Нежанровый роман (Людям всей планеты посвящается)
Послесловие-окончание.

"Сон Светланы Семёновны, записанный поэтом-любителем Левоном Виноградовым на большом торговом судне "Заря" где-то в акватории Тихого океана"

(окончание)


14
А между тем прохлада осенняя плыла
И в золото окрасила обширные леса.
Всё ярче с каждой ноченькой пылает небосвод,
Морозец подступает, вот-вот зима придёт.

Но Светин сарафанчик, как солнышко, горит
И греет нежно грудку, что аж душа звенит.
И сердце её греет своею добротой,
Как печь родного дома холодною порой.

Шла Света по Европе с улыбкой на лице,
И песнь звучала в сердце да золотой душе.
А всех, кого встречала, прижмёт к своей груди
Да нежно поцелует, чтоб веселей идти.

Встречала ж человека, зверей, прекрасных птиц,
И золотую травку вдоль голубых криниц;
Деревья-исполины и нежные кусты,
Болотца с тёплой тиной да светлые мечты.

И вот пред ней открылся бескрайних вод простор,
Где синь с лазурью неба ласкает нежно взор.
А дальше там, на Запад, раскинулась земля,
Зелёная, холмистая, Артура короля.

На бережку Светлана стояла поутру
И думала, каким путём попасть ей в ту страну.
Ведь плавать не могла она среди больших морей,
С солёною водицею, где царствует Борей.

Но вот в своих молитвах построила фрегат
И вновь свой путь продолжила, держа курс на закат.
Под парусом трепещущим она своим стоит,
Сжимает весело штурвал, с улыбкой вдаль глядит.

Всё ближе, ближе та земля, куда она плывёт.
Вот-вот покажутся холмы, где Бог, возможно, ждёт.
А сердце весело поёт, душа от счастья тает,
Неужто там, среди холмов, чертог Отца сияет?!

И наконец воды простор уткнулся в стену скал,
Светлана, бросив якоря, сошла на свой причал.
Потом, извилистой тропой взобравшись на холмы,
Вздохнула сладко, всей душой, взирая с высоты.

Вокруг, куда ни бросишь взгляд, чудесный вереск рос,
И аромат его цветков, как песню, ветер нёс.
Вдали леса, поля, ручьи, как сказочный ковёр,
Укрыли древние холмы, лаская светлый взор.

"Артура славная страна!" - Светлана прошептала,
Сошла с высокого холма и в вереск со слезой упала.
Лежала долго на груди, чудесный аромат вдыхая,
Губами трогала цветки и нежно, с сердцем всё шептала:

"Ах, милый Боже, добрый Бог, я наконец пришла -
Туда, где твой стоит чертог из света и добра.
Увижу вскоре я тебя и в ножки упаду,
От счастья изрыдаюсь вся, а может, и умру.

Потом скажу: "Прекрасней нет тебя на всей земле,
Ты ярким пламенем горишь всегда в моей душе!
А для людей ты - родничок с живительной водой.
Пока журчишь ты в сердце их, мир светел и живой.

Но если высохнет родник, наступит страшный мрак,
И люди тут же все умрут без войн и жутких драк;
Повсюду высохнут цветы, деревья все умрут,
И крысы, съев былых людей, друг друга пережрут!.."

Потом Светлана поднялась и вытерла слезу,
Да вновь, улыбкою искрясь, продолжила ходьбу.
Прошла тьму светлых, быстрых рек и череду холмов,
Полей, сверкающих долин, весёлых ручейков.

И слышит вдруг: журчит ручей, её родной ручей,
С живою, доброю водой, средь россыпей камней.
Сквозь вереск Света пробралась, приникла к ручейку,
Живой водицы напилась и молвит родничку:

"Ах, милый, добрый родничок, я вновь тебя нашла.
Видать, ведёт нас в Божий дом одной тропой судьба.
Любовью к Богу мы горим, как золотой рассвет.
И цели, этой благородней, у нас с тобою нет.

Но, Боже, милый родничок, чего ж ты замолчал
И петь весёлые слова о жизни перестал?
Ах, отчего же злая грусть напала на тебя?
Ох, не молчи, запой, мой друг, да успокой меня!

Ведь помню я, как славно пел на Юге ты средь гор
И сердце радовал моё, и весь святой простор.
И как признался ты в любви, вовек я не забуду,
Пока за ангелами вслед в просторы неба не отбуду".

Но ручеёк заплакал вдруг, и слёзы покатились,
Среди рогоза и камней печальной песней лились:
"О милая моя сестра, прекрасных дней моих услада,
Люблю тебя всем сердцем я, души пылающей отрада!

Да как же я могу пропеть хоть слово сладкое о жизни,
Когда вот-вот нагрянет смерть в просторы светлые отчизны.
Ох, эта смерть угробит всех: и тех, кто прав и кто неправы,
И не останется сердец, достойных жить в сияньи славы.

Погибнут все до одного сердца, дарованные Богом,
И тени жалкие смертей скитаться будут по дорогам.
И я затем один умру: кому ж потом я буду нужен -
С своею мёртвою водой, подобной красной гнойной луже?"

Ручей умолк и замолчал, и плач понёсся над холмами,
И вереск вместе с ним стенал, земля и небо с облаками.
Душа у Светы вся горит, и сердце сжало, как тисками.
Она мгновение молчит, а после молвит со слезами:

"О милый, славный ручеёк, родник с живительной водою,
Какая смерть нам всем грозит: тебе, отчизне, мне с семьёю;
Земле прекрасной и святой, с морями, речками, лесами,
Зверями, птицами, травой и золотыми мотыльками?!"

И молвил горько ручеёк, искрясь стремительной слезою,
Ах, серебрился родничок пока ещё живой водою:
"Послушай, Света: за холмом - вон тем, что высится далёко,
Лежит равнина вдоль реки, раскинулась она широко.

А на равнине той стоят два войска друг напротив друга,
Мечами острыми гремят о щит железный иль кольчугу.
Из-подо лба глядят глаза, всё пред собой испепеляя,
А рты неистово кричат, погибели врагу желая.

Хотят решить, кто должен жить под солнцем ясным в этом мире,
Кому в земле сырой лежать, кому по жизни плыть в порфире.
Религий цвет собрался здесь, пришёл народ из разных храмов,
И ждёт теперь в строю боец иль смерть свою, иль новых шрамов.

То будет битва всех времён да многочисленных народов,
С которой наша жизнь умрёт с красою солнечных восходов.
Погибнет, Света, род людской, загадка Солнечной Вселенной,
Наступит тьма, а с ней покой со смрадом грешной плоти тленной".

А между тем дымок вдали взметнулся струйкой над холмами,
И родничок сказал: "Друид развёл костёр свой под дубами.
Затем с омелою прочтёт заклятье перед страшным боем,
И жертва на угли падёт с улыбкой светлой, да не с воем.

Сгорит в огне бесстрашный воин в угоду злобной Морриган,
Чтоб та владела смертным боем, оберегая христиан.
Но смертный бой затем случится, и мир в могилу превратится;
Огонь друида догорит, и мрак уголья поглотит".

"Но кто же те тогда, другие? Кто от войны как будто пьян?
Что за народ пришёл на землю великих, славных христиан?"
"Ах, горе, Света, кто ж ещё? То войско храбрых мусульман.
На месте страшной, жуткой сечи погибнет жизнь, взойдёт бурьян".

"Но не пойму, зачем им драться, с жестокой болью умирать?
Ведь лучше солнцу улыбаться, рожать детей, растить, ласкать;
Лежать с любимой в спелом поле в объятьях тёплых, нежных рук,
Не зная страха, лиха, горя и горечи душевных мук".

"И я того не знаю, Света, - сказал печально родничок, -
Зачем кончать им с жизнью этой, упав зарубленным в песок.
Ведь мир наш светел и прекрасен, ах, как чудесно нам в нём жить,
Растить детей, сгорать от счастья и землю всей душой любить!"

"Ах, родничок мой, славный, милый, что сделать можем мы с тобой,
Чтоб сохранить сиянье жизни, чтобы вернуть земле покой?
Как нам с тобой спасти два войска - христиан великих, мусульман,
Чтоб те в дома свои вернулись - жизнь продолжать святых землян?"

И родничок пропел, сияя, искрясь живительной водой:
"Беги за холм, моя Светлана, сияй открытою душой,
Да, сердцем золотым сверкая, такую песенку пропой:
"Великие мои народы! Сердца христиан и мусульман!
Все те, кто Библию читает строго, и те, кому закон - Коран,
Земля для всех у нас едина, одна и родина на всех,
Как солнце для планет едино - предотвратите страшный грех!
Заройте в землю ваши копья, мечи, ножи и топоры,
Зажгите пламя в своём сердце да спойте песенку души.
Затем пожмите крепко руки своим сияющим врагам,
Да с золотой слезой от счастья прильните к трепетным губам.
Потом "врага" введите в хату с своей счастливою семьёй,
Накройте стол, поставьте брагу и закатите пир горой.
Напейтесь в стельку и усните счастливым, крепким, мирным сном,
А как проснётесь, улыбнитесь "врагу" с живым, незлым лицом.
Да прокричи: "Родной приятель! Да ну их всех к чертям с войной!
Давайте строить вместе счастье с одною общею землёй!
Коран мы вместе почитаем, потом и Библию прочтём,
За чаркой водки, кружкой чаю о жизни песенку споём.
Споём, как славно жить на свете без драк, без крови, без войны,
С Аллахом жить да Богом в сердце, в объятьях деток и жены!
Как чуден свет внутри мечети, как светел дух у нас в церквах,
И там, и там мечтают люди жить в светлом счастье в Небесах.
У всех людей одна дорога с высоких гор, холмов, равнин
В бескрайние просторы света, где Бог-Аллах для всех един;
Где два прекрасные светила струят нам в души ясный свет,
Не станет одного светила - исчезнет и другого свет.
Так будем же и мы едины под общим словом "Человек",
Неся в сердцах Аллаха-Бога весь славный, долгий, мирный век!
Пусть в нас сияют два светила, пусть будет ярче, крепче свет,
А вместе с ним в сердцах пылают огни, которых жарче нет!
Пусть мусульманин и христианин, обнявшись крепко, не могли
Свои объятия расслабить, заплакав сладко, от души;
Пускай они сгорают в счастье в сияньи пламенных очей
Среди лесов, полей широких, высоких гор, пустынь, степей.
Пусть вместе радуются ниве, единственной на всей земле,
Рождённой в светлом Божьем сердце, большой Аллаховой душе!"

