Нежанровый роман (Людям всей планеты посвящается)
Послесловие.

"Сон Светланы Семёновны, записанный поэтом-любителем Левоном Виноградовым на большом торговом судне "Заря" где-то в акватории Тихого океана"

(продолжение)

А вдова его с дочуркой вне страны теперь живёт
И оттуда храбро битву за людей своих ведёт.
Эх, была б я посильнее - помогла б невестке я
Да и вместе с внучкой милой удавили б упыря!"

Тут старушка обомлела, оседать вдруг начала.
Пара - женщина с мужчиной - её под руки взяла.
А за жалкою старушкой вышел к Свете гражданин -
Средних лет, усы, бородка, серебро младых седин.

И промолвил речь такую, злостью прямо весь кипя,
Точно подлого тирана удавил бы, упыря:
"Эта мерзкая скотина шутит с нами иной раз
Да общественности мира пыль пускает прямо в глаз.

Вот придумал он однажды так с народом пошутить
Да и мерзкой этой шуткой глаза миру припылить.
Он назначил Референдум: быть ему или не быть:
Пусть народ, мол, сам решает, с кем ему желанней жить:

Или с ним, подлюгой гадким, или с кем-нибудь другим;
Либо с чёртом, либо с жабой, либо с демоном лихим.
Может выбрать президента настоящего себе
Или лучше свой парламент самый верный на земле.

Выдал всем он бюллетени, показал, как заполнять -
Вот уж подлая скотина, удавила б его мать.
Бюллетень народ заполнил, вычеркнув Тирана вон,
Да бумагу в урну вбросил - и решил, что выиграл он.

Только жулик этот подлый всех нас скопом обманул:
Наши вынул бюллетени, свои тут же запихнул.
В своих гадких бумажонках своё имя написал
И как будто бы чужою он рукою подписал:

"Я, такой-то и сякой-то, голосую за того,
У которого не рожа, а поганое мурло.
За Диктатора родного голосую своего
И не лайте, иностранцы, на папашу моего!"

Ну а тот, кто балом правил, всему миру огласил:
Референдум прошёл чисто и Диктатор победил.
Будет он отныне править, как велел того народ.
Ах, вонючая скотина, вот бы вилы ему в рот!

Вот такую злую шутку наш Диктатор сотворил
И такою подлой шуткой очи мира припылил.
От такой поганой шутки мы рыдаем, горе пьём,
А Диктатор ржёт, как лошадь, и ему всё нипочём".

Вновь девица молодая просочилась сквозь ряды;
Вся в слезах стоит, рыдая, да с фатою из беды.
Руки к сердцу прижимает, видно, сильно то болит,
И такую вот тираду Свете громко говорит:

"Мой любимый был студентом, он меня боготворил,
Но однажды наш Диктатор злой рукой его убил.
Он не сам, конечно, сделал это мерзостное зло,
Псы цепные в чёрных масках постарались за него.

Было так. Сияло солнце. Ветер треплет гордый флаг.
Шли по городу студенты, отбивая чёткий шаг.
Их колонна демонстрантов направлялась ко дворцу,
Чтоб вручить письмо народа негодяю, подлецу.

В том письме просили люди, чтоб свободу тот вернул,
Что лукаво, вероломно у народа умыкнул.
Песни пели дружным хором и кричали:
"Сатана! Отдавай народу волю и покинь нас навсегда!.."

Милый мой сжимает крепко древко флага своего
И поёт со всеми громко с песней сердца моего.
За свободу для народа, для себя и для меня,
Он шагает смело, гордо, верность родине храня.

Но вдруг лают в мегафоны в масках чёрных злые псы,
И мороз бежит по коже - рук, груди, лица, спины:
"Прочь, негодные студенты! А не то в тюрьме сгноим!
Будет вам свобода, твари, да потомкам дорогим!"

Но те храбро маршируют с гордо поднятой главой
И поют о светлом счастье, что воздвигнут над страной.
И мой милый голубочек крепко держит флаг в руке
Да со всеми распевает гимн свободе на земле.

Только псы всё громче лают, уж тиран завыл вдали.
Вот и шлемы засверкали, на народ огнём пошли.
Плети свищут, водомёты поливают всех людей,
Не щадя ни дев прекрасных, ни их доблестных парней.

А мой милый с флагом гордым не страшится мерзких псов
И стоит колоссом славным средь своих родных бойцов.
Но вот пуля просвистела, выпал флаг из рук его,
И кровь алой, тёплой струйкой залила собой чело.

Умер тихо ненаглядный под всеобщий громкий крик,
Только сердце моё плачет да гремит, как гор родник.
И стоит в глазах любимый с непоникшей головой -
Да подонок в ярком шлеме в дружбе с подлым сатаной".

Вслед девица разрыдалась да в толпу назад ушла,
А толпа, вздохнув со стоном, вместе с ней заплакала.
За девицей парень скорбный мягкой поступью идёт
И такою горькой речью от души своей течёт:

"Наш Диктатор окаянный правит много-много лет,
И - мой Бог! - его правленью ни конца, ни края нет.
Вот недавно он задумал праздник славный закатить:
В честь того правленья - демон! - город весь вином залить.

Поустраивал концертов на центральных площадях,
На проспектах широченных - да ещё в иных дворах.
Бочки пива прикатили, стали потчевать людей,
Превращая постепенно их в ничтожнейших свиней.

Туалеты, что стояли, люди стали обходить
Да по-свински приседали, чтоб дерьмо своё излить.
Изливали, где попало: на широкой мостовой,
Да вдоль сквериков прекрасных, приседая всей гурьбой.

Молодые джентльмены превратились все в свиней.
Стайки девушек прекрасных - в стадо коз, овец, чертей.
Под кустами - кучки, пары, занимались там кто чем:
Кто пивко сосёт в угаре, кто любовь дарует всем.

Все, кто был душою мягок, сердцем добр и мир любил,
Стали лаять как собаки, скопом драться со всех сил.
Что в них было человека, уничтожило вино,
Да с весельем тех концертов в плоть их влило лишь дерьмо.

