс неделим и неразрывен…всегда можно в настоящем найти элементы прошлого. А если взор у историка зоркий, то он заметит в настоящем и формирующиеся элементы будущего».
Следовательно, можно принять за аксиому, что если бы ныне Шекспир так же суетился бы со своим пониманием существования связи времен, не сумев по каким-либо причинам обзавестись хотя бы степенью кандидата филологических наук, то, может быть, в наше просвещенное время в какой-то более научной форме, но он получил бы не только от литераторов, но и от ученых то же самое, по сути, прозвище, какое он имел во время, когда он реально существовал.
И уж тем более очевидно, что его размышления об истине никто бы даже и в руки не взял, хотя ценность «размышлений» «Об истине» Ф.Бэкона заведомо ниже шекспировского понимания ее, вытекающего из его понимания связи общего с частным.
Поэтому Шекспир даже не пытался подобных размышлений приводить в своих произведениях, хотя и намекнул в пьесе «Сон в летнюю ночь» довольно-таки прозрачно последними в этой пьесе словами Оберона: «Ever true in loving be». И поскольку ни один из переводчиков этой пьесы не счел нужным точно эти великие слова перевести, сделать это придется самим читателям этой статьи. Но вряд ли кто и ныне поймет смысл этих слов, поскольку русские переводы сонетов Шекспира совершенно бездарны, да и в подлиннике их поныне не понимают даже сами англичане.
Доказательством этого является то, что в русских переводах сонета 124 полностью отсутствует перевод содержащегося в тесте оригинала слова «politic», и все, читающие этот сонет в оригинале не способны понять смысл этого слова. А ведь один наш выдающийся политик подчеркивал: «Политика там, где миллионы». Отсюда вывод: тех, кто не понимает смысла слова «politic» в сонете 124 В.Шекспира, и на пушечный выстрел нельзя подпускать не только к Шекспиру, но и к политике.
Естественно, Шекспир не мог втиснуть в форму и объем сонета все содержание упоминавшегося выше монолога Уоррика «There is a history in all men’s lives…». Ему пришлось ограничиться тем, что он написал в первых четырех строках сонета 11. Но и даже ученые более позднего времени, в том числе времени очень близкого к нашему, естественно, ушедшие значительно дальше от Ф.Бэкона в познаниях, остались на его уровне в восприятии этих строк — «В этом живет мудрость, красота и развитие».
То есть и ныне среди ученых В.Шекспир не смог бы найти человека, способного понять, что из испокон веков известной людям взаимосвязи элементов прошлого, настоящего и будущего в каждом миге бытия и бытия людей давно пора научиться делать необходимые закономерные, на практику людей выходящие выводы. И только начав эти выводы делать, можно убедиться, что эта взаимосвязь является ни чем иным, как простой, великой и вечной Истиной.
Естественно, сам В.Шекспир эти выводы делал и именно на соответствие этим выводам он проверял размышления Ф.Бэкона. То есть Шекспир знал, что когда Бэкон предлагал обществу или поддерживал положения, не соответствующие выводам из истины связи времен, он подтверждал невежество наукой, точнее своим званием ученого.
При этом смысл вынесенных в эпиграф строк В.Шекспира заключается еще и в том, что каждый человек, голова которого еще не забита квазинаучным хламом, способный мыслить самостоятельно и разносторонне, не оглядываясь на авторитеты, титулы и звания оппонентов, вполне может эти выводы делать, подтверждая мнение Сенеки об ученых: «Познав многое, они не способны познать необходимое».
Другое дело, без сомнения, в наше время талант Шекспира как раз бы и выразился в способности художественными средствами донести до людей понимание, что изменить мир и людей можно, только неся им, прежде всего, ясное и точное знание («Знание-сила»), что есть глупость.
Ведь в самом лапидарном виде, глупость — это причина неспособности делать выводы из признаваемого известным знания, когда время делать эти выводы уже пришло. А в этой статье не так уж много приведено того, чего не было бы известно уже во времена В.Шекспира и Ф.Бэкона.
И тогда ребром поставленный вопрос звучит так: Если все ученые знают, что в каждом миге бытия всегда взаимосвязано сосуществуют элементы прошлого, настоящего и будущего, то когда же они начнут делать из этого, известного им знания, закономерные, выходящие на практику людей выводы?
И от ответа на этот вопрос зависит ответ на вопрос, любил бы В.Шекспир нынешних ученых.