20:39
21.06.02
Я не могу в это поверить. Я не понимаю. Неужели это правда? Я не понимаю: Не понимаю. Не понимаю!
Только что позвонила Катя и сказала то, от чего всё в моей голове пришло в полный хаос. Полный хаос. Я не понимаю, не понимаю:
Мне нужно разобраться во всём этом, нужно.

Наша встреча с Игорем - Игорем Викторовичем. Понедельник. Мы с Катькой пришли устраиваться на работу. Очень давно уже она всё тянула меня куда-то, просматривала объявления в газетах, кому-то звонила. И вот, когда сессия, наконец, была сдана, я присоединилась к Катюхе в её благих начинаниях. Вместе мы уже побывали в нескольких местах, но почему-то всегда чувствовался какой-то подвох - чаще всего под звучными названиями, типа дистрибьютор, маркетолог, менеджер, экспедитор, скрывалось простое распространение чего-либо. Это могла быть косметика, печатная продукция, бытовая техника, однако никто сразу не говорил, чем же ты будешь заниматься на самом деле. На этот раз в объявлении значилось простое и понятное - курьер.
Мы заняли далеко не последние позиции в очереди на собеседование, поэтому довольно скоро оказались в просторной комнате - так называемом офисе - вместе с очень привлекательным молодым человеком, который представился Игорем Викторовичем. Парнем его можно было назвать с большой натяжкой - это был уже мужчина. Он умудрился моментально поднять нам обеим настроение, и вот каждая из нас уже уверена, что именно она отхватила контрольный кусочек сердца этого красавца. Так появилась ещё одна причина, по которой мы с Катюшкой мечтали работать в <Регоне>. В случае положительного ответа нам обещали позвонить.
Так и произошло. В тот же день мы узнали, что в среду можем начать работу.
Среда, утро, ещё нет восьми. Мы с Катькой стоим совершенно одни на лестнице. Такое впечатление, что люди вымерли здесь ещё в прошлом столетии - все двери закрыты, на стенах висят старые плакаты с героями из <Санта-Барбары>: Иден и Круз, Мэйсон. Мы смеёмся - припёрлись: - но в смехе этом явно чувствуется неуверенность и нервозность. Где же все? Хоть кто-нибудь!
Минут через десять наши стройные ряды пополнились - подошли два парня, Дима и Денис, - и нас стало четверо. Ещё минут через десять появились две девушки и парень - как потом выяснилось, их зовут Оля, Ира и Максим. Они-то и открыли двери, а долгожданный Игорь Викторович так и не появился. Забегая вперёд, скажу, что больше мы его не видели - что ж, может, оно и к лучшему.
Нас четверых разбили на пары - Ира увела Катю и Дениса, а нам с Димкой достался Максим. Как и следовало предположить, данная работа по своей сути ничем не отличалась от предыдущих, с той разницей, что на этот раз <распространять> предстояло медицинское оборудование. А поскольку в нём больше всего нуждаются пожилые люди, то полем нашей деятельности стали близлежащие деревни и сёла. Однако к тому моменту ничего этого мы ещё не знали.
Идя за Максимом, мы вышли на улицу, и я увидела: Впрочем, сегодня я не буду рассказывать об этом человеке - слишком много чувств, по силе своей напоминающих сход лавин в горах, связано с ним. Слишком ничего я не понимаю. И сейчас просто даже не знаю, как описывать его, что думать...
Вчера утром, например, Катьке я рассказывала о нём с детским восторгом, совсем не скрывая своих чувств - как это несвойственно мне. С восхищением я говорила о нём со своей сестрёнкой, с родителями. И даже с Пашкой! Он собирался к Катюхе, когда сегодня мы встретились на остановке и вместе доехали до дома. Всем-всем бабулькам после неудачной попытки всучить нашу агрегатину на вопрос: <Зачем же ты, деточка, ножки-то обиваешь?> - я совершенно искренне отвечала, что не ограничилась первым днём работы только из-за нашего водителя - ну такой он замечательный! Мне не верилось, что такие совершенные люди есть на нашей Земле; и уж совсем не укладывалось в голове то, что этот потрясающий человек ТАК хорошо относится ко мне. Шквал новых чувств обрушился на меня - ты под защитой, тебя оберегают. Словно высшие силы взяли тебя под свою опеку, и теперь ничего плохого не может произойти, только светлое, только хорошее:

Только что звонил Димка. Странно, ведь ему нравится Катя. Может, просто проверял, дома я или нет - не с Ваней ли: А может, хотел показать, что звонил в среду, не только чтобы узнать Катькин телефон. Впрочем, на него это непохоже - прости меня, Димочка. Неужели я теперь всех мужиков козлами буду считать?

Я думала во всём разобраться сегодня - решить, как вести себя завтра, на кого обижаться, на кого - нет. Но уже поздно, а мне нужно выспаться - сколько успею. Завтра меня ждёт очень трудный день.
А фраза из сегодняшнего разговора с Катей, в один миг перевернувшая мой мир, звучала следующим образом: Ваня сказал, спит с тобой.
Когда смысл услышанного дошёл до меня, ни на миг я не поверила в то, что так всё и было - не мог он такого сказать! Поскольку шутки о том, что мы женаты, не раз провозглашались за эти два дня, я решила, что Катя неправильно интерпретировала какое-нибудь очередное высказывание. Однако словно вдогонку за этой мыслью последовали другие слова: <Он говорил, что любую девчонку может раскрутить за пятнадцать минут, и вот ты уже готовенькая. Что он спит с тобой>. Я было хотела, расспросить, в каких обстоятельствах это было сказано, с какой интонацией, в каких дословно выражениях; однако почувствовала себя круглой дурой и завершила разговор.