"Беги, Светлана! Крик всё громче несётся к нам из-за холмов.
Дымок всё выше, гуще вьётся, сзывая ведьм со всех концов.
И я уж слышу: Смерть несётся, и Дьявол с нею к нам спешит.
Вот-вот людская кровь прольётся, рекою страшной закипит!

Наступит шабаш бесконечный, кровавый дьявольский покой,
А я струиться буду мёртвой, вонючей, гнойною водой!
Беги, не медли, человече, ведь мира жизнь в твоих руках.
Промедлишь - свет святой погаснет; наступит Ад и в облаках!"

И Света тут же побежала, стеная громко и крича,
К Аллаху руки простирала да Бога жалобно звала:
"Ах, мой Аллах, ах, Боже славный! О пресвятые Небеса!
Придите к людям все на помощь! Идёт к ним страшная беда!"

И вот два вражеские войска стоят в долине за холмом;
Одни в руке копьё сжимают, кто машет луком иль мечом.
Орут неистово вояки, хотят пролить чужую кровь,
Для многих жизнь забрать чужую - не так уж страшно и не новь.

Кричат: "Поганый мусульманин, сейчас тебя я, гад, убью!"
А тот бесстрашно отвечает: "Подохнешь сам, я не умру!
Вам всем подохнуть в этой сечи, христиане, жрущие свинью,
Катитесь в Ад, а мы с Аллахом продолжим строить жизнь свою!"

"Земля отныне будет нашей!"
"Нет, нашей, сволочь, паразит!"
А Света тут же закричала:
"Глупцы! Нам всем в сей страшной битве смерть неминуемо грозит!!!"

А дальше громко прокричала всё то, что пел ей родничок,
И сердце кровью обливалось, и слёз на грудь бежал поток.
Потом с тоскою прошептала, став на колени на холме,
И сердце из груди достала да показала всей толпе:

"Смотрите! Вот моё сердечко с оправой звонкой, золотой,
Прекрасным пламенем сияет, любовью светлой, неземной.
Оно горит, как яркий пламень, рождённый средь высот небес,
Любовью светлой, нежной тает, чудесней всех былых чудес.

Моё сердечко так бесценно, что в мире нет его ценней.
Я отдаю его вам в жертву, вернитесь в дом земли своей!
Пусть не нашла в пути я Бога, но жизнь чужую сохраню
Ценою золотой сей жертвы, чтоб жили все в земном Раю!

Чтоб христиане, мусульмане не дрались больше средь долин,
Чтоб, наработавшись на славу, любили жён, детей, свой тын;
Не посягали на чужое, не разоряли светлый край;
Любили поле золотое и птичий крик весёлых стай.

Возьмите же моё сердечко от всей моей незлой души
И заживите в мире вечном в благословеннейшей тиши!
Пускай оно вам вечно светит, как негасимая свеча,
И каждый день напоминает, что я была, что я жила.

Что я всегда хотела мира, искала, где живёт мой Бог,
И вот, пожертвовав собою, нашла конец своих дорог.
О христиане, мусульмане! Желаю счастья вам всем я!
Прощайте! Умираю! Иные ждут меня края!"

Но вот с последними словами с омелой подбежал друид,
А вслед за ним мула с Кораном своим бесценнейшим спешит;
Священники бегут с крестами и Библии свои несут,
Сердечко Свете в грудь влагают и под руки её берут.

Потом все хором восклицают, войска им, словно гром, вторят:
"Ты не умрёшь, ведь ты святая, как наш Аллах, как Бог наш свят!
О дева милая, родная, ты нас от гибели спасла,
Ты нам глаза на жизнь открыла, огонь любви в сердцах зажгла!"

А Света слёзки вытирает, от счастья плачет и любви,
И, всех целуя, отвечает со звоном сердца и души:
"Ах, милые мои, родные, так, может, скажете вы мне,
Где Бог живёт мой ясный, светлый, в каком краю, в какой стране?

Я сто дорожек прошагала, увидев множество людей,
Уж столько птичек целовала, уж столько ласковых зверей!
Родник журчал, и пели речки, ласкал мой слух морской прибой,
Но не дал мне никто ответа на мой вопрос: где Отче мой?"

И что же те? Что те сказали, взирая в синь простых очей, -
Очей, что пламенем горели поярче всех земных огней?

А в ответ владельцы веры, тяжело толпой вздохнув,
Хором скорбным прошептали, глазом даже не моргнув:
"Жаль, но мы не знаем точно, где сего Творца пути,
Где живёт Он, дорогая, как к Нему скорей пройти;

Где вершит Он суд над нами, да с каких высот, вершин,
И в каком краю сияет средь своих родных рябин.
Только вот, сдаётся нам, ищешь, Света, ты не там.
Ах, не там ты Бога ищешь; жаль, конечно, но не там".

"Но тогда куда ж идти мне, милые мои?
О, прошу, направьте с сердцем женщины стопы!
Заждались меня уж дома мой супруг с детьми;
Слёзки льют односельчане с прочими людьми".

И поют в ответ друиды, батюшка, мулла -
К сердцу трепетно прижата добрая рука;
Под ногами меч сверкает да копьё лежит,
Тетива тугого лука намертво молчит:

"Иди, наша красавица, в тот мир и те края,
Куда тебя ведут твои сердечко и душа,
Твой взор кристально-чистый с лазурью золотой,
Исполненный любовью светлой к Торе дорогой!"

И та сошла с высокого да мирного холма,
Взошла на свой большой фрегат и в море уплыла.
Курс лежит на Север, в мир снегов и льдов,
Лютого мороза и лихих ветров...
15
Вот и льды обширные, прямо горы льда,
Света в сарафанчике, с песней - у руля.
Холод ей не страшен вовсе, хоть трещит мороз,
Снегом обсыпается, щиплется за нос.

Ах, пылает жаром сердце в Светиной груди;
И струится звонко песня в глубине души.
Видно, Бог здесь рядом светит, коль душа поёт,
Коль сердечко жаркое не пугает лёд.

Наконец, на берег белый женщина сошла,
Миру нежно улыбнулась и вперёд пошла.
Вот олень рогатый, стройный прямо к ней бежит,
Звонко бьёт копытом оземь, гордо говорит:

"О прекрасная Светлана, с чем ты к нам пришла,
В своём тонком сарафане в мир снегов и льда?
Здесь недавно ваши люди выбили зверей:
Котиков, китов, тюленей, волка да моржей.

Ох, как страшно били гады брата моего;
Кровь лилась рекою красной больно широко.
А потом уплыли с песней на своих судах -
Дай Бог, удавились твари где-нибудь во льдах.

Но останки братьев милых я похоронил,
Песенку пропел им скорбно, в сердце сохранил.
Страстно я тогда поклялся за них отомстить,
Не могу же просто так я эту смерть простить.

И, тебя увидев, тут же думал - ты из тех;
К нам, во льды, вернулась снова, чтоб продолжить грех.
Чтоб испить кровинки сладкой брата моего,
Уничтожив его злобой сердца своего.

Только, к счастью, вижу, Света, что ошибся я,
Милая, любимая, славная моя!
Дочь прекрасной, светлой Торы, Бога своего,
Что ж в снегах ты ищешь скорбных мира моего?"

И Светлана, прослезившись, молвила в ответ,
А глаза её сияют, как цветов букет:
"Я ищу родного Бога да его чертог.
Ах, как было бы чудесно, если б кто помог!

Только кто ж теперь поможет из-за злых людей,
Что зверей всех истребили злобою своей?
Наслаждались звери жизнью светлой, дорогой;
Человек убил их скопом злостною рукой.

Что ж, свершили негодяи страшный, лютый грех,
Я могу собой ответить за них, подлых, всех.
В рабство к вам подамся молча, жизнь свою отдам,
Нянечкой покорно стану вашим малышам.

Или лучше сердце с скорбью ты моё возьми
Да с душою вместе на кол острый водрузи.
Я на всё согласна, милый, мне себя не жаль.
Жаль, что звери гибнут наши, малышей их жаль".

С этими словами с болью та за грудь взялась,
Крепкою рукой со вздохом к сердцу пробралась.
Но олень прекрасный, добрый смерть предотвратил:
Руку сжал и нежно вынул, сердце сохранил.

И сказал Светлане слёзно в синие глаза:
"Жертв не надо боле, Света, милая моя.
Жизнь твоя не стоит гадких, злобных подлецов,
Что убили малых деток, матерей, отцов.

Пусть им будет жарко вечно в огненном Аду,
Пусть им будет очень сладко с паром и в чаду.
Пусть их черти варят с солью век в большом котле,
Или скопом жарят с перцем всех на вертеле.