Мусор бурою горою город весь застлал собой,
Словно то Диктатор плюнул своей мёртвою слюной.
Звон бутылок повсеместно громыхал как злой набат,
И в сердцах он горько таял пареньков и их девчат.

Я с супругой своей милой заглянул на сей пикник -
И в тот миг, сие увидев, всей душой своей поник.
Ведь я понял, что Диктатор учинил сие не зря:
Чтоб сгубить младые души, алкоголем веселя.

Чтоб все видели: подонок - их единственный отец,
Никакой он не диктатор, никакой он не подлец:
Веселиться даёт вволю - уж диктатор так не даст;
Вон, взгляните, под сосною - девок, хлопцев пьяный пласт.

Чтоб плодить себе подмогу из таких вот алкашей
Да и править ими вечно - уйму дней и злых ночей.
Чтоб росло ягнячье племя со свинячею душой,
Обеспечив жизнь тирану, его счастье и покой.

И вскричали мы с любимой: "Что ж ты делаешь, народ?!
Этот праздник окаянный душу вмиг твою убьёт!
Прекрати же веселиться, пить Диктатора вино,
Не то мерзость расплодится повсеместно и дерьмо!

Сохраните, люди, души; в сердце - к родине тепло!
А Диктатор вас обманет, ох обманет всё равно!
Лучше верьте вы сердечку, что в груди с душой живёт
И мечтает: очень скоро власть Диктатора падёт!"

Но что мог услышать парень с захмелевшей головой,
Вволю водочки напившись да плывя пивной рекой.
Он схватил с земли бутылку, опустевшую до дна,
И швырнул в нас с лютой силой - ох и выла же она!

Мне казалось, что, сверкая, та в меня стрелой летит.
Да и думал, пусть дурная стёкла в мозг мой все вонзит.
Но зато любовь святая, что со мной теперь стоит,
Будет жить, беды не зная, и ребёночка родит.

Что ж, поплачет на могилке - тёплой, светлой, не сырой,
Да расскажет после сыну иль дочурке дорогой,
Что отец был славный парень, что свободу он любил
И с любовью к честным людям жизнь он светлую прожил...

Но бутылка угодила прямо в милую мою,
И теперь живёт та, видно, в своём солнечном Раю.
Я же плачу дни и ночи, реку слёз уже пролив.
Странно только, что от горя я ещё как будто жив".

Зарыдал вдовец всем сердцем, душу светлую излив,
И опять в толпу вернулся, скорбный взгляд свой потупив.
Да рыдал там, как ребёнок, не стесняясь своих слёз;
От такого плача, люди, по спине бежит мороз.

Вот вдовец весь в чёрном вышел. Долго молча всё стоит.
Вздохом горестным исходит. Плачет... да и говорит:
"Я свою жену родную положил намедни в гроб;
Ручки нежно целовал ей, щёчки, глазки, белый лоб.

Умерла она в печали, в цвете юных своих лет.
Нет жены теперь прекрасной, и семьи с ней тоже нет.
Потому что сын наш милый где-то без вести пропал;
Журналистом тоже был он, о свободе всё писал".

Наконец, вдова вся в чёрном вышла гордо как солдат.
Хоть и плачет, как ребёнок, но глаза огнём горят.
Говорит: "Мой муж родимый был отважный генерал
И пропал, а где - не знаю; он свободу защищал!

Он Диктатору перечил, не хотел людей казнить
Да мечтал, что люди скоро будут в светлом счастье жить.
Говорил он, что свобода - это то, что дал нам Бог.
Но простить ему Диктатор эту мысль, видать, не смог.

Лишь один тиран вонючий может волю нам дарить,
Только с ним, козлом поганым, можно счастье вволю пить.
Если ты его целуешь - да желательно в задок,
Проживёшь ты жизнь гнилую в счастье мрачном хоть годок".

Вот ещё одна гражданка - тоже в чёрном и вдова -
Вышла молча, поклонилась - да и слёзно изрекла:
"Муж мой родненький - политик, он пропал средь бела дня;
За свободу он боролся - для народа и меня.

Он сражался, как спартанец, с чёрной, злобною ордой
И, видать, нашёл в землице свой безвременный покой.
Пропадёшь и ты, Светлана, как те светлые мужи.
Уходи, оставь нас грешных, своё счастье сохрани!"

И толпа затрепетала, забурлил вновь слёз поток,
Да над скорбною землёю прокатился шепоток:
"Ох, оставь нас всех, Светлана, да ступай в свой край родной.
Если здесь тебя увидят, то заплатишь головой!"

Но Светлана всё стояла, слёзы капали из глаз,
И в рыданьях прокричала - как богиня на сей раз:
"Что же вы, как те телята, подчинились одному
Изуверу, супостату, проходимцу и шуту?!

Ведь у вас не ссохлись руки, груди силою полны;
Волю, данную вам Богом, отстоять вы здесь должны!
Трудно, что ль, сорвать повязки с молчаливых своих ртов
И кричать: "Нет боле рабства! Есть свобода без оков!"

Соберитесь всей толпою да ступайте на дворец -
И Диктатора с ордою уничтожьте, наконец!
Сотворили вы ошибку - что ж, ошибки исправлять
Завещал нам ясный Боже, завещала наша мать!

Но, видать, вы все трусливы; воля ваша как раба -
Вся ничтожная, нагая, обескровлена, слаба.
Что ж, пойду тогда бороться я с Диктатором сама.
Уж поверьте, одолею эту сволочь и одна!

Я верну для вас свободу ради счастья всех людей,
И не будет больше плакать море горестных теней.
Я избавлю вас навеки от Диктатора и псов,
Что плодили повсеместно горы трупов, уйму вдов!"

И пошла к дворцу Светлана горькой слёзною рекой,
Тени скорбно ей махали своей тёплою рукой:
"Возвращайся к нам, Светлана, и победу принеси,
Да избавь наш город славный от Диктатора и лжи!"

Над дворцом всё флаг трепещет, у дверей всё танк стоит,
Шлемов ряд в лучах всё блещет, марш всё бравый зло гремит.
Но Светлана, как богиня, шла вперёд да, не боясь,
Разбросала псов отряды, над Диктатором смеясь.