7:20
22.06.02
Сейчас бы мы с Катькой ехали в тридцать седьмой маршрутке. Вот-вот начался бы наш рабочий день, вот-вот я увидела бы Димку, Максима, Ваню...
Но я дома. Сначала решила лечь спать, но выпила кофе, и спать уже почти совсем не хочется. Встала в 6:15, как раз собиралась идти есть, как вдруг раздался телефонный звонок - я сразу поняла, что это Катя. В общем, мы говорили около пяти минут, большую часть, наверное, из которых царило молчание - я думала.
Да, Катюха сильно меня озадачила, неожиданно решив, что никуда не поедет. Это было так заманчиво - просто убежать от всех проблем, просто не пойти... Но я хотела посмотреть на Ваню - мне было интересно его поведение, - я хотела понять, кто же он на самом деле. Хотя, возможно, запуталась бы ещё больше. Я хотела доказать, доказать им всем: сама не знаю что: Отчаянно решив, что продам сразу три прибора, где-то далеко я понимала - этому не бывать. В моей голове образовалось два образа. Я, сильная, свободная, в окружении всех наших Максимов, Олек, Ирок, всяких там Иванов - они удивлены, и во взглядах их явно читается уважение. Ещё бы - продать сразу три прибора на третий день работы, тогда как бывалые считают удачей, если удаётся сбыть пару! Или так: я, замученная, совсем зажавшаяся, униженная и растоптанная, жалкая до предела, доказавшая всем и себе прежде всего, что я полное ничтожество. Не знаю, как бы там получилось на самом деле, но сил для воплощения в жизнь первого образа я не чувствовала. Я тормошила и будила себя, убеждая в том, что со всем справлюсь; но у меня ничего не получалось. Примерно так же, как ничего не получается и сейчас. Не то, чтобы всё валилось из рук, просто нет какой-то ясности, определённости. Не знаю, за что мне взяться - поспать, почитать журнальчик, пописать в дневник, - но уверена в одном: чтобы я ни делала, это не принесёт мне желанного покоя и удовлетворения. А причина этому одна - человек, который умудрился поставить мою душу с ног на голову, и теперь я просто не знаю, каково же её правильное положение.
В это время, наверное, мы бы уже тронулись и ехали в направлении какой-нибудь Дубовки. Как же мне хочется узнать, что там сейчас происходит, как же хочется... Ну, то, что нас кроют по полной программе Максим, Ирка и Оля, совершенно ясно. Интересно, сказал ли Дима что-либо в нашу защиту. Что думает и как ведёт себя Ваня? Я всё жду какого-то звонка - по телефону, в дверь: Это тревожное ожидание. Внутри что-то отчаянно протестует против такого конца. Разъедающая неопределённость. Я никак не могу понять, поверить и осмыслить - как человек, который занял всю меня, поглотил собой всё, чем я жила до этого, мог так притворяться? Так безжалостно притворяться. Я не понимаю.

Перечитываю написанное. Как мало бумага передаёт чувств, эмоций и мыслей - здесь совсем не читаются интонации, с которыми я обо всём этом думала. Здесь совсем другая реальность. И никто никогда не узнает, например, что вкладывала я в эту фразу - <другая реальность>. Бумага не слышит, как на лестничной площадке хлопнула дверь, как приехал или уехал лифт, как из открытого окна доносятся звуки музыки: и как всё это отражается в моей душе. Другая реальность.

Да, наверное, хорошо, что я сегодня никуда не поехала. Впрочем, если я и избавила себя от лишних переживаний, думаю, они были бы не многим больше моих сегодняшних.
Однако вернусь к своему основному рассказу, дабы упорядочить мысли и ту бурю чувств, вызванную во мне этим человеком.
На улице стояла чёрная шестёрка. (Как же колотится сердце:) Мы с Димкой по очереди погрузились в неё, Максим сел на переднее сидение.
Максим. Это немногим выше меня парнишка с русыми волосами, голубыми глазами и светлой кожей. На его лице, почему-то казавшимся мне детским, проступала лёгкая щетина. Лично я решила, что он с большого будуна - его щёки отчего-то имели нездорово-красный цвет. Это потом я поняла, почему они такие, когда сама с денёк походила по жаркому солнцу. В общем, не могу сказать, чтобы я с такой уж теплотой относилась к нему, однако по истечении двух проведённых в обществе сотрудников фирмы <Регон> дней решила, что из всех них, пожалуй, Максим наиболее мне симпатичен. Олька же с Ирой отзывались о нём не самым лестным образом. Иван тоже сказал, что не любит таких людей - командует много, а до пупа земли ему далековато; да и Димка, в общем-то, не слишком был к нему расположен. Но со стороны всё было совершенно спокойно - точнее, наверное, даже равнодушно. А мне становилось жаль его, когда он, уставший, склонял свою голову на спинку сидения. Хотелось нежно погладить его по этой самой голове и ласково спросить: <Ну что, устал, Максимка?> Но я никогда этого не делала, стараясь поддержать его лишь честным взглядом в глаза и редкими улыбками. Однако и мне тоже, по большому счёту, было всё равно до него. И всё же между нами существовало какое-то тепло - быть может, оттого, что я чувствовала с его стороны, пусть и не сильную, но всё же симпатию ко мне.
Дима. Очень симпатичный мне человек. Хотя внешне его нельзя назвать красавцем, он достаточно привлекателен и приятен в общении. Вообще-то, его внешность не совсем сочетается у меня с образом вечного охотника за девчонками, а именно так он себя и ведёт. При этом с ним ты чувствуешь себя легко и свободно, интересной и женственной; несмотря на то, что ему может нравиться совсем другой человек или то, что в твоём обществе он без труда успевает смотреть на попадающихся девушек, совершенно не стесняясь своих комментариев в их адрес. С таким типом людей я встречаюсь впервые. Это не душа компании - вечный заводила, пышущий энергией и юмором, - а какое-то естественное обаяние, спокойная уверенность. У Димки огромное число знакомых - ну просто огромнейшее! Мы с Катькой только и успевали считать тех, с кем он поздоровался, остановился поговорить на пару минут в нашем же районе! И это за то короткое время нашей прогулки в четверг после трудового дня. В Димке ещё много всего интересного - и то, что спать ему почти совсем некогда, и что чуть ли не каждый день его приглашают на очередной день рождения. И список этот можно продолжать ещё долго, но я не чувствую, что прощаюсь с ним. Хотя, думаю, из моей жизни он уйдёт так же, как и появился - легко и без особого сожаления. Если поначалу я ещё решала для себя, хочу ли каких-либо отношений с ним, превышающих грань дружеских; то где-то ко второму дню нашего общения поняла, что нет. А сейчас мне, почему-то, вообще, противно всё, что связано с этими днями моей жизни, в том числе, похоже, и сама жизнь. Подобно тому, как противными на вкус больному человеку кажутся даже самые любимые продукты.
Мне не хочется вспоминать всё это - сознание словно блокируется. Как-то гадко и горько - почти настоящая горечь во рту. Позвоню Катюшке.
Позвонила. Промыли косточки Ольке, Ире и Максиму - стало немножко легче.