А твоё сердечко, Света, будет вечно жить,
И душа твоя с ним, звонким, не должна тужить.
Будешь ты для всех прекрасней всех богинь земных,
И богинь твердынь небесных, и богинь иных.

А теперь помчимся быстро к Богу твоему,
Знаю я одну дорожку по морскому льду:
Как-то раз медведи тихо мне шепнули вдруг,
Что видали, будто, Бога у своих лачуг.

Правда те, мои медведи, не живут уже:
Все они с детьми погибли в той большой беде.
Котики, олени, волки и моржи,
Мишки да тюлени - все погребены.

Что ж, садись скорей, Светлана, на спину мою
Да помчимся быстро-быстро к Богу твоему;
По снегам, залитым кровью, да толщенным льдам,
Где теперь одно раздолье только мертвецам".

"Ах, мой друг, родной, сердечный, - Света изрекла,
И скатилась ярко, звонко по щеке слеза, -
Что ж, не будем долго мешкать, да бежим скорей
По простору льда и снега, ледяных морей!"

А олень большой, рогатый вдаль уже глядит,
Не стоит уж зверь на месте - звон копыт летит;
Ноздри грозно раздувает, пар из них валит,
И огонь на сердце славном да в душе горит.

И вскочила Света резво на спину тому
Да помчалась быстро, лихо к Богу своему.
С нежной, ясною улыбкой сеяла добро,
Да не забывала сердцем дома своего.

Путь лежал по толстым льдинам вглубь большой страны,
Где мороз веками строил снежные дворцы,
Где давно живёт богиня с сердцем изо льда,
У которой льдом сияет чёрствая душа.

Это королева злобной, вечной мерзлоты -
Снежная, прекрасная, изо льда персты.
А глаза, что снег и льдинки, холодом блестят,
Заморозить всё живое так и норовят.

А мороз всё злее, злее к щёкам пристаёт,
То за носик Светин нежный, то за грудь щипнёт;
То ухватит злобно губки своим мёрзлым ртом,
То по ручке тонкой хватит ледяным кнутом.

Но мороз, как зверь, ужасный Свете нипочём,
Лишь клубится пар горячий над её плечом.
Ведь её сердечко в грудке как огонь горит,
И от жаркой этой печки всё вокруг кипит.

Сарафанчик тонкий, светлый как алмаз блестит,
Золотится да трепещет, серебром звенит.
Оголяет стройны ножки - ох, и лиходей! -
Не страшись, Светлана, только глаз лихих людей!

Люди с мясом разбежались по домам своим,
К семьям, жёнам тёплым, нежным, сытым и живым;
Снег полив горячей кровью, разбросав костей
Живших здесь когда-то в счастье северных зверей.

Проскакав по льдам неделю, вдруг олень кричит:
"Света! Белого медведя дом вон там стоит!
Правда дом пустует этот, никого в нём нет,
Уж давно пустует домик - ряд прошедших лет.

Но зато твой Бог, скорее, где-то здесь живёт:
Мне медведь о том поведал - он ведь не наврёт.
Мы пошарим по округе да обыщем лёд;
Сердцем чувствую, что Боже где-то здесь живёт".

"Что ж, - промолвила Светлана, - жаль, медведей нет,
Но зато найдём мы Бога в завершенье бед.
Упаду к нему я в ножки и скажу: "Прости!
Ах, прости, мой милый Боже, за людей прости!

За зверей потоки крови, за погибших птиц,
За злодейства человека в Торе без границ!
За людское равнодушье на земном пути,
За гнилые льдины в сердце да мороз в груди!"

А пока пойдём в берлогу, молча посидим
Да поплачем по медведям и по их родным.
Мы с душою погорюем, страстно погрустим
И печаль ту со слезою в сердце сохраним".

И олень, встряхнув рогами, молвил:
"Ну, пошли; посидим вдвоём в берлоге, посидим в тиши;
Вспомним ласковых медведей, вспомним их детей -
Да поплачем по несчастным, проклянём людей".

Но случилось в мире диво - что за чудеса!
Вдруг берлога оживилась, хатка ожила!
Валят из неё медведи, как речной поток;
У кого на шее дочка, у кого - сынок.

Молча Свету обступили и молчат толпой,
Да вот только пара нету над большой семьёй;
Глаз в заплаканных глазницах светит мутным льдом,
А из пасти кровь сочится тонким ручейком.

Света, зорко присмотревшись, за сердце взялась,
Тяжело затем вздохнула и расплакалась.
Перед ней стояли тени умерших зверей -
Жертвы страшной, жуткой бойни мерзостных людей.

Жертвы, что мечтали в счастье жизнь свою прожить,
Солнцем ярким любоваться, деток наплодить,
Чтоб жилось и Торе милой с ними веселей
Средь бескрайних белых льдов да без злых людей.

Но они погибли в горе все до одного,
Лишь дома в снегу остались - голое дупло.
А ещё кровищи реки вмёрзли в старый лёд.
Ах, никто в домах медведей больше не живёт.

Света руки протянула к ближнему зверьку,
Нежно мордочку прижала к телу своему.
Тот как будто бы очнулся от смертельной мглы
И тихонько прошептал ей от своей души:

"Милая Светлана, пчёлка, знаем мы, что ты
Бога ищешь золотого, где сверкают льды.
Он, конечно, был здесь раньше - я не буду врать,
Но куда ушёл он славный, мне того не знать.

Как полили сладкой кровью люди наши льды,
Затерялись тут же где-то Боженьки следы.
Может, он по белу свету ходит и грустит,
Иль в рыданьях скорбно стонет, иль с тревогой спит.

Но, быть может, Света, пчёлка, он ушёл туда,
Где живёт богиня наших холодов и льда;
К Снежной Королеве улетел твой Бог -
Вон, вдали, огнём сияет ледяной чертог.

В сказочном сиянии сей дворец стоит,
Из окна с улыбкой светлой Бог на мир глядит.
Тору он жалеет крепко, как своё дитя,
И вздыхает вместе с нею, плачет за меня.

Плачет по медведям, по большим моржам,
Маленьким тюленям, умершим китам.
По оленям плачет, белочкам, ежам,
Зайчикам ушастым, тиграм и волкам.

Да любуется тобою, милой и святой,
С сердцем золотистым, светлою душой.
За любовь твою к природе он тебя хранит,
Жизни прибавляет долгой, любит и холит.

И зверьё тебя, Светлана, любит всей душой.
Даже мы, медведи-тени, с пулей роковой.
Любим мы тебя всем сердцем, хоть оно молчит,
Кровью обливается и слезой кипит.

А поэтому, Светлана, сильно не тужи,
Мы поможем тебе к Богу отыскать пути.
Ты садись на холку, дева, мягкую мою -
Да мечту скорей исполним светлую твою".

Света села на медведя с кровью на боках,
Медвежонка усадила на своих руках,
И олень, тряхнув рогами, молвил:
"Ну, вперёд!" - Заскрипел под сотней лапищ старый, толстый лёд.

Шла толпа теней медведей, с ними и олень.
Быстро, быстро завершался сей полярный день.
Потемнело в Поднебесье, звёздочки зажглись,
И мороз лютует страшный - носик, берегись!

Но Светланы сарафанчик как огонь горел,
Медвежонок, разогревшись, даже песню спел.
Пел про детство золотое, про своих друзей,
Что погибли вместе с ним средь иных зверей.

И про мамку нежно пел он, про любовь отца,
Пел про всё, что злая пуля с жизнью отняла.
Но не пел он про двуногих с сердцем из дерьма,
У которых под грудиной гнойная душа.

У которых злые руки по уши в крови,
А глаза звериные лишены любви.
Света нежно медвежонка к сердцу привлекла
И, прижав его с душою, слёзкой истекла...

Наконец дворец высокий пред зверьми стоит.
Света с спящим медвежонком на него глядит.
Ледяная глыба светом сказочным горит;
Где-то там, на снежном ложе, Королева спит.

Но в какой из комнат Боже славный наш живёт?
Да не в той ли, что в окошко свет чудесный льёт?
Ах, как ярко свет струится на толпу теней,
На оленя, на Светлану с ношею своей!

И Светлана прокричала: "Боже, я пришла!
Выйди, милый, на крылечко из резного льда!
Покажи нам, Бог прекрасный, свой чудесный свет,
Что светлее в мире этом не было, и нет!

Упаду тебе я в ножки, уроню слезу
И любовь твою, как пламень, в дом свой отнесу!
А ещё, скажи, где Рай твой - здесь ли, во дворце?
Или Рай и есть сиянье на твоём лице?!

Заплуталась я по свету в поисках тебя,
Пожалей свою дочурку, пожалей меня!"
И толпа теней с оленем, в голос ей вторя,
Прошептала с тихим вздохом: "Пожалей меня!"

Миг прошёл, второй промчался, третий тут же пролетел,
Бог не вышел на крылечко, свою гостью не узрел.
Не узрел теней ораву, озирающих дворец,
Их глаза, как будто льдинки, ран и кровь их, наконец.

Но зато на них смотрела из-за радужных гардин
Небывалой красы дева, Королева их долин.
Стройный стан, чудесны бёдра, грудь брильянтами звенит,
А в глазах огонь сияет - будто холод в них горит.

Губы тронуты улыбкой - словно тает светлый лёд;
Сердца нет, душа закрыта - кто коснётся, тот умрёт.
Но сияет Королева небывалой красотой
И манит в свои объятья, словно в них родник живой.