Во дворец вошла высокий, танк ногою отпихнув
Да его тугое дуло напрочь камешком заткнув.
По ступеням поднимаясь, била псов своей рукой.
Наконец вошла в хоромы через дверь с витой резьбой.

За столом сидел Диктатор; что-то быстро он писал.
Может, нового декрета строки резво намечал.
Только образ слишком странный - в сердце Свету поразил
И на миг своей картинкой разум женщины затмил.

То сидит он бородатый, то с усами, то лысак,
То он руку вскинет лихо, то засунет за пиджак.
Вроде Гитлер, да не Гитлер; Муссолини, да не он;
Вроде Франко с Пиночетом, вроде Сталин - нет, не он.

То араб, то европеец, африканец, азиат;
То, как мел, седой и белый, то копчёный, как мулат.
Вот похож он на чурбана с кучерявой бородой.
Вот - на полного болвана с лысой, круглой головой.

Что-то новое в сим лике полыхает как огонь,
И исходит, как от жижи да навоза, злая вонь.
Видно, парень прямо с хлева прибыл в "славный" сей дворец,
Чтоб поправить в нём народом, как последнейший подлец.

Но лишь миг прошёл, и Света в руки всю себя взяла
И такую вот тираду со всем сердцем изрекла:
"Ну, здорово, злой Диктатор! Что, не ждал, небось, меня?
Думал, я пройду сей город, не увидевши тебя?

Думал, в морду не получишь от крестьяночки простой
За потоки алой крови, злобно пролитой тобой?
За попранную свободу, что забрал ты у людей,
За униженных тобою стариков, старух, детей.

Ты, я вижу, не диктатор, а тиран с гнилой душой;
Возомнил себя папашей надо всей большой страной.
Стал занозою народу на его святом пути,
Отняв враз его свободу да задраив, сволочь, рты.

Ишь, воняешь, дрянь, навозом - видно, хлев твой слишком чист;
Жижей прямо весь исходишь; как кабаний круп, ворсист.
Что, небось, сбежал с деревни, да и в город сей пришёл?
Что ж ты, рыло поросячье, в этом городе нашёл?

До тебя здесь жили люди, счастье строили своё,
Деток весело рожали; было радостно, тепло.
Ты же, бросив хлев родимый, скот, замученный тобой,
Прискакал сюда, и людям пришлось жить с такой свиньёй".

Прежде чем тот смог ответить, Света быстро подошла
И Диктатору по уху дала звонкого щелчка.
После плюнула на харю, озверевшую в сей миг,
И под дых как саданула! - изрыгнул тот дикий крик:

"О прекрасная Светлана, ты зачем сюда пришла?!
Пощади меня, прошу я, всей душой молю тебя!
Пожалей ты мои уши да не бей меня под дых,
И не лей ты в мою харю слюнок светлых, золотых!

Я ведь - царь всего народа, право править получил,
И плевков, хоть и прекрасных, в харю я не заслужил.
Да и бить меня, зачем же? Я ведь - папа для людей,
И люблю я всех всем сердцем: мам, отцов и их детей!

Вот пишу сейчас декретик, по которому гулять
Будем мы со всем народом и как козлики скакать.
Воскресенье - пир на славу; праздник вышел - ой-ля-ля!
Денег хватит для сей бучи - ох поёт казна моя!

И не верь ты журналистам заграничных, прочих стран:
Их перо строчит в газетах обо мне один обман.
Это ж надо, что болтают: будто я для всех - тиран,
Что диктатор окаянный, недотёпа, бандюган.

Будто я извёл народу уж невиданную тьму;
Посажал людей счастливых скопом в мрачную тюрьму;
Закопал живьём в могилы тех, кто в счастье хотел жить,
Кто мечтал о светлой доле, свой язык родной любить.

Вот божусь тебе я, Света, никого я не убил,
Жизни лично человека я ни разу не лишил.
Разве пару журналистов ненароком наказал,
И пропал, куда - не знаю, неугодный генерал.

Ну, ещё там человечек что-то молвил обо мне,
Так его, видать, зарыли мои псы в сырой земле.
Пару девок надоевших я под свист лихой прогнал,
Неугодных миллиончик из страны своей изгнал.

Ну и что ж ты здесь ответишь, Света милая моя?
Неужели я - диктатор? Посмотри же на меня!
Я - отец всего народа, я здесь правлю о-го-го!
Кровь не пью. А что свобода? Это полное дерьмо".

Та же тут же отвечает, плюнув раз, затем - другой,
К сердцу руку прижимая да сверкнув слегка слезой:
"Да, конечно же, немного душ, Тиран, ты загубил,
И кровинушки душистой не столь много ты испил.

Но ты отнял у народа его главное добро,
Что само собой, конечно, не такое уж дерьмо.
Ты свободу отнял, падаль, у людей своей рукой
И заставил их покинуть свой чудесный край родной.

Кто остался под тобою, того сделал ты рабом
И с утра до поздней ночи бьёшь его своим кнутом.
Кто привык к своей судьбине - тащит тяжкое ярмо.
Кто не свыкся, тот хватает в руки грозное кайло.

Но последних - единицы, прочих всех ты истребил
Да по тюрьмам неприступным в одиночки рассадил.
Вдовы плачут повсеместно, тени бродят по стране.
Ну, молись теперь, скотина, уж пора идти и мне!"

И с последними словами Света к гаду подошла
Да над лысой головою руку с гирей занесла.
Только тот взмолился громко: "Пощади меня, прошу!
И из этих мест навеки я немедленно уйду!

Ведь не я здесь виноватый - виноваты мои псы,
Что упившиеся властью пили кровь своей страны.
Я же псов ругал прилежно, кости строго отнимал
Да самих, отъевших брюхо, как положено, сажал.

Я - придурок несусветный, Богом проклятый кретин;
В голове моей опилки - в лучшем случае, ватин.
Я действительно в деревне прожил жизнь до зрелых лет,
Но, видать, мозгов не нажил, коль в башке один декрет.

Ведь не я страною правил, это всё они, всё псы.
Я ж декреты только правил - да, наделал я беды.
Но теперь я всё исправлю, всё, что сделал, зачеркну,
После мир я сей оставлю и в другой затем уйду!"