Поначалу царила некоторая нервозность. Максим зачем-то снова поднялся на второй этаж, кажется, даже не первый раз. И с одной стороны, я чувствовала радость - ведь мы сейчас поедем, а езда всегда успокаивала меня, - но эта радость была с оттенком тревоги и неопределённости. И вот сейчас понимаю, что основной причиной моей нервозности стал водитель. Он мне тогда показался худощавым, немного нервным и злобноватым человеком, отталкивающим и несущим опасность. Будто ты видишь перед собой преступника, убившего n-ное число людей. Но тебя грохать он пока не собирается, и ради своего спасения ты должен скрыть от него, что знаешь, что он убийца и свой страх. Ах, как бы я смеялась над этими ощущениями часов, эдак, тринадцать назад!
В машине оборвалась тишина. Наш водитель спросил, не знаем ли, куда поедем. Мы ответили, что не знаем, и что сегодня первый день. Он, как оказалось, тоже первый.
Не то, чтобы специально от него - скорее, от всего, что происходило вокруг - моё поведение как-то само собой изменилось. Теперь я напоминала себе эдакого рубаху-парня в девичьем обличие. Таким образом, я говорила, наверное, больше Димки, хотя те две-три фразы разговором можно назвать едва ли. Напряжение немного спало, настроение приподнялось, хотя ожидание испытания по-прежнему не покидало меня.
Димка спросил: <Ну что, будем знакомиться?> <Иван> - ответил водитель. <Дима>, - сказал Дима. Он так раскованно вёл себя, что я почувствовала себя совершенно лишней здесь. Решила даже, что для этой мужской компании моё имя не представляет никакого интереса, словно ко мне и обращаться никто не будет. Но после короткой паузы всё же произнесла: <Лена>. Как же я потом радовалась, что не сплоховала; как благодарила Бога, забыв, что не верю в него, за это короткое слово, вылетевшее таки с моего языка.
Человек, сидящий на переднем сидении, по-прежнему был для меня непостижимо далёким в плане общения. Он не был <крутым>, просто словно принадлежал другой части общества - скажем, к зекам или новым русским. Да и разница в возрасте тоже имела значение - как я потом узнала, Иван старше меня на двадцать восемь лет.
На вид он и на самом деле многим напоминал зека, особенно в этих тёмных очках. Коротко остриженные волосы, наколки на руках, на одной из них обрезанная чёрная перчатка, один золотой зуб. Тёмно-зелёная футболка, спортивные штаны, среднее телосложение, достаточно высокий рост. Немного вытянутый овал лица, небольшие карие глаза с тёмными прямыми ресницами, солидный нос, смуглая кожа. Довольно большие ладони, и, хоть они и не были особо накаченными, мне почему-то казалось, что это непременно сильные руки - выступающие вены, тёмные волосы. Кожа лица не была ровной, но я и не могу представить этого человека с гладкой кожей. Из всего лица я лучше всего запомнила глаза - нос и губы я почти что придумываю, - а вот глаза даже хочется нарисовать. По- детски прямые ресницы, вроде, и не такие длинные. Помню морщины - между бровей, на лбу, такие глубокие. Ещё почему-то очень хорошо запомнила тыльную сторону ладони - пальцы, довольно большие ногти, короткие, окружённые тёмным ободком. С некоторой робостью и стеснением вспоминаю всё это. И если раньше я бы рассказывала об этом с детским восхищением, то теперь - с той же детской беззащитностью.
Боже мой: После долгих попыток не употреблять это слово - Боже - я всё-таки смирилась и произнесла его, точно так же, как смирилась с тем - призналась себе в этом только что, - что полностью отдалась во власть этого человека и совсем не принадлежу себе. Вот это сила! Часто хочется плакать, чтобы со слезами из моей души ушло всё-всё, что связано с этим человеком. Я больше не хочу ничего, связанного с ним! Я хочу быть прежней! Я хочу всё это забыть!