Вышла дева на крылечко и махнула всем рукой,
Гости все в ответ вздохнули да поникли головой.
Холод дикий с глаз струится Королевы холодов,
И мороз сковать стремится всё живое в сто оков.

Даже тени побелели, словно выбеленный мел.
И олень, трясясь всем телом, был, как льдина, белым-бел.
Но Светлана не замёрзла в сарафанчике своём:
Её сердце жарко грело жгучим, пламенным огнём.

Миг хозяйку созерцала небывалого дворца,
Льдом души её дышала, слёзы капали с лица.
Медвежонка прижимала к сердцу с песней своему,
Да теплом в него дышала, будто жизнь даря ему.

Наконец с душою светлой прошептала те слова,
От которых Королева, словно в сказке, расцвела;
Стала словно человеком с сердцем звонким и душой,
Задышала нежной грудью с позолотою живой.

А в глазах огонь сияет, как от пламени зари,
Лёд крылечка растопляет... побежали ручейки.
Что же Света ей сказала, изменив холодный лик,
Отчего льды стали таять, породив живой родник?

А сказала та с улыбкой, что прекрасней в мире нет
Королевы, что сияет среди льдов тьму долгих лет.
Что сияют её грудки, как бесценнейший алмаз,
И огонь в глазах сверкает, словно сказочный топаз.

Нет её чудесней бёдер на земле и в Небесах,
Нет тепла нигде теплее, чем в её незлых глазах.
А в руках пылают печи, и трещат в них угольки,
Кто коснётся их, то тут же преисполнится любви.

После тихо прошептала: "Королева королев,
Долго я сюда шагала, в сердце скорбь свою пригрев.
Скорбь, что всё ищу я Бога, не найдя его нигде.
Может, он живёт с тобою, в твоём сказочном дворце?"

Королева улыбнулась опечаленным словам
И к Светлане прикоснулась, к её трепетным рукам.
С теплотой своею нежной, распрощавшейся со льдом,
В сердце гостье заглянула, полыхающей огнём.

И сказала очень нежно, как сердечный человек,
Словно жизнь её струилась средь душевных тёплых рек:
"Ах, прекрасная Светлана, к сожаленью, Бога нет
Во дворце моём шикарном вот уж ряд прошедших лет.

Жил, конечно, он со мною, как и с вами, средь людей,
Но ушёл, куда - не помню, навестить своих детей.
А возможно, он приснился мне в одну златую ночь,
Когда мне вдруг захотелось родить сына либо дочь.

Ведь и я, подобно людям, счастья с детками хочу
И без них, таких прекрасных, день и ночь грущу, тужу.
Не успела я у Бога дочку с сыном попросить,
Вот, приходится, как видишь, одинокой девой жить".

И Светлана разрыдалась средь оленя и теней,
Лёд слезами окропляла, медвежонок плакал с ней.
И шептал ей медвежонок, тихо лёжа на руках,
Нежно слизывая слёзки, что сверкали на щеках:

"Тётя, милая, не надо плакать горько средь теней.
Им и так на сердце больно, живя с долею своей.
Если б знала ты, как больно маме с папою смотреть,
Как их милого ребёнка день и ночь кромсает смерть.

Как та гадкая с костями да безглазой головой
Душит их под плач руками, косит острою косой.
Пожалей ты мою мамку, папку тоже пожалей;
Пожалей, не плачь так горько средь загубленных зверей".

Улыбнулась нежно Света медвежонку на руках,
Слёзы пламенно горели бриллиантом на щеках.
Прошептала: "Медвежонок, милый мой, меня прости
И обиды в своём сердце ты на тётю не держи.

Я не буду больше плакать, тени пусть спокойно спят.
Лучше пусть в огне рыдает их убивший злой отряд.
Тот отряд двуногих тварей, что с оружием приплыл
Из далёкой, тёмной дали, кровью льды зверей залил.

Мясом дичи своё брюхо, как голодный волк, набил,
В шкуры тёплые с ухмылкой своих женщин облачил;
Из костей убитой плоти безделушек натворил,
Эх... да стены тёплых хижин, как коврами, все оббил".

А потом на Королеву взгляд с тоской перевела;
Подошла, поцеловала в серебристые уста,
Оросила звонкой слёзкой её трепетную грудь,
Улыбнулась, прошептала: "Что ж, продолжу свой я путь.

Но, святая Королева, в голове моей кружит
Непонятная дорожка, что в святой чертог лежит.
Может, всё-таки Он рядом, Боже наш, во льдах живёт
И меня с улыбкой светлой во дворце на троне ждёт?"

Королева улыбнулась, Свету к сердцу привлекла
И с душою, словно песней, в ответ нежно изрекла:
"Ах, прекрасная Светлана, милый, славный человек!
Ты тепла и так приятна, словно воды тёплых рек.

Доброта твоя сияет, как на солнце мои льды,
А глаза огнём сверкают, словно две ночных звезды.
Слышишь? Бьётся моё сердце, хоть и глыба изо льда,
И душа как жар пылает, хоть и страшно холодна.

Это ты, родная гостья, привнесла в меня тепло,
И теперь мне так приятно, на душе так хорошо!
И я знаю: как уйдёшь ты, вновь я стану чёрствым льдом,
Буду снова я ледышкой со своим пустым дворцом.

Ах, останься ты со мною, мне с тобою хорошо;
Ведь и Север потеплеет; станет жить совсем легко.
Сад с тобою разведём мы средь обширных тёплых льдов,
Да поселим в него тени окровавленных зверьков.

И вот этот медвежонок, что в руках твоих лежит,
Будет жить у тёплой речки среди яблонь и ракит.
Оставайся же, Светлана, никуда ты не ходи,
Во дворец мой как хрустальный с медвежонком заходи.

Если хочешь, королевой будешь ты в стране моей,
Ну а я - родной подружкой, иль прислугою твоей.
Оставайся, умоляю, заклинаю я тебя!
Пожалей моё сердечко, пожалей ты всю меня!"

Королева прижимает Свету к сердцу своему,
А из глаз слеза стекает, обжигает грудь, щеку.
Медвежонок горько плачет, между двух сердец зажат.
Две души его ласкают, песнь поют, да не молчат.

И Светлана отвечает - с губ, как песнь, летят слова, -
Королеву с медвежонком обнимая, как могла:
"Ах, спасибо, Королева, за тепло твоей души,
Но меня к родному Богу от себя ты отпусти;

Отпусти ты моё сердце, душу с сердцем отпусти,
Да продолжу я со страстью обходить святые льды.
Бог ведь здесь, он где-то рядом, где-то здесь его чертог.
Да и вон, смотри, сверкает золотой его порог!

Видишь, свет какой струится к звёздам сказочной рекой,
Уж пойду туда, сестрица. Видно, там мой Бог родной!
Упаду к нему я в ножки, расцелую все персты.
Отпусти ж меня, сестрица, небывалой красоты!"

И сестрица отвечает, волю дав своим слезам,
Растирая ручкой влагу по топазовым глазам:
"Что ж, иди, моя родная, но твой Бог не там, не там.
Где живёт теперь - не знаю, только ищешь ты не там".

"Ах, тогда же где мой Боже?
Ох, куда же мне идти?
Подскажи мне, Королева! Подскажи Его пути!
Ох, как больно бьётся сердце! Ох, боюсь, мне не дойти!"

Тени тут же оживились, оживился и олень.
Да все вместе простонали: "Ох, какой тяжёлый день!
Подскажи ей, Королева, подскажи куда идти.
Где конец дорог у Светы? К Богу, где конец пути?"

И в тот миг сверкнуло солнце, поднимаясь над дворцом;
Королева просияла своим сказочным лицом.
Поцелуем обогрела губы Светины, глаза,
После чмокнули медведя её сладкие уста.

Ох, вздохнула Королева полной грудью да легко:
"Ах, и сладко ж жить на свете, когда любишь горячо!"
А потом пропела песню, тень любовью озарив
Да с душой горячей, звонкой руку к сердцу приложив:

"Иди, моя красавица, в тот мир и те края,
Куда тебя ведут твои сердечко и душа,
Твой взор кристально-чистый с лазурью золотой,
Исполненный любовью светлой к Торе дорогой!"

И та пошла к Востоку уверенной стопой,
Где лес лежит широко, бескрайнею тайгой,
Где с гор ручьи стремятся и рек поток гремит
И где, возможно, Божий чертог златой стоит.

Душа её прекрасная цвела, как сто садов,
И сердце звонко пело на тысячи ладов,
А голос родниковый журчал как серебро,
И светлый взор кристальный лучил одно добро.

А тени с медвежонком пропели хором ей:
"Желаем тебе, Света, закончить путь скорей!"
Олень, тряхнув рогами, добавил:
"В добрый путь! Желаем тебе счастья! И нас не позабудь!.."
16
Восток! Восток алеет! Закончилась зима.
Светлана в сарафане. Бескрайняя тайга.
Ручей журчит меж сосен, с гор в реку держит путь;
Река - поток могучий, шумит меж горных круч.

А Света на пригорке лежит на тёплом мху,
С улыбкой смотрит в небо и шепчет ручейку:
"Родник, мой друг весёлый, опять с тобою мы
Случайно повстречались в чудесный день весны.

Душа полна любовью, а в сердце - нежный звон,
Как будто колокольчик заладил свой трезвон.
Но вот смотрю я в небо и вижу дом родной,
Свою родную землю, село с родной семьёй,

Родные сенокосы, дубравы и боры,
Болото с тёплой влагой, рогоз и камыши.
Эх, мне б сейчас разлечься на славном бережку
Моей родной канавы в укромном уголку;

Под ивой золотою поспать здоровым сном
И к мужу бы прижаться с дочуркой и сынком.
Но вот лежу в тайге я, на этом бережку,
У речки быстрой, шумной да прочь гоню тоску.