Но Светлана неприступна, со слезою говорит,
И рука её над плотью, как и прежде, не дрожит:
"Не видать тебе пощады, злой Тиран, Диктатор злой,
Ведь, уйдя в другие страны, и туда придёшь с бедой.

Уж такою ты поганкой уродился на земле.
Жить тебе отныне, сволочь, в адской, огненной золе.
Лучше б ты себя подвесил у родительских ворот,
Да свободы не лишал бы свой прекраснейший народ.

За свободу, не за трупы, я тебя сейчас убью -
И не думай, что останки я твои похороню.
Пусть собаки пожирают их средь светлых площадей,
Где сейчас бушует море приневоленных теней.

У свободы машут крылья, они ввысь тебя несут,
И ты слышишь, как сердечко да душа твои поют.
Созерцаешь мир прекрасный, его сказочный полёт,
И мечтаешь, что когда-то он прекрасней заживёт.

Со свободою ты пляшешь на полях своей страны,
И от пляски этой милой полны житницы твои.
От свободы ввысь стремятся золотые города,
И сияет счастье в лицах, как волшебная звезда!

Ты же, подлый недоделок, крылья людям обрубил,
Счастье в сердце их прекрасном своей злобою убил.
Твой народ не пляшет в поле, не стремит ввысь города,
А поэтому, подонок, ты умрёшь, гад, навсегда!.."

Только вот застыла гиря, и рука уже дрожит,
А Тиран упал со вздохом и у Светы ног лежит.
Не дождался он удара железякой по челу
Да и умер, душу отдав тихо Богу своему.

Псы сейчас же разбежались и зарылись в норы, пни,
Да и крысы все исчезли - ох, и были ли они?
В небе тут же посвежело, посветлело, как в Раю,
И голубка пролетела, спев от счастья песнь свою.

Из воздушного пространства луч сверкнул, как будто Бог
Миру лик явил свой ясный и златой резной чертог;
Да промолвил: "О Светлана, мы изгнали сатану,
Одолели злую силу, кончив общую войну.

А теперь скажи народу, что от сей святой поры
Будет он всегда свободным, как свободны я и ты.
Пусть залечивают люди раны сердца и души.
Успокой их добрым словом да, как жить им, подскажи!"

И открыла Света окна посветлевшего дворца,
Прокричала: "Люди! Город! Нет здесь больше подлеца!
Ваш тиран простился с миром, унеслась его душа,
И отныне вы свободны - вы свободны навсегда!

Возвращайтесь в семьи ваши, испеките каравай
Да отпразднуйте свободу - так, чтоб ярко вспыхнул Рай!
И верните своих граждан, что покинули страну,
Перебравшись на чужбину, там ведя за вас войну.

И они пусть с вами пляшут, песни весело поют
Да детей рожают нежных, счастье с вами вместе пьют.
Ведь они боролись храбро за свободу много дней -
Здесь, а также на чужбине ради ваших же детей.

Много их сложило кости на сей мерзостной войне.
Кто в земле лежит безвестной, кто пропал бог знает где.
Обелиск поставьте светлый этим доблестным бойцам,
Чтобы стыдно было вечно их убившим подлецам!

Да из тюрем воротите всех, кого в них упекли,
Что боролись за свободу своих пращуров земли.
После к сердцу их прижмите всею силою, что есть,
И скажите им: "О люди! Вы для нас - душа и честь!"

Что ж, ступай, народ свободный, да всем сердцем веселись,
Но диктаторов ужасных впредь ты чутко берегись.
Не пускай в свой дом прекрасный всяких хитрых простаков.
Хоть они лицом и милы, но в душе - тьма червяков.

Нарассказывает сказок про таких-сяких бычков,
После рот забьёт вам паклей да навешает оков.
Тюрьмы скоренько заполнит неугодными ему,
На замок стальной закроет и свободу и страну!"

И исчезли тут же тени, видно много светлых лиц,
И упал народ свободный перед Светой наземь ниц.
Прокричал: "О дочка Торы! Ты спасла нас от беды,
От посланника из Ада, Люцифера-Сатаны!

Оставайся нами править, будем мы тебе верны,
Да построим вместе счастье ярче солнца и луны!
Город сделаем светлее да в улыбки облачим,
Будет самым он красивым, самым светлым, золотым!"

Но Светлана отвечает с золотистою слезой
И народу нежно машет своей тёплою рукой:
"Нет, спасибо, дорогие, правьте сами вы собой.
Ведь вы - люди, да не быдло под пастушьею рукой.

Я же вдаль уйду немедля, продолжая нить дорог.
Может, скажет кто, где - Боже, где стоит Его чертог?"
И народ, улыбкой в лицах город вольный осветив,
Громко молвил, словно в песне, руку к сердцу приложив:

"Иди, наша красавица, в тот мир и те края,
Куда тебя ведут твои сердечко и душа,
Твой взор кристально-чистый с лазурью золотой,
Исполненный любовью светлой к Торе дорогой!"

И та, оставив город сей с диктаторским дворцом,
Пошла своей дорогою с счастливейшим лицом.
Народ вдогонку песни пел под музыку сердец.
Но как же долог путь святой! Когда ж придёт конец?

И вот вновь славный ветерок к душе её прижал
И над землёю голубой по небесам помчал.
Он целовал её в уста, вливал в неё любовь,
И трепетала Светы грудь, и горячилась кровь.

Вернул он Свету в те места, где сразу повстречал,
А после небом голубым к Диктатору умчал.
Расцеловались, как тогда, и с сердцем, и душой.
И распрощались как друзья, пойдя своей тропой.
10
И вот - блаженный, тёплый Юг, простор сухих степей,
Звенящих рек, больших садов да золотых полей.
Вдали гряда прекрасных гор под небо вознеслась,
Возможно, там, в тиши глухой, жизнь наша родилась.

Над виноградником большим танцует мотылёк,
А в небе кружится орёл - как звёздочка, далёк.
Его стихия - высота; там жизнь его течёт,
Да только птица в облаках гнезда, увы, не вьёт.