Ого! Уже 12:14! А я всё пишу-пишу:
Сейчас с Катиком делали простенькие упражнения на НЛП (нейролингвистическое программирование), и я поняла, как тесно я привязана к Ивану. Все мои мысли неизбежно обращаются к нему. Катя говорит: <Вспомни что-нибудь приятное>, - и я вспоминаю, вспоминаю: Я поняла, что вся боль, связанная со вчерашней новостью, не заглушила чувств, пережитых мною до неё. Все они никуда не делись, все здесь, рядом и по-прежнему преследуют меня. И ещё я поняла, что я боюсь этого человека. Боюсь. Вот два чувства, по своей силе заглушающих всё вокруг - необыкновенная привязанность, сродни привязанности матери и плода, и страх. Мне больше никто не нужен, по сравнению с этой связью все другие отношения между людьми - ничто. Я не хочу чувствовать это. Это просто болезнь. Она пройдёт - я знаю, я уверена в этом. Да, быть может, от неё останутся шрамы, как от оспы, но она пройдёт - я знаю.
Просто возникает вопрос: зачем человеку нужна такая буря чувств, зачем всё это? Почему нельзя просто жить и радоваться жизни? И прихожу к тому, что любовь - наваждение. Вот и произнесла я это слово: Нет, конечно же, это не любовь, просто любовь по своей силе очень похожа на тот цунами, что творится сейчас в моей душе. Я иначе представляла её. Нет, конечно, есть другие типы любви - их не счесть, так же, как не измерить по шкале чувства по силе своей. Человек не поймёт, пока не переживёт - он может выслушать, попытаться понять, но тот, кто не чувствует то же, не поймёт, не поймёт: Ведь когда я слышала эти слова: не принадлежит себе, отдалась во власть, - они ничего не значили для меня, были просто высокопарным слогом. А вот теперь это мои реальные чувства, теперь я знаю всю их силу, теперь я пережила это. Я бы не называла то, что со мной происходит любовью - нет, это не любовь. Я боялась сначала произнести это слово по отношению к Ивану, но это не любовь. Впрочем:это именно любовь в общепринятом её понимании. Однако в моём представлении любовь, настоящая любовь - нечто гораздо большее, - только есть ли она, настоящая любовь? А то, что я испытываю к Ивану, это так, влюблённость.
Нет, конечно, я и раньше задумывалась, как отношусь к нему - как к отцу, старшему брату или как к мужчине, с которым хотела бы заняться сексом. Наверное, раньше написала бы любовью. Это слово всегда казалось мне глуповатым, употребляемым в данном словосочетании, однако именно его ещё денёчек назад употребила бы я. И решила для себя так твёрдо, как не решала, наверное, никогда - с такой ясностью и трезвостью пришло ко мне это решение. Это не мой отец - слишком непохожи были наши отношения с ним на мои отношения с папой. Это и не мой брат - слишком большая у нас разница в возрасте, да и другие это отношения, другие - не брата с сестрой, нет. Димка как-то назвал нас сестрицей Алёнушкой и братцем Иванушкой. Я обрадовалась тогда - мне нравилось, что люди признают наше родство, - но и что-то во мне тут же запротестовало против этого сравнения. И наконец, к мужчине. Да, не спорю - главным аргументом в моих рассуждениях был один-единственный факт: его жена и ребёнок. Сыну, по-моему, всего два годика. И это однозначно позволило отнести наши отношения в разряд платонических. Раз и навсегда, как я тогда думала. Я относилась к нему как к самому родному существу на этой планете, он стал для меня ближе всех-всех людей, окружающих меня, всего за несколько часов. Чувство это переполняло меня, оно грело, давало сил и заполняло всё жизненное пространство - только ощущение этой радости, только это чудо, которое так и не укладывалось в моей голове.
Да, я думала о том, что он, наверное, очень неплохой любовник, но никогда не представляла нас вместе. На самом деле я боялась этих мыслей и гнала их от себя изо всех сил. Теперь понимаю - не развивайся эти отношения с такой скоростью, возможно, я бы позволила им выйти за рамки платонических. Только вот теперь это и на самом деле не имеет никакого значения - возврата назад нет, и всё так, как есть.

16:31
Я поела, минут пятнадцать посмотрела телевизор - как давно я этого не делала, даже чувствую какую-то неуверенность, словно могу ошибиться в этом простом механизме пультонажатия.
Интересно, позвонит ли Димка. Я так ждала его звонка, а потом подумала вдруг: <А зачем, зачем ему звонить тебе? С чего бы вдруг?> И всё равно, всё равно я надеюсь, что вечером что-то произойдёт: Дура. Дура.
Солнце спряталось, тучки, тень. Того и гляди, дождь пойдёт. Хорошо бы.

Наконец, пришёл Максим, и мы поехали. Я хотела хоть о чём-нибудь поговорить с Димкой, но он говорил с Иваном о его машине. А когда не говорил, мне было неудобно затевать разговор только с ним одним, а для разговора со всеми не хватало ни смелости, ни фантазии.
Мы едем по городу - знакомые и незнакомые места. Максим говорит с Ваней. Димка шепнул мне: <Запоминай дорогу>, - и я рассмеялась. Максим смотрит карту. Люди, люди, машины, машины. Почему Димка ничего не говорит?
Иван сказал, чтобы делали всё, что хотим - курили, сорили, только окурки за окно выбрасывали. Все тут же потянулись за сигаретами. Предлагают мне, я отказываюсь - не курю. Правда? Да не может этого быть!
Неужели сейчас некурящие женщины такая редкость? Я убеждаю их, что и на самом деле не курю.
- Ну, водочку-то пьёшь? - спрашивает Иван.
- Не без этого, - отвечаю я, находясь всё в том же образе.
- Я и смотрю, - говорит Иван, а я не могу понять - неужели я так похожа на заядлую пьяницу?