Мечтаю о сынишке да дочке с муженьком
И думаю о Боге - ах, где же его дом?
Пол мира прошагала я в поисках его;
Искала всё, искала. Нашла ль что? Ничего.

Ни Бога с ясным ликом, ни золотой чертог,
Ни Рая с райским садом, пройдя аж сто дорог.
Ах, звонкая водичка, ах, шумная река,
Видать, не очень жалует меня моя судьба.

Боюсь, состарюсь скоро, и поглотит меня
Чужая и бескрайняя сибирская земля.
Но умереть не страшно мне, я смерти не боюсь.
Боюсь, что Бога не найдя, на свет тот заявлюсь.

Как буду я смотреть в глаза всем тем, кто средь Небес
Пекут хлеба, пасут стада, выращивают лес?
Ведь все они - скорее, все - пред тем, как взмыть с земли,
Шли вместе с Богом по тропе, держась его руки.

Смотрели в ясный лик его, а лик им грел сердца,
И не было для них тогда прекраснее огня.
Ах, славный, милый родничок, меня ты пожалей
Да душу на мои слова как сладкий мёд излей".

И родничок, вздохнув с тоской, ответил на слова,
Которые Светлана вдруг с душою изрекла;
И нежный голос ручейка как лютня зазвучал,
Наполнил слёзками глаза; в душе огонь пылал:

"Ах, милый, славный человек, которого люблю
Я больше жизни на земле, да и в ином краю,
Не знаю, как тебе помочь в твоих святых трудах.
Но, может, Бог живёт не здесь, а где-то в облаках?

Возможно, он в реке большой сверкает, как алмаз.
Иль в светлом сказочном бору ласкает Торы глаз.
Но знаю я наверняка, что Бог на свете есть.
Да, вот беда, дорог к нему так много, что не счесть.

Одна ведёт на облака, другая по реке
Струится в светлые поля да вьётся в роднике.
Иные вьются по пескам, где всё сжигает зной,
Потом теряются в горах с живительной водой.

Ах, много есть у нас путей в Божественный чертог,
Неимоверное число прекраснейших дорог.
Какой бы путь ни выбрал ты, о милый человек,
Ты к Богу всё равно придёшь, хоть путь длиною в век.

Не плачь, Светлана, не горюй, напрасно слёз не лей,
А встань и весело шагай с улыбкою своей.
Хотя... постой, взгляни туда, где солнышко садится,
Вон, видишь, меж седых дерев, тропинка с гор стремится?

По ней шагает человек с котомкой на плече
И посох держит он сухой в мозолистой руке.
Возможно, знает он, где Бог построил свой чертог:
Ведь видно, с тростью прошагал, как ты, аж сто дорог.

Его с улыбкой подзови, сердечком обогрей
Да душу так же, как и мне, ему свою излей.
Уверен, скажет он тебе, где Бога Рай цветёт,
И в светлый, сказочный чертог подсказкой приведёт".

В ответ Светлана поднялась, взглянула на тропу,
Что змейкой с гор крутых вилась к живому роднику:
По ней шагает человек с котомкой на плече,
С седою, длинной бородой да с посохом в руке;

Одежда сношена до дыр, а ноги без сапог.
Видать, и в самом деле он прошёл все сто дорог.
Светлана руку подняла, махнула старику,
И тот идёт уже скорей к живому роднику;

С улыбкой светлой до ушей спешит на блеск очей -
Очей, что в мире краше нет средь солнечных лучей.
Вот подошёл он к ручейку, котомку опустил
Да ключевой, живой водою жажду утолил.

А после к Свете подошёл и молвил:
"Ну, привет, святая мать двоих детей, прошедшая весь свет!
Чего зовёшь ты старика огнём своих очей,
Зачем махала мне рукой? Выкладывай скорей!

Поскольку сильно я спешу в край дальний и глухой,
Где жизни нет, лежит покой да дует ветер злой.
Порядок должен навести я в том глухом краю,
Чтоб жизнь цвела там веселей, как в солнечном Раю".

"Ах, милый, славный человек, - Светлана изрекла, -
Прости меня, что я твою дорожку прервала.
Не знала я, что ты спешишь попасть в свой край глухой -
С такою тощею сумой, голодный и босой.

Но я спросить хочу тебя - пожалуйста, ответь:
Где Бог живёт наш дорогой, где дом его узреть?
Ведь ты, как я, прошёл весь свет и, может, видел дом,
В котором Отче наш живёт с прекраснейшим лицом.

Но, прежде чем ответишь ты, я угощу тебя
Прекрасным вкусным пирогом из счастья и добра.
Присядь, мой милый человек, со мною у ручья,
Отведай сладость пирога; поем с тобой и я".

Они присели на траву, под крепенький дубок,
А пред собой поставили душистый кузовок.
В том кузовке пирог лежал из счастья и добра,
Который Света день и ночь в пути своём пекла.

Благоухали там грибки, и ягодки звенели;
Тепло сердец и блеск души прекрасным хором пели.
Орехов ядра в скорлупе струились звонкой трелью,
И мёд пчелиный золотой сочился тонкой щелью,

Сочился, золотил траву и крепкий дуб питал,
Но в основном во рты людей с душою попадал.
И сердце пело у людей от трапезы такой,
Да реки счастья и добра струились над тайгой.

Но вот, отведав пирога, старик слегка всплакнул
И в Светы чистые глаза с улыбкой заглянул.
А после молвил: "Человек, я знаю, где твой Бог
И где средь дивных райских кущ стоит его чертог.

Где лик сияет золотой - прекрасней ликов нет!
Светлее солнца, звёзд, комет и всех иных планет!
И дом исполнен тот теплом - тепла прекрасней нет!
Горит негаснущим огнём уж миллионы лет!"

"О Боже! - Света, простонав, сказала старику. -
Неужто знаешь ты, где Бог, поверить не могу!
Скажи же, милый странник мой, как мне к нему пройти,
Как отыскать его чертог да в Рай святой войти?

Уж заплутала я совсем, уж мочи нет идти.
Ах, пожалей меня, старик, от смерти защити.
От смерти злобной, что за мной шагает по пятам
Уж день и ночь, пока я шла вдоль рек и по лесам.

Ведь детки дома меня ждут, и ждёт меня мой муж,
Среди лесов, полей, болот и куликовских луж.
Сейчас они там все в слезах, горюют обо мне,
Не знают, где сейчас их мать, жена, в какой стране.

Жива ли та, иль прах её уже в земле лежит,
А сердце боле не поёт, не плачет, да молчит.
Ах, пожалей, открой, старик, святую тайну мне,
И часть тепла своей души я подарю тебе!"

И тот сказал, Светланы лик улыбкой осветив
Да руку к сердцу своему с душою приложив:
"О дочка милая моя, испёкшая пирог
Из счастья, светлого добра, пройдя аж сто дорог!

Твой Бог живёт в твоей душе и сердце золотом,
И сердце звонкое с теплом - его прекрасный дом!
"О Боже! - Света изрекла. - Неужто это так?!
Неужто Бог живёт во мне, изгнав из сердца мрак?!"

А после, руку приложив к сердечку своему,
Сказала с песенкой в душе седому старику:
"Так вот выходит, почему мы руку прилагаем
К сердечку часто своему, когда добра желаем!

Когда желаем, чтобы жизнь как сказка сладкая струилась
И чтоб несчастье или смерть средь нас, счастливых, не плодились!
Когда любовь в тебе горит со страшной, светлой, жгучей силой,
И милый ласково зовёт любимой, нежной, сладкой, милой..."

"Да, милый, славный человек, - сказал старик седой
И обласкал Светланы лик своей сухой рукой, -
В сердцах живёт наш Бог родной, там светит его лик,
И храм сей тёплый, золотой прекрасен и велик!"

Однако, тут же помрачнев, старик вдруг замолчал,
А через миг, сверкнув слезой, сквозь зубы прошептал:
"Но не у всех Отец живёт: есть разные сердца.
Как у фашистов, например, иного подлеца.

Я расскажу тебе сейчас об этих подлецах,
Которые всё снятся мне в кровавых, страшных снах.
И ты поймёшь, что сердца нет да душ у них в груди;
Одна дорога тварям в Ад, иного нет пути.

Однажды, много лет назад, я сказочно любил;
Ласкал мою прекрасную да на руках носил.
И звали милую мою Настюшенькой родной,
А я, коль сказочно любил, - Фиалкой дорогой.

За глазки чудной синевы, как в небесах лазурь,
В которой гроз и ветра нет, лишь тишь да гладь без бурь.
За тот приятный, нежный свет, который в них струился
И по ночам, как тот цветок, сияя, сладко снился.

Жила она на хуторке среди лесов, болот;
Сверкало поле меж кустов, за хатой - огород.
А в поле жили васильки чудесной красоты,
И вот Фиалочка моя любила те цветы.

За то, что Васей меня звать и я её любил,
Ласкал мою прекрасную и на руках носил.
Идёт вдоль поля и поёт: "Ах, милый Василёк!
Сгорело сердце по тебе, спеклося в уголёк!"

Мы целовались под дубком с омелой на ветвях.
В объятьях я её душил, а та меня - в слезах.
И мы мечтали с ней о том, как будем в счастье жить,
Детей прекраснейших рожать, лелеять и холить.

