Мурлыш – полноценный член семьи.
Иногда Лене кажется, что неполноценный - это она. Она может съесть позавчерашний фасолевый суп, или просто напиться чаю с хлебом-маслом.

Мурлыш трапезу без своего любимого печеночного паштета просто не поймёт. Он посмотрит взглядом, который Лена называет - «кушайте сами» и брезгливо поддергивая лапы, отойдёт от мисочки с теплым молоком, или ещё c чем-то, что котам вроде бы есть положено.
Отойдет и сядет, и раздраженно начнет вылизывать свою сияющую чёрную шерстку, всем видом показывая : «Недолго, недолго мне таким красивым оставаться… При такой-то гнусной еде…»
Если Лена спит просто в постели, то Мурлыш - исключительно на подушке. Расплачивается он за это удовольствие голосом. Звонкое, с отчетливым каждым - «р-р», нескончаемое, наслаждающееся самим собой мурлыканье – самая лучшая песня для засыпания. Особенно, если за окном вьюга, и ветер - и стекло густо залеплено снегом, а кот все поет и поет прямо в ухо, а рука так и тянется – из теплоты одеяла – к живому теплу шелковистого кошачьего тельца.
За дивное мурлыканье Мурлышу прощается все: капризы е едой, сброшенные на пол во время неудачного прыжка книги и газеты, любопытные блужданья по кухонному столу, прокушенный шнур от компьютера, увядший бальзамин, чей горшок превращен в кошачий ящик…

Сперва Мурлыш убегал с места преступления, воровато оглядываясь, позже он лишь снисходительно щурился, когда Лена брала его на руки. «Опять гладить! Ну что ж, потерплю…»
Но когда в их доме, который кот считал своей вотчиной, появился чужой человек, настороженная, застывшая поза Мурлыша показала Лене, что кот волнуется, как никогда в жизни.
Она хотела привычно подхватить его, но кот, как маленькая черная пантера, с недоверчивостью дикого зверя метнулся под диван, и надолго там пропал.

Появился он поздно вечером, не дождавшись, когда гость уйдёт , и теми же скользящими, льнущими к полу движениями начал пробираться к своей миске. Мисочка была полна – льстиво, до краев - любимым паштетом. Но кот не поддался и, поев, вновь растворился в темных закоулках квартиры.
Гость остался жить у них. Может, он был и неплохой человек, но считал, что кот должен быть котом – и все тут. Есть - из миски, не дай Бог подойти к столу просить. И печенка – это для людей, а животинке – так чего попроще… Спать – в лучшем случае в кресле. А вспрыгнет, куда не положено – и жесткая мужская рука буквально сметает Мурлыша на пол…
Кот затаился. Поначалу обиженный, он с каждым днем становился все более диким. Уже не походил на «кис-кис-кис», выбирался на зов откуда-то из-под ванны и напрочь отказывался петь, даже если в доме была одна Лена.

И не видно ему из-под ванной, а может, просто неинтересно было, что Лена не сильно от него поведением отличалась. Раньше по вечерам лежала на кровати с книжкой, теперь сидит на кухне, а в комнате новый мужик телевизор смотрит. Лена разложит еду в две миски, отнесет мужику, поставит на пол коту, и снова сядет на табуретку. Глядит поверх книги и глядит…
В комнату возвращается совсем поздно – прежде они с котом в это время уже седьмой сон видели, а теперь в это время мужик только-только телевизор выключает.

В один из дней дома был шум. Да такой шум, что Мурлыш решил – не иначе ремонт начинается. Страшное дело, не приведи Господи ни одному коту его пережить. Он залез совсем глубоко под ванну, под мокрую холодную трубу и ждал.
А потом дома стало тихо. Мурлыш не верил тишине, и все сидел в своем убежище. Пока перед ванной не присели знакомые колени, и не потянулась к нему, в темную глубину рука.
В эту ночь он спал на своем привычном месте – на подушке. Только неспокойно ему было. Когда шерстка его стала совсем мокрой – и отнюдь не от умывания, он недовольно встряхнулся, выбрался на свободу и перешел в кресло. Но хозяйка встала, и снова перенесла его к себе, и уткнулась в него лицом. И он смирился и затянул свое вечное: «мр-р-р-р»…