На улице ветер, ветер. Шелестит листва на деревьях. Скоро будет дождь.

Никак не могла понять я и то, как относится ко мне этот чужой всей своей жизнью человек, какую роль мне играть. И уж совсем выбил меня из колеи он своей фразочкой. Когда Максим спросил, не уснула ли я, потому что ничего большего, кроме как короткие ответы с моей стороны не поступало, я с глупым выражением лица промычала: <У-у>. <Да нет, она мне глазки строит>, - прозвучал вдруг громогласный голос нашего водителя.
Сказать, что я не поверила своим ушам - ничего не сказать. И на самом деле я украдкой поглядывала на него, но, скорее, с опаской; и теперь просто не знала, как вести себя, чтобы больше таких заявлений - а главное, мыслей - не возникало. Я решила на него вообще не смотреть. Однако не помню, чтобы выдержала больше десяти секунд - он притягивал мой взгляд, словно какая-то диковинка, впервые увиденная ребёнком. Я смотрела не в зеркало, а на его затылок, правую часть лица в очках, на руку, на часть ноги, видной с моего места, на шею. Он не казался мне страшным, просто непонятным.
Помню, как где-то в середине дороги решила, что его нужно сторониться, что он злой. Мы спросили у мужичка, как нам добраться до Дубовки, а на его просьбу подвести, наш водитель лишь развёл руками. И уже тронувшись с места, произнёс: <Брат! Какой я тебе брат? Тамбовский волк тебе брат!> И я тогда решила, что это плохой человек. Ох, как же изменилось моё мнение всего через каких-то пару часиков!
Иван стал называть меня Алёной. И это тоже было необычно - никто и никогда раньше не называл меня Алёной. Никто и никогда не называл меня так, как называл он. И для всех я тоже стала Алёной - для Максима, для Оли и Ирки, для Димы. Он потом, правда, сказал, что всегда называет Лен Алёнами - так ласковей звучит. А ещё Димка сказал, что ему нравится имя Лена, и что оно ассоциируется у него с рекой. Так удивительно было слушать из уст этих людей имя Алёна, словно вместе с именем и Лена превратилась в Алёну. Единственным, кто говорил это имя до удивления естественно, был Ваня. В его исполнении казалось, что ничего другого и быть не может. Алёна: Как я привыкла к этому имени из его уст.

Скоро уже, наверное, все они отправятся в обратный путь. Восемьдесят восемь километров, примерно час езды, и вот уже знакомый дворик.

Ванька шутил про бычков, гусей и уток, гуляющих возле домов и луж, смеялся, что захватим их на обратном пути. Какие родные слова - эта тема занимала у нас много времени, особенно в первый день. Он подкалывал меня, шутил, обращая моё внимание на животных, в таком изобилии бродящих здесь. А я всё не могла привыкнуть к этим шуткам, постоянным обращениям ко мне. Таким образом я постоянно была в центре внимания. Постепенно я стала привыкать и к этому вниманию, и к этому странному, как тогда понимала его я, человеку.
Я называю этого человека <он>, <наш водитель>, <Иван>, потому что теперь не знаю, как его понимать. Было время, когда он стал мне самым близким человеком, а теперь совсем чужой, потому что я не знаю, кто он.

И вот мы в Дубовке у Сельсовета. Максим зашёл внутрь, чтобы получить разрешение, Иван, а за ним и Дима пошли к киоску. Очень скоро мне уже протягивали шоколадку. Такого поворота событий я никак не ожидала, но отказываться не стала - просто сейчас это выглядело бы глупо. <Женщины любят сладости и ласку>, - сказал Ваня. А мне как раз совсем и не хотелось сладкого, да и как-то не до ласки: И вся эта фраза показалась тогда какой-то пошлой. Я предложила её сначала Ивану, потом Димке, но оба отказались, и всю шоколадку я съела сама.
Мы разговорились. Ваня, как оказалось, совсем не пьёт, даже пиво. Потом он рассказывал, как работал водителем и телохранителем - что ли двадцать пять лет занимался восточными единоборствами - у одного директора. Как они багажниками возили шоколадки - <Сникерсы> и <Марсы> - с тех пор он и не любит их. Я слушала, что-то говорила, что-то спрашивала, и этот человек постепенно представлялся мне другим. Ну, то, что у него огромный жизненный опыт, это и говорить не стоит. И рассказывает он очень интересно.

Вот и восемь часов. Я всё ждала, что мне кто-нибудь позвонит, приедет: Да конечно, дура. Ну почему, почему? Я надеялась, по мне скучали. Я надеялась:

Дождик! Наконец-то! Дождь! Дождь! Как хорошо...