И вот уж свадьба на носу, сшит свадебный наряд,
Но едет к тому хуторку карательный отряд.
Машины злобные гремят средь сказочных дубрав,
Фашист кровавою рукой закатывал рукав.

Начищен тёртый пулемёт, и автомат горит,
И тут же чёрный огнемёт у ног его лежит.
Гыргычет что-то о своём фашистская свинья
И словно лай собачий льёт сквозь частокол зубья.

А солнце светит ему в глаз, и щурится собака.
Ох, злится, злится эта мразь; боюсь, начнётся драка.
Но вот ухмылка у него на роже расплылась:
Над хатой Настеньки в лучах струя дымка вилась.

То мама Настеньки пекла на свадьбу каравай,
А дочка в этот миг с отцом пила с малинкой чай.
Отец смотрел на дочь свою с божественным лицом
И думал: времечко пройдёт - и внуков полон дом.

И мама, стоя у печи, сказала: "Дочь моя,
Ты самая счастливая! Ох, рада за тебя!
Родишь ты с Васей нам с отцом тьму ласковых ребят,
Прекрасных, удивительных, заботливых внучат.

И будем всей семьёю жить мы много-много лет;
Нет на земле счастливее людей, чем мы, о нет.
Прекрасней станет наша жизнь на сей святой земле,
Да засверкает всё вокруг в Божественном огне!"

И дочь с улыбкой светлою, вздыхая, говорит:
"Ах, как хочу своих детей - ох, душенька болит!
Хочу я дочку и сынка к груди своей прижать,
Как это делала всегда моя родная мать.

Скорей бы свадьба - да в постель любовь до дна испить,
Потом родить родных детей и их, как жизнь, любить.
И с милым, славным Васильком мы будем с вами жить
Да наших добрых старичков лелеять и холить!"

И оба добрых старичка от смеха залились
Да в тот же миг под звон сердец слезою упились.
От счастья плакали они, за их родную дочь,
А в этот час в потоках слёз плыла на счастье ночь.

А я бродил вокруг полей да вдоль дорог цветы
В букет чудесный собирал - редчайшей красоты!
Вот думал: принесу домой да Насте подарю,
Ведь я её, Фиалочку, как жизнь свою люблю!

Я уложу её под дуб, омелой обнесу
Да околдую, как друид, цветами обложу.
Чтоб лик её, как тот цветок, божественно сиял
И, встретив взгляд иных людей, красою ослеплял.

Но я забрался далеко от хуторка того,
И что-то было нелегко, на сердце тяжело.
Не знал я в тот тревожный час, что немец лесом шёл
И что-то на своём "гыр-гыр" про хуторок наш плёл.

В руках держал он огнемёт с зажжённым фитильком,
А меж зубов зажал бычок с фашистским табачком.
Идёт и гыр, гыр, гыр, гыр, гыр - чтоб сдох он по пути,
Чтоб не рождалась больше мразь на жизненном пути!

Ох, это всё мне рассказал прекрасный мотылёк,
Который облетал тогда мой славный хуторок.
Ах, если б сам я видел то, что немец там творил,
Убил бы раньше я дерьмо и Настю б сохранил.

Но вот - прекрасный хуторок; я во поле, во ржи,
А Настя с папой пьют чаёк, и мама у печи.
Сейчас фашист к ним подойдёт, наставит огнемёт,
И вспыхнут сразу три свечи, и жизнь свечей умрёт.

Но нет, подонок не спешит: он Настю больно бьёт,
Берёт несчастную за грудь и в койку волочёт,
Да на глазах её отца и матери родной
Он изнасиловал её, струясь, как пёс, слюной.

Сей яд змеиный истекал на грудь моей любви,
И чресла девственной красы пылали от крови.
Страдала в муках Насти плоть под скрип стальных пружин,
И плакал горько за окном под вопли старый тын.

Звучал набатом страшный крик, струился высоко,
Но я не слышал сей набат: был слишком далеко.
А между тем фашист утих над Настенькой моей;
Надел штаны и говорит: "Вставай! Да поскорей!

Веди родителей во двор и становись к стене;
Давно грустит мой огнемёт, тоскует об огне.
Да, если хочешь, образки бери свои с собой -
Пусть вместе с вами Бог горит, ваш светлый, дорогой".

И Настенька моя пошла, родителей обняв,
Да светлый свадебный наряд в свой путь на небо взяв.
И стали трое у стены, сжимая образа,
А через миг в густом дыму умчались в Небеса.

В огне пылает хуторок, и поле занялось,
А счастье трёх прекрасных тел сквозь семь Небес неслось.
Но дым густой стремился ввысь, и я его узрел,
А после уронил цветы и сердцем обомлел.

Я понял, что горит любовь моя в том хуторке.
Что Настя с мамой и отцом кричат в лихом огне.
Что души их несутся ввысь, клубясь в густом дыму,
И проклинают на весь мир фашиста-сатану.

Но взял я в руки плоть свою и побежал туда,
Где, может быть, была жива ещё любовь моя.
Я думал - быстро прибегу и загашу её,
И будет петь ещё века сердечко у неё.

Бегу и думаю: "Сгори ты, хата, до земли;
Пусть плачут жаркою слезой в дыму твои угли,
Но Настенька моя родная долго пусть живёт
И хоть с обугленным лицом со мною счастье пьёт.

И будет самым дорогим на свете уголёк -
Ах, как бы я его пригрел, к груди своей привлёк!
Расцеловал бы я лицо, спалённое огнём,
И ярко б то сияло мне - как райским, светлым днём!

Слезой бы сладкой окропил я Настеньку свою
И в ножки низко поклонился злобному огню.
Сказал бы: "Ах, спасибо, наш прекрасный огонёк,
За то, что Настю не убил, хоть как-то уберёг!.."

Но вот я прибежал туда, где тлели угольки:
Пустынный старый, добрый двор... посуда... вон коньки...
Ведёрки, банки, серп, топор вдоль бывших стен лежат,
И вилы... вилы вон, в земле, под яблонькой торчат.

А возле дома своего, сгоревшего дотла,
Лежала мёртвая семья, и гарь над ней плыла.
Три уголька передо мной, спалённых сатаной,
И я, узнав свою любовь, покрылся сединой.

Но я не плакал, не рыдал, а вилы ухватил
И, словно волк, без лишних слов за жертвой поспешил.
Нагнал я фрица за леском - тот нёс свой огнемёт -
И всунул вилы в пасть ему - вот-вот фашист умрёт.

Но, прежде чем подонок сдох, я нож ему всадил,
И сердце подлое извлёк, да на кол насадил.
А после зорко посмотрел, живёт ли в нём мой Бог,
И не увидел я Его: поганый то чертог.

Однако тут же, в тот же миг, лихая горсть свинца
В меня вонзилась из ружья другого подлеца.
Подлюга, гадкий полицай сразил меня свинцом,
И я, сказав: "Чтоб сдох, свинья!", упал наземь лицом.

Спасла меня моя любовь к Настюшеньке моей,
Моя земля и мой народ, тепло родных полей.
В землянке выходил меня отважный партизан,
И я бил фрицев вместе с ним за смерть родных селян.

С тех пор прошло уж много лет, а я вот всё живу,
Кляну фашистскую свинью и Настеньку люблю.
Истопал множество дорог да обошёл весь свет,
И где встречал фашиста я, ломал ему хребет.

А где сожжён был хуторок, там яблоньки цветут,
Да птички, помня о войне, с печалью песнь поют.
И где лежали угольки трёх славных хуторян,
Бушуют в пламени цветы, да не растёт бурьян.

Вот, видишь, Света, что за дрянь - фашистская чума,
И в сердце у фашиста есть лишь смрад и вонь дерьма.
И у фашистских холуёв в сердцах кромешный мрак,
Вонь гадких, мерзостных червей, дерьмо и прочий шлак.

Ох, черти ждут их у котла с кипящею смолой;
Настанет час - и подлецы влетят в неё толпой.
Теперь вернись в своё село, прижми к груди детей
И с мужем светлую любовь до дна с душой испей.

Да всем скажи, что Бог живёт лишь в сердце золотом,
А Рай земной с святым теплом - простой крестьянский дом.
Не надо по свету бродить, разыскивая Бога,
А надо Торушку любить, тепло своего чертога.

Кляни фашистскую чуму на чём тот свет стоит,
И пусть фашистская свинья в Аду века горит.
Пусть дети мерзостных отцов, что хаты жгли, людей,
Клянут поганых подлецов да ведьм, их матерей.

Храни в душе своей огонь любви к прекрасной Торе
И в сердце пламень раздувай, сжигай вокруг им горе!
Пусть Рай у дома твоего цветёт, как сто садов,
И слёз не будет на глазах у наших стариков.

Пусть детки счастливо растут на благо всей земли,
Сердца пусть ярче расцветут в Божественной любви!
Ступай, Светлана, поспеши, вернись в свой дом родной -
Туда, где с песней родилась счастливою порой.

Там Рай твой светлый, золотой, а в сердце твоём - Бог;
Прекрасен, звонок и могуч его златой чертог!
Беги, красавица моя, вернись в свой славный Рай,
И с Богом ясным, золотым меня не забывай!"

И Света за сердце взялась, шепнула: "Милый Бог,
Закончен путь мой непростой из множества дорог.
Нашла тебя я наконец: старик с душой помог,
И вот я понесу домой твой золотой чертог!"

Облобызала старика, свой кузовок взяла
Да, зачерпнув живой воды, до дому побрела.
Потом запела от души; кедровый лес прошла
И с Богом в сердце золотом помчалась как стрела.