И вот Светлана подняла кристальные глаза
Да нежным голосом своим окликнула орла:
"О гордый, храбрый властелин лазоревых небес,
Ты видел в жизни миллион прекраснейших чудес;

Ты видел войны, видел мир, каким он должен быть,
Так, может, скажешь ты и то, где Бог мой может жить?
Возможно, видел ты его средь виноградных лоз,
Иль на лужку с густой травой, куда гоняют коз?"

И тот ответил с высоты, продолжив свой полёт,
"Ах, милая красавица, не здесь твой Бог живёт!"
"Но где же, милый властелин?"
"Возможно, средь вон тех долин!"
"Но я была ведь там уже!"
"Тогда на той большой горе!"
"Уверен ты?"
"О нет, о нет!"
"Ох, моченьки во мне уж нет!"
"А может быть, за той горой, где моря стелется покой?!"
"Пойду-ка, милый, посмотрю... ох, коль дойду, ох, коль дойду!"
"Дойдёшь, прекрасный человек: таким, как ты, бессмертен век!"

И Света ровненько пошла туда, где высилась гора,
Где речка звонкой, шумной трелью течёт по старому ущелью,
Где шапки снежные лежат средь облаков густых громад,
Где ей казалось, Бог живёт и в родничке водицу пьёт.

А там, за горною грядой, лежал воды морской покой.
Возможно, Ева в той воде купалась с мужем на заре.
И Авель с Каином там мылись и дедушке с душой молились;
Просили счастья и любви на благо всей большой земли.

И шла Светлана по полям, садам прекрасным и степям,
Вдоль рек холодных и лихих, сбегавших быстро с гор больших.
В низинах хуторки лежат, и храмы на холмах стоят.
На золотых лугах коровы и овцы - сыты и здоровы.

И вот - желанная гора; она на ней, она дошла!
А за высокою горой лежит воды морской покой.
Какая синь! Какая гладь! Сверкает счастьем - не унять!
Лишь чайки весело кружат, рыбачат дружно и пищат.

"Но, Боже мой! Не видно Бога! Не видно славного чертога!
Где ж ты, мой Бог, мой славный Бог?! Где твой незыблемый чертог?!
Где светлый Рай, твоей рукою воздвигнутый над всей землёю?
Ох, отзовись, Святой Отец, иль мне придёт сейчас конец!"

В ответ услышала она родную песню родника.
Тот пел, сбегая меж камней, в долину сказочных полей.
Светлана слёзки пролила и, ног не чувствуя, пошла.
Пошла к родному роднику, чтоб отдохнуть на бережку;

Чтобы омыть водою тело и дальше сильной топать смело.
Сняла воздушный сарафан, и родничок стал словно пьян;
Пропел какой-то сладкий лепет, и в сердце чувствовался трепет;
Видать, обрадовался он, что это был совсем не сон.

А та меж тем вошла в родник, и тот вздохнул, и весь поник,
Да тут же тихо прошептал: "О Боже мой, я так и знал!
Я знал, что всей душой влюблюсь - влюблюсь и сильно разревусь".
И родничок наш заревел, и звонкий рёв в горах летел.

А Света плещется в воде - любви воде, живой воде.
И ножки снова отошли, и грудки краше расцвели,
В глазах сверкают огоньки; движенья рук, как пух, легки.
А в сердце словно пышут печи - вот-вот огонь охватит плечи!

И вот вдруг шепчет родничок, поцеловав Светлану в бок,
За грудку нежно ущипнув и в ноженьку слегка кольнув:
"О Света, милая моя, я всей душой люблю тебя!
Останься ты навек со мной, и здесь, в горах, найдёшь покой!"

А та сказала:
"Милый мой, не ты, не горы - мой покой,
А Бог, мой дом, моя семья и славной родины земля!
Тебя же, нежного, люблю, но мужу я не изменю!

Приятна нежность твоих рук, и губ приятен нежный звук,
Но не сменю я сердца мужа, никто на свете мне не нужен.
Вот только б Бога мне найти на этом сказочном пути;
Ему отдаться всей душой с моей землёй, с моей семьёй!"

Родник вздохнул и молвил: "Что ж, я верю: Бога ты найдёшь;
Найдёшь его святой чертог, хоть и пройдёшь ты сто дорог.
Увидишь Рай во всей красе и искупаешься в росе,
Закончишь долгую дорогу и чистенькой войдёшь ты к Богу.

Но только ты не позабудь, как целовал я твою грудь,
Как ножки нежно я ласкал и тело силой исполнял;
Как в душу сладкую твою я мёдом лил любовь свою.
Не позабудь моей любви и в сердце век её носи!"

Светлана нежно улыбнулась и сладких губ ручья коснулась.
Затем вздохнула тяжело и вышла на берег легко,
Исполненная свежей силой, с улыбкой нежной, светлой, милой.
Легла на тёплый бережок и повернулась на бочок;

Закрыла плотно свои глазки и вскоре очутилась в сказке.
Ей снился славный, сладкий сон: чудесный дом, пред ним - газон.
А на газоне Бог сидит и на неё одну глядит.
Она же вся огнём горит и на стожке родном лежит;

Над головой порхают птицы: стрижи, сороки и синицы;
Вдали курлычут журавли и травку косят косари,
Мычат коровы и телята, смеются весело ребята;
Грохочет в поле мужа трактор, и песнь поёт механизатор.

И вот пропел в лесу глухарь, болот прекрасных птичий царь.
Светлана с песнею проснулась и сладко-сладко потянулась.
Прекрасен блеск её грудей - так не бывает у людей;
Она подобна божествам, чудесным, милым существам.

Ах, как сверкают её глазки, как сердце весело поёт!
Ещё чуть-чуть - и та от счастья прекрасной птицей ввысь вспорхнёт.
Да только вот не знала Света, что не одна на горке этой;
Что любовались не одни её красой с небес орлы,

Что за высокою скалой стоял мужчина с бородой,
С улыбкой светлой, человечной да с благородною душой.
Его глаза взирали мирно на блеск божественных грудей
И любовались необычной кристальной чистотой очей.