Однако когда Ваня рассказывал про разборки или про машины, про стрельбу, он смотрел на Димку, на Дениса, на Максима, но никогда, никогда он не смотрел на меня. Никогда. Я ловила его взгляд, но никогда, никогда он не рассказывал этого мне. Мне было так обидно! Словно вообще забывал о моём существовании. Я тогда думала, что он относится ко мне как к ребёнку, я и сама понимала, что требую от него внимания как капризный ребёнок. Но если я была для него ребёнком, то как понимать тогда его слова, переданные мне Катей? Что всё это значит? Почему?
Первую половину дня мы работали с Максимом, пока Дима с Иваном сидели в машине. Во второй половине дня меня должен был сменить Дима. Мои функции, конечно, совсем нельзя было назвать работой - я лишь мило улыбалась и наблюдала за действиями Максима. Впрочем, ничего другого на тот момент от меня и не требовалось. Вскоре мы и вправду стали похожи на напарников.
Часам к трём мы с Максимом дошли до Сельсовета и погрузились в машину. При переезде на другую улицу мы заглянули в местный магазинчик за сигаретами. И Ванька снова вручил мне мороженое. От него уж точно нельзя было отказаться. Мороженое быстро таило по такой погоде, и есть его в таком состоянии было не очень удобно. Я боялась, что кусочек чего-нибудь обязательно грохнется (так и произошло - я до сих пор не удосужилась постирать свои джинсы), и я довольно скованно чувствовала себя, поедая его. И уж совсем смешной показалась мне мысль угостить кого-нибудь - она казалась почти такой же глупой, как чувствовала сейчас себя я.
После того, как Дима с Максимом удалились, мы с Ваней остались одни. Я приоткрыла дверь, и свежий воздух заполнил салон. День был солнечный и ветреный - хороший денёчек.
Наверное, именно в эти часы и произошло наше окончательное сближение с Ваней. Мы говорили об игровых автоматах - работа Паши и развлекушки в магазине, где работала жена Ивана, - об авариях и смертях, о пьянстве, об отношениях между людьми и быте. О том, где проводит время молодёжь, и о бабульках, живущих в этих колхозах. Ванька рассказывал и про девушек, которые, казалось бы, имеют всё, а на самом деле несчастны. Про многих других людей, с кем сводила его водительская деятельность - про проституток, новых русских и т.п. Это был спокойный неторопливый разговор, зачастую на грустные темы с долгими молчаливыми паузами. Как-то он спросил, почему я молчу. <Да мы вроде уже всё обсудили>, - немного загнанным голосом ответила я. А Ванька рассмеялся и сказал: <Не-е-ет, нам чтобы всё обсудить суток пять потребуется>. Я тоже рассмеялась.
Не знаю - может, через полчаса после нашего с ним пребывания вдвоём, Иван положил руку мне на колено. Он по-прежнему сидел на своём сидении, только было установлено в более лежачее положение, и Ванька лежал на нём полубоком. Как сейчас помню эту позу - так смешно! В ней он напоминал обезьянку. Так смешно! И эти его глазки - небольшие, с длинными прямыми ресничками, - эта довольно длинная рука, ухватившаяся за спинку, - ну вылитая обезьянка! Я же нахожусь в противоположном углу на заднем сидении - по диагонали. Одно время я сидела прямо, потом боком, но не тогда, когда боком сидел он.
И вот эта рука на моём колене... Она никуда не двигалась, не ползала, просто легла, и всё. Я резко вскинула ресницы вверх, и мой строгий взгляд устремился в его глаза. Иван чуть подался вперёд, и так близко я видела его лицо впервые. И мой огнеопасный, как я тогда думала, взгляд моментально сменился на добродушный и - не знаю, видно ли это было в них - признающий своё поражение одним лишь новым взмахом ресниц. Я увидела его открытый прямой взгляд - сейчас понимаю, что Иван контролировал его. И его глаза. Его глаза: В них же явно читалась обработка этого взгляда! Мне стало противно. Сейчас понимаю, как много раз обращалась я к этому эпизоду. Но не эта открытость и простота сразили меня - я сдалась, и это было именно поражение. Я просто понимала, что не смогу открыто спросить, что он вкладывал в этот жест. И я предпочла унизительно принять эти правила игры. Только мне стало противно - противным и гадким сделалось всё вокруг.
Через некоторое время рука ушла с моей коленки, а в словах Ивана я увидела своё успокоение, дорожку к своему душевному равновесию, в реальности оказавшуюся миражом. Он говорил, что не понимает тех людей, которые женятся или выходят замуж без любви. Рассказывал, как живут те девушки, которые живут с <новыми русскими>, как их ни во что не ставят. Сказал, что сам никогда не смог бы так жить. Зачем жить вместе, если нет понимания, душевого родства? Помню, что я чувствовала, когда слышала эти слова - нечто гораздо большее, чем просто разочарование: Однако я не подпустила боль близко и сделала для себя совершенно логичный вывод - он любит свою жену и ребёночка. Образ порядочного семьянина не совсем сочетался с моими впечатлениями от Ивана, но я наглухо заблокировала все чувства и размышления по поводу каких-либо романтических отношений сданным человеком. Сейчас понимаю, что боялась признаться себе в своих истинных чувствах, боялась дать волю мыслям - слишком уж запретными, слишком порочным становилось наше общение в моём понимании. Слишком не готова я была к подобного рода отношениям.
Ну, а сейчас:


21:00
Я до сих пор дрожу, и сердце колотится.
Мне звонил Дима. С этого момента я успела съесть половину мороженого, но меня до сих пор трясёт. Я не верю. Похоже, это действительно так.
Я чувствовала, что Димка не очень рад меня слышать. Боже, как же колотится моё сердце. Как же мне гадко. Всё так, всё так: Я никуда не пойду.
Слабость во всём теле. Моё сердце ноет. Всё так. Всё так. Как же колотится моё сердце. Как же больно, как же больно: Я никуда не пойду. Хочется реветь. Всё правда, всё правда. Всё правда:
Я не могла понять, почему. Думала, может, у него дела, спешит куда-то. Димка был чужой. И он сказал мне то, чего я так ждала.
<Ванёк просил меня тебе передать, - услышала я, - чтобы ты подходила к одиннадцати часам на свою остановку>. Даже не знаю, зачем, я спросила: <Завтра?> <Да нет, сегодня>, - ответил Дима.