Но что-то мучило её: "Ах, как же там старик,
Что кушал с ней её пирог, смотря в живой родник?
Куда же он пойдёт босой, в какой далёкий край,
Где он, как будто намекнул, простёрт не светлый Рай?

То край далёкий и глухой, там вроде жизни нет;
Лежит там дьявольский покой уж много-много лет".
И поднялась она на холм, на нём - могучий дуб;
В глазах немеркнущий огонь; тепло от нежных губ.

И смотрит сверху на родник, сверкающий вдали,
Да видит: всё сидит старик на бережку в тени.
Всё держит посох свой сухой над светлою водой
Да думу думает свою, качая головой.

"О добрый, славный мой старик! - Светлана прокричала,
И эхо светлою струёй над лесом засверкало. -
Куда же ты пойдёшь один, раздетый и босой?
Дался тебе тот край глухой, где дует ветер злой.

Да и вообще, где этот край во мгле своей лежит
И как он выглядит, мой друг, и кто за ним следит?"
И старичок, махнув рукой, с тоскою отвечал,
А посох в жилистой руке как меч стальной сверкал:

"Лежит тот край среди болот, от леса лишь пеньки
Остались во поле торчать, как злые угольки.
Зато армада чёрных труб под небо вознеслась,
Как будто страшный чёрный лес, обширно разрослась.

Из чёрных труб струится нефть, в иных огонь горит -
То кровь струится из земли; душа земли горит.
От крови там черным-черно, и жарко от огня,
И дым тяжёлый над землёй висит - не видно дня.

Хоть далеко туда идти, но всё же я приду
И сотворивших это зло я тростью накажу.
Уж буду бить что силы есть за кровь родной земли,
За душу светлую её, что бросили в угли.

Нужны им деньги и бензин, чтоб веселее жить?
Ну что ж, тогда повеселей я буду их лупить.
Потом поймут, что не бензин, не доллар Торе нужен,
А нежный розовый восход с тритоном в светлой луже.

Концерты милых соловьёв в вечерний час весны,
Краса болот да ширь лесов без слёз земли нужны!
Но кровь струится из земли; боюсь, земля умрёт,
А жизнь её плохих людей и дьявол не возьмёт.

Нужна прислуга Сатане, чтоб с Богом вести бой,
А ту не надо звать к себе: сама летит гурьбой.
Летит за долларом к нему на нефтяном коне
И сеет смерть в своём краю - да и в чужой стране.

Коня бы этого убить: противный, страшный конь,
Он смрадом дьявольским смердит, распространяет вонь.
Не надо нам таких коней, нам нужен конь иной:
Краса лесов, краса полей со светлою душой!

Как сядешь на него верхом да понесёшься вскачь,
Жить сразу станет веселей и пропадает плач;
И ветер весело в ушах поёт: "Прекрасна жизнь!
Да здравствует счастливая, земная наша жизнь!"

Но только плачет всё земля, ведь кровь её сосут;
Копыта страшного коня отчаянней всё бьют.
Вот-вот душа совсем сгорит землицы дорогой,
И для планет тогда наступит дьявольский покой.

Ах, Света, милая, прощай; пора уж мне идти.
И ты, родник живой, прощай; журчи и не грусти.
Живите с миром на земле, как завещал нам Бог,
Не бойтесь терний на пути и трудностей дорог.

А я пойду своей тропой в далёкий, мрачный край
И тростью крепкой да сухой воздвигну светлый Рай.
Прощай, Светлана! Веселей смотри на жизнь свою;
Когда-нибудь мы встретимся в ином с тобой краю!"

Хлебнул старик живой воды, махнул рукой, ушёл в кусты;
На тропку светлую взошёл, и в тёмный край он свой пошёл.
Трость, словно меч, в руке блестит; в глазах огонь святой горит.
Родник запел ему во след - да так, что лучшей песни нет.

А Света, с нежностью вздохнув да золотой слезой всплакнув,
С холма высокого сошла и с песней весело пошла.
Пошла туда, где плач ракит над сенокосами летит;
Где бор сосновый и дубы упёрлись в небо, как столбы,

А крик печальный журавлей ласкает тонкий слух полей.
На родину она пошла, где родилась и где жила,
Где ждали детки с муженьком
Да и селяне всем селом.

И шла она на Запад уверенной стопой,
Где родина сияла под яркою звездой.
Душа её прекрасная цвела, как сто садов,
И сердце звонко пело на тысячи ладов.

А голос родниковый журчал, как серебро,
И светлый взор кристальный лучил одно добро.
Ах, видится деревня ей в лазоревых глазах,
Да слышатся ей песенки в родимых Куликах!..
17
Уж май загорелся прекрасный, поют по кустам соловьи,
Душа тает с сердцем от счастья, и бабочки пляшут вдали.
По Старой Смоленской дороге Светлана шагает пешком;
Сияет улыбкой счастливой, в руке - кузовок с пирожком.

На ней дорогой сарафанчик как россыпь алмазов блестит,
В груди её тёплой и нежной чертог златоглавый горит.
Вот речка широкая плещет, у речки видны мужики,
В руках они держат лопаты и роются в недрах земли.

Видать, что-то ищут с азартом - как будто бы клад дорогой.
И вспомнила Света - когда-то французы брели здесь домой.
Побитые, словно собаки, с израненным телом, душой;
Иные безруки, безглазы да с жалкой хромою ногой.

Их вёл молодой император, оставив сожжённой Москву,
И золото вёз он в повозках, поблёклое в чёрном дыму.
Он вёз золотые оклады сгоревших рублёвских икон,
Да прочее золото храмов, свидетелей давних времён.

Тяжёлые были повозки, их тощие кони везли,
И реку с такою поклажей войска перейти не могли.
К тому ж казаки донимали с клинками на резвых конях,
Те лихо рубили французов, искавших еду в деревнях.

И отдал приказ император: обоз у реки схоронить,
А всем уцелевшим солдатам на сторону ту уходить.
Приказ привели в исполненье остатки разбитых полков
Да, вымокнув в речке широкой, ушли от лихих казаков.

Однако не все уцелели в потоке студёной воды,
И множество трупов досталось богиням ужасной войны.
Уплыли они в Ад кромешный, забрав с собой страшный позор,
И с предками где-нибудь в печке горячий ведут теперь спор.

Но злато тяжёлых обозов лежит по сей день у реки,
И роются в поисках клада с лопатою там мужики.
Уж всё побережье изрыли, лишь ямки повсюду видны;
Всё роют, всё роют, дубины, но клад дорогой не нашли.

С тех пор уж два века промчалось, почило немало людей,
И бродит вдоль речки широкой с лопатою уйма теней.
То тени, что в поисках клада пошли по дурному пути,
Забыв, что поистине ценен тот клад, что сияет в груди.

И Света как лань подбежала к простору широкой реки,
К той яме, в которой с лопатой искали свой клад мужики.
Ах, сердце как пламень сияло, ох, плакала громко душа!
Слеза по щеке побежала; исполнилась дрожью губа.

И крикнула Света так звонко, что песню запела река
Да пляску затеяли в небе мотыль, стрекоза и пчела:
"Не там вы копаете, люди, не там захоронен ваш клад,
Поистине ценный и нужный для ваших растущих ребят!

Вы в сердце своё загляните - и Бога увидите в нём;
Бесценным огнём он вам светит, хоть ночью кромешной, хоть днём!
Ценнее монет золотых он, ценнее древнейших корон,
Поскольку он жизнь подарил вам на благо грядущих времён!

Исполнил вас разумом светлым, чтоб мир понимать вы могли,
И чтобы могли удивляться, как мило поют журавли.
Сей клад в златоглавом чертоге введёт вас в прекраснейший край,
Где дом ваш родной, лес и поле имеют название - Рай!

Семья ваша будет счастливой без золота, ценных мехов,
Лишь сердце питайте любовью - да землю своих стариков!
А то, что в землице зарыто французом, что грабил Москву,
Лишь горе несёт человеку, ужасную смерть иль беду.

Пусть золото в недрах сияет как памятник страшной войне
И ноги врагу обжигает на мирной, прекрасной земле.
Иконы же вместе напишем поярче и краше иных,
И храмы повыше построим на месте пожарищ былых.

Иконы оденем в оклады из золота нашей души,
А храмы зальём позолотой из нашей сердечной печи.
Бросайте же ваши лопаты, вернитесь в родные дома.
Там дети вас ждут и супруги, любви и добра закрома!"

Лучом из горящего сердца летели Светланы слова,
В людские сердца проникали, горя в них, как в печке дрова.
И люди улыбкой сверкнули, копаться в земле прекратив,
Да бросили в яму лопаты, рукой хорошенько зарыв.

А после сказали: "Светлана, спасибо, родная, тебе,
Что Бога открыла нам в сердце, бесценнейший клад на Земле!
Отныне мы ярко сверкаем под солнцем прекрасным с тобой
И клад свой в горячем чертоге в село понесём, в дом родной.

Чтоб семьи у нас золотились, как древней иконы оклад,
И детки счастливыми жили, как сонмы небесных ребят.
Чтоб Рай наш сиял ещё ярче средь тучных лугов и полей
И песни звучали позвонче бесчисленных стай журавлей.

Ступай же, Светлана родная, и людям земли передай,
Что истинный клад - сердце с Богом, а дом их - единственный Рай!"
И Света пошла, распрощавшись с богатыми теми людьми,
На берег другой по мосточку, пылая в горячей любви.

На землю сошла, оглянулась: не видно нигде мужиков,
Что рыли лопатами землю средь древних замшелых дубков.
Лишь пели от счастья осока, аир и рогоз с камышом,
И майский приветливый ветер кружил над водой и мостком.