Так созерцает одуванчик ромашку в поле, у ручья,
Красу её с душой впивая и сердце звонко веселя;
Не помышляя вероломно нарушить девственный покой,
Ромашку заключив в объятья и овладев её красой.

Но вот Светлана повернула прекрасный лик свой на скалу -
И тут же громко закричала: "Ох, помогите, ох, умру!
Уйди, незваный незнакомец! Зачем нарушил мой покой?!
Не смей моей красы касаться! Ты нехороший, очень злой!

О, пощади меня, прошу я! Да пожалей моих детей!
Оставь им маму дорогую, а маме - сердце для детей!"
И разрыдалась Света громко, а вместе с ней гремел ручей,
Потом прикрыла ручкой груди и сжалась, словно воробей.

А горец сам тогда заплакал и руки к Свете протянул,
И прошептал: "Что я наделал?! Зачем сюда я заглянул?!
Ведь я пришёл сюда напиться живой воды из родника,
Чтоб мог в поту лица трудиться за сладость хлебушка куска.

А вышло так, что сон нарушил прекрасной девы, неземной,
Поскольку был я очарован её небесной красотой.
Но ты не бойся, дорогая: тебе я зла не причиню;
Иди в семью, беды не зная, другую крепко я люблю.

Другую, что живёт в ауле, под этой сказочной горой;
Глаза её чернее ночи, сверкают звёздною рекой.
И с нею есть у нас два сына - высоких, стройных, как бамбук.
А скоро доченька родится в великом счастье и без мук.

Как видишь, жизнь моя прекрасна; есть дети, дом, моя жена.
И больше мне никто не нужен: ни жизнь другой, ни ты сама.
А за красу твою спасибо, что Торе даришь всю себя;
Иди по жизни сей прекрасной, всем сердцем эту жизнь любя.

Надень свой светлый сарафанчик, испей воды из родника,
А я пойду в аул прекрасный, где дети ждут и ждёт жена.
Да передай с душой семейству, что горец счастья пожелал,
Чтоб в мире каждый жил на свете да от любви лишь умирал!"

Надела Света сарафанчик, прикрыла блеск своих грудей;
Глаза сверкнули речкой ясной - без туч, без грусти, без теней.
Сказала, будто бы пропела: "Постой, мой брат, не уходи!
Скажи мне что-нибудь о Боге; скажи, как мне к нему пройти.

Устала я, мой друг сердечный, идя по трудному пути,
Всё Бога я ищу по свету - ах, как хочу его найти!"
И слёзки крупные скатились по женским шёлковым щекам,
Потом на грудь, сверкнув, упали и покатились по рукам.

И горец, щёки орошая своей горячею слезой,
Промолвил, сердце согревая широкой, твёрдою рукой:
"О свет небес, краса святая, не упивайся ты слезой,
Но, кажется мне, к дому Бога идут совсем не той тропой.

Не здесь ищи его чертога, не здесь сияет его лик,
Но где искать его, не знаю - ах, мир бескраен и велик.
Хотя прекрасна жизнь земная, и кажется, что Бог везде,
В лесах, в полях он пребывает, на каждой жизненной стезе".

"Ну, что ж, спасибо, человече, за добрые твои слова;
За свет души, за песню в сердце, за то, что выслушал меня.
Теперь иди в свой дом прекрасный, да обними свою жену,
Исполни лаской сердце деток; люби, как жизнь, свою семью.

А я отправлюсь в путь свой дальний искать Божественный чертог.
Но где искать его, не знаю, хотя прошла уж сто дорог".
И горец нежно улыбнулся, улыбкой Свету озарив,
Да молвил бодро, к сердцу руку, как щит широкий, приложив:

"Иди, моя красавица, в тот мир и те края,
Куда тебя ведут твои сердечко и душа,
Твой взор кристально-чистый с лазурью золотой,
Исполненный любовью светлой к Торе дорогой!"

И та ушла в долину дорожкой золотой,
Куда струилась речка с живительной водой.
Где счастье, словно солнышко, сияет над землёй -
Прекрасной, необъятною, чудесною страной!

Душа её прекрасная цвела, как сто садов,
И сердце звонко пело на тысячи ладов.
А голос родниковый журчал как серебро,
И светлый взор кристальный лучил одно добро.
11
Вот идёт Светлана полем, горы вновь видны вдали,
А по небу стройным клином проплывали журавли.
В поле рожь уж отзвенела да умчалась в закрома,
И соломы в свежих скирдах золотились терема.

Мотыльки вокруг порхают, да кузнечики трещат,
Пташки песни распевают, веселее жить хотят.
Всё вокруг, как в чудной сказке, жизнью радостной поёт
И над миром с дивной песней речкой звонкою течёт.

"Ох! - Светлана всё вздыхает. - Как прекрасен мир вокруг!
Ах, как весело порхают мотыльки среди подруг!
Да как звонко свои трели птички мирные поют
И кузнечики с душою с ними вместе счастье пьют!

Вон журавлики родные потянулись в дальний край,
Чтобы там с детьми своими строить дальше светлый рай.
Всё кругом стремится к жизни - только к жизни не простой,
А чудесной, мирной, сладкой, с счастьем звонким, золотой!

Ах, нашла б сейчас я Бога, то упала б перед ним
И горячим слёзкам, светлым волю дала я своим.
Да промолвила б, рыдая: "Боже ясный, светлый мой!
Я всем сердцем благодарна, что ты дал мне жизнь, Родной!

Что исполнил мою душу крепкой, пламенной любви
Да той сказкой, что сверкает чудным светом без крови!"
Только где мой Бог прекрасный, где его златой чертог?
Может, там, средь гор высоких, где скалы сияет рог?

Что ж, пойду-ка чистым полем в синь виднеющихся гор,
Поднимусь повыше к небу да взгляну на весь простор.
И, быть может, там увижу, на какой-нибудь скале,
Иль в долине, над рекою, дом в немеркнущем огне".

И пошла Светлана в горы чистой древнею тропой,
Что вилась меж круч угрюмых серебристою рекой.
А кузнечики повсюду трели всё свои поют,
Мотыльки вокруг порхают, пташки с ними счастье пьют.