Сердце колотится так мелко-мелко. Я сначала обрадовалась. А потом уже не чувствовала вкуса мороженого, потому что всё поняла. За каким, ну за каким встречаться мужику в одиннадцать часов вечера с девушкой?
Что ж, я своими руками разорву эту связь. Я никуда не пойду.
Где-то в голове витали мысли: <А почему бы и нет? Почему нет?> Но разум твёрдо говорит нет. Смешно, но я боюсь, что пожалею об этом. Смешно:

Не могу дозвониться до Катьки - её нет дома. Я хочу, наконец, выяснить у неё всё, о чём не решилась спросить двадцать первого. Уж теперь и про интонацию рассспрошу, и про обстоятельства.
Но одно я знаю точно: сегодня я никуда не пойду.


22:26
Наконец, дозвонилась до Кати. Ох, как она ругалась, как ругалась! Я так смеялась! Мне стало гораздо проще, легче и свободней. Мне открыли глаза и внесли ясность в ситуацию. Мне стало так легко! Как я и думала, Катя неправильно истолковала слова Ваньки.
Но я понимаю, что всё не так просто, что всё это ешё долго будет укладываться в моём сознании - пусть происшедшее естественно, но я впервые столкнулась с этим сама. Я испытала облегчение после разговора с Катей - многое в моей голове встало на свои места. Однако это облегчение подобно очищению после рыданий - вдруг стало светло, только тучи обязательно поползут вновь.

Я не обижаюсь на Ваньку. Это я дурёха, не желала признавать очевидое - так было проще. И мне жаль, что ему придётся ждать меня, а я не приду. И спасибо тебе за всё, что ты сделал для меня. Извини, что так всё получилось.
Одиннадцать часов. Давно не видела такой тёмной ночи. Мне стыдно за то, что я такая дура. Шоколадка, мороженое: Какая же дура! Мне стыдно.

12:15
27.06.02
Ванёк. До сих пор не знаю, как его называть - Ванёк, Ваня, Иван, Ванятка (так я частенько называю всех Иванов) - всё кажется для него неподходящим. Я тут стала подбирать имена и пришла к выводу, что не знаю имени, которое, на мой взгляд, подошло бы ему. Это, наверное, потому что я впервые встречаюсь с подобным человеком, и первый раз в жизни человек производит на меня такое впечатление.
И сейчас - что скрывать? - и сейчас я всё жду звонка, жду звонка. Я иду к телефону - специально не торопясь - поднимаю трубку: и с разочарованием слышу голос Маринки или Катюшки, или ещё кого-нибудь. В тот момент я всё не могу поверить, что это не Димка или не Ванька. И голоса в трубке кажутся такими тусклыми, такими блеклыми, такими ненужными: А разумом я, конечно же, понимаю, что Ваня мне не позвонит, а Димка, может, и позвонит, но не даст мне того, чего я так жду. Мне обидно, что он меня забросил, что не звонит. И хотя я понимаю, что не будет этого, всё жду, что он передаст мне весточку от Вани.
Я уходила вечером на улицу, отчаянно желая, чтобы мне кто-нибудь позвонил. Я представляла, как мама говорит мне, что какой-то чужой голос спрашивал меня, но, как назло, не звонил никто. Ни Ваня, ни Дима. Как только я вижу чёрную шестёрку, похожу на ту, у меня всё замирает, я зажимаюсь и медленно вывожу себя из этого состояния, потому что ничего больше не случается. Я и на самом деле довольно часто вижу машины, которые могли бы оказаться Ваньковской, и мне как-то страшно от этого. Ничего, это пройдёт.

16:05
28.06.02
Да, я думаю, этот человек останется в моём сердце, но жизнь продолжается и даже желая что-нибудь изменить в этом процессе, я ничего не смогла бы сделать. Не знаю, как я отреагировала бы, встретив его на улице и не хочу знать - чтобы я не представляла, как бы не готовила себя к этой встрече, в жизни всё равно получится иначе. А сейчас я хочу окончательно сказать ему до свидания, перевернуть эту страничку.
Мне нравилась неоднозначность всех этих намёков, шуток о нас с Ваней. Например, разговоры, где мы развивали тему нашего замужества - про огороды, куда и когда мы поедем и прочие шутки. Я воспринимала эти шутки как между дядей и племянницей - что-то вроде этого. Я помню, как мы в среду ехали обратно - о! какой бушующей, неуправляемой и благосклонной ко мне казалась тогда жизнь! Я ловила этот ветер в машине, путающий пряди на моей голове, это ощущение свободы, которое, впрочем, мне совсем и не принадлежит - просто вдруг на время выбрала меня, чтобы так же неожиданно куда-нибудь потом переместиться, словно тайфунчик. Я не переставала смеяться, и мой рот уже не успевал смыкаться - широченная улыбка не сходила с моего лица. А Ваня всё шутил и шутил, оборачиваясь ко мне. А я только и успевала соглашаться с ним на его: <Правда, Алёнушка?> - уже не разбираясь, с чем я соглашаюсь, только смех, смех: Смех, смех, смех, шутки, шутки, смех, безграничная, заполняющая весь мир радость, свет. Неужели это происходит со мной? Да, это происходит со мной - тогда я не сомневалась в этом, тогда это было моё. А Ванька всё шутил и шутил - про гусей, про картошку, про шашлыки, про речку. Говорит, пусть нам Максим два килограмма мяса покупает и уксус - за счёт фирмы, - а уж спички мы, так уж и быть, сами купим. Или вот ещё: <Я, - говорит, - Алёнушка, тут два огорода с картошкой присмотрел, осенью копать будем. Да ты не волнуйся - не мы-то копать будем - бомжам на вокзале по бутылке водки дадим>. Да, вот сейчас вспоминаю всё это и вновь погружаюсь в эту удивительную атмосферу - в твоих руках всё, ты свободен и счастлив, и всё вокруг тебя прекрасно!
Когда мы вышли из машины, я, прощаясь, наверное, по-детски, немного стесняясь, помахала Ване рукой - почти что у самого носа. Он поймал мою руку и поцеловал. Помню, как стыдно мне было за свою неухоженную руку, за её ненежность. Но я пережила это. Как переживу и всё остальное, связанное с Ваней.