Шепнула Светлана: "Прощайте! Я клад свой домой понесу,
Где ждут меня милый и дети в прекрасном, цветущем Раю!"
И шла она долго дорожкой средь милых лесов и полей
Да часто слыхала напевы дроздов, соловьёв, журавлей.

Видала, как в травке зайчата резвятся средь звонких осин,
Как тетерев шёл за невестой, нахохлившись, словно павлин.
Однажды гнездо куропатки под кустиком ивы нашла,
Но, песенку спев милой маме, с улыбкою дальше пошла.

Лосёнок лежал средь осоки высокой, сухой и густой -
Видать, его мать схоронила, родив прошлой ночью с луной.
Ах, сердце от счастья пылало, ах, песенку пела душа!
Природа вокруг так сияла, как была она хороша!

Но вот вдалеке задымило: как будто бы поле горит,
Хотя ещё рано дымиться, ведь зелень на поле лежит.
Тогда, что же может дымиться чудесной весенней порой?
И Света тотчас догадалась: то палят траву-сухостой!

"О Боже! Безмозглые люди! - воскликнула Света в сердцах. -
Вы губите зверя и птицу, горящих в траве и кустах!
Лосята, птенцы и зайчата сгорят все со старой травой,
И пепел пожарища вскоре могилой им станет большой!"

И, с места сорвавшись стрелою, помчалась Светлана вперёд -
Туда, где с пожухлой травою в огне всё живое умрёт.
Схватила огромную палку, как в древней войне булаву,
Да двинула ею верзилу, что жёг вкруг сухую траву.

И злобно, сквозь зубы сказала: "Мерзавец, безмозглый кретин!
Какая скотина рожала тебя средь цветущих долин?
Ты разве, подонок, не знаешь, что жизнь убиваешь огнём:
Огонь всё вокруг пожирает и бьёт своим страшным бичом!"

Затем она бросила палку и принялась пламя гасить,
Верзила же, ей помогая, помчался водицу носить.
Огонь был немедля потушен, и жизнь он ничью не сгубил,
Мужик же, заплакав от счастья, у Торы прощенья просил.

Сказал, что он больше не будет траву здесь сухую палить;
Не знал он дурной головою, что птенчики могут в ней жить.
Что деток зайчихи хоронят в высокой пожухлой траве
И всякая живность ведётся в сухой прошлогодней листве.

А Свете сказал он: спасибо за хлёсткий удар по хребту! -
Не знал он прекрасней науки на прожитом этом веку.
Сказав же, он стал на колени и пал со слезой целовал;
На месте паденья слезинок зелёный побег побежал.

И Света с душою шепнула, увидев, как слёзка блестит
И травка красой молодою на солнце с улыбкой горит:
"Прощай, мужичок, и запомни: у нас с тобой Тора одна;
Она должна с радости плакать, а не от злого огня".

Сказала - и дальше помчалась, неся свой чертог золотой, -
Туда, где семья дожидалась и Рай её светлый, земной.
На горку взойдя, оглянулась: мужик на коленях стоит,
Над пеплом струится слезами, а травка бежит и бежит.

И громко она закричала: "Природа! Как в сказке живи!
Поймёт человек, что лишь в сердце должны полыхать все огни!"
Потом побежала дорожкой своею прямой, золотой -
И видит: семья у окошка, и дом её светлый, родной.

И Рай, словно радуга, светит, и звонко поют журавли,
Да слышно, как где-то над бором голубка поёт о любви.
Вдали полыхает болото вечернею алой зарёй,
И лось марширует с лосихой тропою с пожухлой травой.

Вот выбежал из дому милый, и сын с дочкой следом бегут;
Улыбки на лицах сияют, и трое глаза свои трут.
Слезами они истекают; от счастья их слёзы текут.
Ах, глядя на них, Света плачет: боится - сейчас те умрут.

Но вот все родные в объятьях; семья вся святая стоит
Да слова промолвить не в силах, лишь сладко рыдает, молчит.
А миг пролетел незаметно за бурными реками слёз,
И славный хозяин семейства жене дорогой произнёс:

"Моя дорогая супруга, втроём мы тебя заждались,
Слезами своими упились, в молитвах своих извелись.
Молились, чтоб ты поскорее вернулась в родную семью
Да мужа прижала к сердечку, и сына, и дочку свою.

Молились за то, чтобы Боже берёг тебя в трудном пути
И горю с бедою и смертью не дал за тобою идти.
Чтоб он расстилал пред тобою дорожку из ярких цветов,
Которая песней струится средь райских лугов и лесов.

Ещё мы молились, чтоб Бога нашла ты, пройдя сто дорог,
И нас бы ввела всей гурьбою в его златоглавый чертог.
Нашла ль ты, моя дорогая, прекрасного Жизни Творца?
Дошла ль ты, по свету блуждая, до врат золотого дворца?"

И дети вдвоём подхватили, целуя родные глаза,
В которых брильянтом сверкала и ярко горела слеза:
"Ах, милая, милая мама! Скажи же, скажи же скорей:
Нашла ли, нашла ли ты Бога средь светлых лесов и полей;

Средь гор, подпирающих небо, средь тёплых цветущих долин,
И там, где с живою водою родник веселит жизнь равнин?"
И Света, прижав крепко мужа и деток к сердечку с душой,
Ответила с песней: "Нашла я, нашла я чертог золотой!"

Чертог - это доброе сердце, в котором пылает огонь,
Он самый горячий на свете - и пальцем его ты не тронь!
Огонь - это Бог наш чудесный, который нас к счастью ведёт;
Покуда пылает он в сердце, жизнь на Земле не умрёт!

А Рай - это дом наш родимый и лес, окруживший его,
Луга и болото с канавой - да нивы поющей тепло!
Ах, много на свете чертогов: у вас, у меня, у людей -
Для нашего славного Бога, его негасимых огней!

Пусть будет их больше, прекрасных; пусть ярче сияют огни,
И Тора от счастья заплачет, наступят чудесные дни!
Жизнь станет похожей на сказку; повсюду запляшут цветы;
Несчастья с бедою исчезнут, исполнятся наши мечты!

Народы сплотятся в единстве, жить будут одною семьёй -
Как звёзды на небе сплотились с одною прекрасной Луной!
Забудут про распри, раздоры, живя только с верой одной,
Что счастье лишь в мире построишь с приветливой, честной душой!"

"Ах, мамочка, - детки сказали, - и папочка миленький наш,
Да здравствуют наши чертоги и души - их доблестный страж!
Чертог мы украсим любовью, доставшейся нам от земли,
Что наши прекрасные предки со всею душой берегли.

В очаг же дровишек подбросим, что Тора нам с жизнью дала,
И выше взметнётся в нём пламя святого, родного огня!
В Раю же мы храмы воздвигнем в честь жизни святой на земле,
И будут сиять ярче лица в Божественном светлом огне!"

И четверо вслед прокричали: "Да здравствует тёплый чертог!
Да житель его ясноликий - родимый, прекрасный наш Бог!"
А после ушли в свою хату да ели с медком пирожки,
Пока за окном не стемнело да не запели сверчки.

Зажгли в уголочке лучину под старым резным образком
И пели от счастья с любовью, о Рае их светлом, родном.
Потом услаждались супруги теплом своих трепетных рук,
А в тёплой груди их струился чертога немеркнущий стук.

Огонь полыхал на простынках - ах, ярко горела постель,
И вздохов напевы струились как нежная тёплая трель.
А детки уснули в постельках, что сделал для них их отец,
И ярко пылали над ними огни лучезарных сердец.

Огни устремлялись в окошко, в цветущий, немеркнущий рай,
Где кошка, любуясь луною, вскочила на старый сарай.
Где весело лают собаки в заросших цветами дворах
И где на волшебном просторе омела цветёт на дубах!!!

Леночка глубоко вздохнула, вытерла слёзы под многочисленные всхлипывания и проговорила:
- Ну, вот и всё... конец стихотворению. Боже... но как же это чудесно, Лёнечка... милый наш, родной Лёнечка!..
А Светлана Семёновна молча передала засыпающего маленького Матюшу Оле, которая горько плакала, но слёз не вытирала, опустилась на колени и сладко поцеловала землю. За нею это сделали и все остальные. В общем, на этом месте можно поставить точку - не в жизни, естественно, которая у нас, как Бог, чудесная, бессмертная и бесконечная, а в повествовании о маленькой, затерянной в лесах деревне и её славных, прекрасных жителях, ведущих народы к великому объединению. Остаётся добавить, что Матвей, Левон и Лида Рогожина лежат рядышком под сенью густой, необычайно разросшейся сирени. По весне в ней струятся соловьиные трели, а могилки тонут в необычайно сладком аромате. На месте Дедова леса подрастают дубки, ели и сосны. И куликовцы с надеждой взирают на некогда прекрасное и обширное болото. Частенько они собираются вместе на лужайке перед домом Зворыгиных, и под клёкот аиста балуют деток, поют песни - и, конечно же, осанну Торе. И верят, что Тора будет жить, а со временем станет ещё прекраснее, шире и могучее! Да ещё говорят: "Всего вам доброго, Люди! Счастья всем и процветания! Да здравствует Свобода! Да здравствует грядущее Великое Объединение Народов! Под одним на всех небом, под одним на всех Богом, с одной на всех верой, под сенью одной на всех Церкви! На благо жизни, ради всеобщего счастья, ради миллионов-миллионов следующих поколений!"

Начало смотри в проекте