Всё кругом благоухает, веселится и звенит,
Речкой горною сверкает, громыхает и журчит.
И река та вдаль стремится, без конца её поток -
Точно так, как бесконечен пресвятой её исток.

Между тем взошла Светлана на высокую скалу
И взглянула с верхотуры на бескрайнюю страну.
Ох, повсюду сини горы, а меж них - поля, лужки;
Вон чудесные аулы, хуторки и кишлаки.

И вон город, как алмазов россыпь яркая цветёт.
Может, в нём наш Боже славный во дворце своём живёт?
"Ах, пойду-ка и проверю, - Света молвила себе,
Озирая город сверху в горной сказочной стране. -

Больно сердце что-то колет. Видно, Боже точно там.
Ах, увижу вскоре Бога, воли дам своим слезам!"
И с последними словами побежала вниз тропой,
Что вилась в долину светлой, старой, доброю рекой.

А вдоль этой тропки светлой жизнь брильянтами горит,
И поёт, и нежно тает, колокольчиком звенит.
Между тем как город светлый приближается стрелой,
И уж слышит шум Светлана - очень странный, непростой.

Будто волны океана налетают на скалу
Да со стоном умирают, погружаясь в глубину;
Или птицы скорбным строем пролетают над землёй
И рыданьем оглашают небо ноченькой глухой.

Стало очень неспокойно у Светланы на душе,
И сердечко застучало, словно то горит в огне.
Вот вбежала она в город, видит: площадь, а на ней
Дом стоит - как будто школа, в окнах мрак, там нет огней.

Перед школой люд печальный плачет горько - ох, навзрыд!
Словно в доме, что пред ними, счастья гроб, как в склеп, зарыт.
А ещё бойцы спецназа с автоматами стоят,
И со скорбью в мрачных лицах в окна дома все глядят.

Автоматы в нетерпенье раскалились добела,
В бой скорей уйти спешили, но держала их рука.
Пуль не слышно пересвиста, взрывов, грохота, хлопков,
Лишь рыдали люди в скорби среди слёзных ручейков.

Подошла Светлана к людям. "В чём тут дело? - говорит. -
Что за дом ужасно мрачный в светлом городе стоит?
Почему народ прекрасный не сияет как алмаз,
А рыдает очень громко? Что здесь делает спецназ?"

И ей люди отвечали со слезами на глазах,
С неуемной, страшной дрожью на безжизненных устах:
"Террористы в нашей школе захватили всех детей,
Их отцов, дедов да бабок, матерей, учителей!

В них направив автоматы, держат в школе, словно скот,
Да ни пить, ни есть несчастным им никто там не даёт.
Террористов очень много в школе с бомбами сидит,
Но заложников там больше - горе в нас с окон глядит".

"Что ж хотят от вас бандиты, захватившие детей,
Их отцов, дедов да бабок, матерей, учителей?
Что те мерзкие уроды здесь задумали чинить?
Что те подлые подонки замышляют натворить?"

Отвечали те Светлане, что бандиты всей толпой
Учредить хотят правленье надо всей большой страной.
И сказали честным людям, что у школьных стен стоят,
Если власть не отдадут им, уничтожат всех ребят.

Да и взрослых всех погубят, страшной бомбою взорвут.
Все погибнут поголовно, горе в семьи принесут.
"Ох, несчастные созданья! - Света скорбно изрекла.
И с душою к небу руки со слезами вознесла: -

О мой Бог, коль ты всё видишь, негодяев накажи
И всех тех, кто в этой школе, на свободу отпусти!
Не позволь, чтоб злые люди учинили здесь террор,
Чтобы горем омрачился сей прекраснейший простор!

Детки пусть живут все в счастье средь отцов и матерей -
Да их дедушки и бабки, славный люд учителей.
Уничтожь Ты злую силу, не позволь ей сеять зло.
Пусть над городом прекрасным процветает лишь добро!"

И Светлана, вдруг представив лица плачущих детей,
Зарыдала со всем сердцем да с душою своей всей.
Ведь они могли, как птицы, в счастье весело кружить,
Да не в школьных казематах со слезами горе пить.

Дети, милые творенья, украшать должны наш свет,
Но не жить средь тварей гадких, у которых сердца нет.
У которых мать змеюка, с мерзкой пастью пёс отец -
Те, что где-то в недрах ада Люцифер создал подлец.

Дети счастье наше строят, мы лишь жизнь даём им всем.
И, питая их любовью, избавляем от проблем.
Но рыдают дети в школе, смерть им жуткая грозит,
Сатанинское отродье на них с голодом глядит.

Хочет крови милых деток, их отцов да матерей,
Бабок, дедок очень добрых и родных учителей.
Хотят мерзкие подонки счастье светлое сожрать
И тем самым сатанюге дань любви своей отдать.

Как же быть и что нам делать? Как заложников спасти?
Как вернуть им всем свободу, от подонков увести?
Что же сделать, чтоб мерзавцы сдохли скопом в сей же час?
Боже милый, помоги нам! Пожалей, родимый, нас!

Помоги продолжить деткам строить счастье для людей -
Средь родителей прекрасных, стариков, учителей.
Сделай так, чтоб засияла жизнь, как прежде, на земле,
Чтобы город этот славный засверкал, как в хрустале!

Разве ты не видишь, милый, тех заплаканных ребят
И всех тех, кто с ними вместе жалким узником сидят?
У них слёзки с глаз прекрасных по щекам рекой бегут,
И, быть может, сердцем знают, что, скорей всего, умрут.

Вот малышка с милой куклой на руках отца сидит.
А вот мать, её сынишка, и тот плачет, да не спит.
С ними дедушки и бабки слёзы горькой речкой льют -
Да и горе, жизнь проживши, вместо счастья горько пьют.

Вон учитель, весь в сединах, что учил детей, как жить,
Вновь собрал детишек в кучку и велел им слёз не лить.
Он учил их не бояться зверя в облике своём:
Зверь слабее человека с его пламенным огнём.