20:07
15:10
Четверг. Всё вроде и неплохо, но не так, как я хочу. Конечно же, я не выспалась.
С Димкой мы встретились ещё не доходя до места назначения и пошли с ним покупать сигареты. Он почему-то спрашивал у меня, сейчас покупать воду или потом. А мне казалось таким странным это его внимание ко мне - обычно ведь все обхаживают интересующих тебя людей. Вот вчетвером мы стоим на улице. Ванька, недавно въехавший во двор с музыкой и пипиканьем, сейчас приводил в порядок машину. Его присутствие внушало мне некоторую неопределённость, и я уже не чувствовала себя хозяйкой своей жизни.
Вскоре Ванька поехал пить кофе - всю ночь он кого-то там возил, что, впрочем, не помешало ему чувствовать себя бодрее всех нас вместе взятых. Мы же пошли наверх - получать ц.у.
Около половины девятого я вышла на улицу. Ничего не изменилось. Ванька уже сидел в машине. Димка всё жаловался - в машине Катьки и Дениса целых три девчонки! На этот раз я оказалась прямо сзади Ваньки. Тут же меня назвали котёнком, его лицо оказалось в страшной близости от моего. Я стеснялась, когда отвечала на его вопросы, и вздохнула с облегчением, когда в машине появились и остальные. Наконец, мы поехали.
Максим, кажется, вновь назвал меня любимой - так он меня порой называл, когда просил положить назад свою папку. Я всё убеждаю себя, что вот сейчас коренным образом переломлю ситуацию. Но Ванька стал рассказывать про очередную разборку, и я тут же стала самым лишним человеком в машине.
Потом, когда приехали, мы с ним остались вдвоём. <Что приуныла?> - спросил он. <Спать хочу>, - буркнула я. <Небось гуляла всю ночь?> - пошутил Ванька. <Ну, не всю:> - протянула я, чувствуя обиду на него и понимая её глупость.
Скоро все мы - две набитые машины - стояли на улице и смеялись над шутками Вани. А я, чувствуя какую-то неуверенность, выглядела нелепо, когда он притянул меня к себе.
Снова едем, но я уже в другой машине. Мы долго разбирались, кто с кем едет, долго препирались и шутили. В мой адрес долго звучали фразы: <Пусть только кто попробует тебя обидеть:>, - но я уже не чувствовала себя под этой защитой. Теперь я была один на один с унижением в последующие часы моей работы - впрочем, как и всегда.
Ещё не раз в эти часы я думала о Ване как о единственной силе, способной мне помочь, отчётливо понимая, что никто не в силах сделать этого, кроме меня самой. Каждый раз перед тем, как постучать в дом, я собирала всё своё мужество, натягивала на лицо улыбку и толкала себя вперёд:
К Сельсовету я пришла красная-красная, как гусь, бодрая и энергичная, с задорным взглядом и счастливой улыбкой. Снова игра, снова маски: <Нисколько>, - беззаботно и игриво ответила я на вопрос Ваньки, сколько же штук я продала. К моему облегчению, у всех новичков были такие же результаты.
<Что же вы мне ребёночка не остудили?! Почему водичкой не облили?!> - шутливо ругался Ваня, глядя на мою красную физиономию. А уже в машине провёл по моему разгорячённому лицу ладонью.
На место я приехала уже совсем никакая - уставшая, полуживая. Ванька всё тянул меня попить с ним кофе, но я не знала уже ничего и была рада доехавшей, наконец, нашей второй машине. Так, толком и не попрощавшись, мы последний раз видели друг друга.
<Аленка!> - крикнул Ваня из машины, уезжая. Я обернулась, но его лица не было видно. Я ещё несколько раз оглядывалась, но Ванька на меня не смотрел, увлеченный выездом в арку.
Мы втроём с Катькой и Димкой ещё <чуток> погуляли, и домой я пришла поздно. Разразился огромный скандал.
А потом я долго ещё рыдала, лёжа в своей постели, затыкая рот одеялом, изливая всю боль, накопившуюся за этот короткий день, длиною, кажется, во всю мою жизнь.




Рассказ написан специально для "Журнала от Хитрого Лиса" Это первая публикация автора.
Автор - Пономарева Елена Александровна. Дата рождения: 10.02.1984 года, студентка 4 курса ВГТУ, факультет автоматики и электромеханики, специальность - "управление и информатика в технических системах".