А ещё сказал: "Держитесь, люди милые мои,
Мы крепки, мы не сдадимся, жизни мы спасём свои.
В нас немеркнущая сила от добра, любви живёт;
Та погубит изуверов, в ад кромешный всех сведёт.

Лишь дождёмся мы подмоги, чтобы уж наверняка
Уничтожить всех подонков в этой школе навсегда.
Не терзайте своё сердце, мол, народ забыл о нас,
Пусть огонь горит надежды негасимый во всех вас!

За стенами этой школы люди молятся за нас
И готовится к сраженью бравый наш, родной спецназ.
Вскоре сдохнут террористы - слуги тех, кто пожелал
Отнять светлую свободу, что нам Бог с рожденьем дал".

О мой Бог, мой милый Отче! Вижу я, что ты спешишь
Оказать нам всем подмогу, сложа руки не сидишь!
Вижу я, что к нам ты мчишься на своём златом коне,
Уж вот-вот подонки сгинут в ярком, пламенном огне!

Но вот окна распахнулись в мрачной школе в тот же миг,
И пронёсся над толпою очень страшный, жуткий крик.
Это выбросили тело, а за ним - ещё, ещё,
То, что некогда сияло, жизнь любило горячо.

Рожа мерзкого бандита ухмыльнулась за окном
И исчезла, словно гадость уползла в свой гадкий дом.
Блеск металла автомата полыхнул в его руке -
Нет, в когтистой, грязной лапе в жиже гнойной и дерьме.

А Светлана прокричала: "Ну, подлюга, берегись!
Я приду к тебе, подонок, уж за жизнь теперь молись!
Отомщу за убиенных твоей злобною рукой.
Будешь выть, чтоб пристрелила я тебя с твоей ордой!"

Тут раздался взрыв ужасный, и в стене возник проход,
А в туннель такой внезапный школы хлынул весь народ.
Детки в плаче все бежали, а за ними - старший люд,
Но в их спины автоматы с пулемётами уж бьют.

Плач стоял неимоверный, пуль, осколков страшный свист,
И в трубу тогда спецназу протрубил сигнал горнист.
Застрочили автоматы застоявшихся бойцов,
И помчались лихо пули в озверевших подлецов.

Но народ всё падал, падал, и бойцов отряд редел,
А бандитские отродья свой чинили беспредел.
И тогда кричит Светлана: "Ну, родные храбрецы!
Разом двинули все в школу, чтобы сдохли подлецы!"

И помчалась та с отрядом всех прекраснейших бойцов,
Чтоб спасти народ родимый от ужасных подлецов.
Автомат в руках держала да стреляла без конца.
Не жалела для подонков ни огня и ни свинца.

А кого рукой давила, словно мерзкую змею,
Да с отвагой всё кричала: "Вот тебе за вонь твою!"
Уничтожили бандитов Света, храбрые бойцы;
Все подохли до едина изуверы-подлецы.

Но народу слишком много в мрак могила забрала,
Очень много милых деток смерть с собою унесла.
И заплакала Светлана, на коленях голося,
К небу в скорби и печали руки с дрожью вознеся:

"О мой Бог, мой милый Отче! Что же делать нам теперь?!
Как нам жить с такою болью? Как закрыть пред горем дверь?!
Как вернуть нам милых деток, матерей их и отцов -
Да всех тех, что вмиг погибли от руки поганых псов?!"

Тут как будто Бог ответил: "Надо, люди, дальше жить,
Счастье строить повсеместно и любовь с добром плодить.
А ещё запомнить сердцем всех прекраснейших людей,
Что погибли смертью храбрых, жизнь отдав за жизнь детей.

Да нести в том сердце гордо до могилы скорби мглу,
Создавая повсеместно неудобства в жизни Злу.
Чтобы то не смело даже хоть на миг один вздохнуть,
Омрачив тем самым людям к счастью светлому их путь".

"Но как хочется мне, Боже, в рожи гадам заглянуть,
Что посмели нынче в школе омрачить наш к счастью путь.
Я б спросила у подонков, как посмели те убить
Столько славных, милых деток, перерезав жизни нить.

Я б спросила, есть ли сердце хоть у гада одного,
Иль в груди его воняет лишь одно его дерьмо.
И спросила б, где родился тот подонок на земле
Да и кто родил подлюгу, да в каком таком дерьме.

Может, сука с бабьей рожей подкатила к кобелям,
Что продали душу чёрту да шныряют по горам;
Без души, с собачьим сердцем жрут людей, как сатана,
И рождается от тварей лишь подобие дерьма".

Вновь как будто Бог ответил: "Что ж, Светлана, погоди;
Помогу тебе я встретить этих тварей в их пути.
На земле сейчас их нету, жизнь теперь их далеко:
В очень страшном, жутком мире, в царстве гадов, глубоко".

В тот же миг перед Светланой мир померк, настала ночь,
И куда-то скорбный траур улетел от школы прочь.
Мрак ужасный слишком застил Светы скорбные глаза,
И не знает та, что делать да идти сейчас куда.

Но глаза всё привыкали к темноте, как у кота,
И вдруг видит Света: светит вдалеке как бы звезда.
И пошла она, не видя той тропы, какой идёт,
Лишь на свет тот дальний яркий, что к себе её зовёт.

А сиянье ярче, ярче - ближе, ближе всё горит.
И вот видит Света: пламень над землёю лишь стоит.
А в огне том скачут люди, словно стадо антилоп,
И огонь их всех "ласкает", как кровинку мерзкий клоп.

Не боясь сгореть живою, Света в пламень тот вошла
И, махнув стадам рукою, речь свою произнесла:
"Эй, подонки, изуверы, да все те, кто сдох как пёс!
Ну-ка, быстро укажите мне на тех, что чёрт принёс!"

Те же скопом отвечают, полыхая в том огне:
"Всех нас чёрт принёс в сей пламень на обедню к сатане.
Кто конкретно тебе нужен, дева милая, скажи -
Да черты тех изуверов хорошенько опиши".

И Светлана прокричала, телом всем своим трясясь
Да огонь лихой вдыхая, его пасти не боясь:
"Рожи все у них обычны: рот и нос, как у людей,
Только глаз у них звериный, нет в них слёз, и нет огней.

В общем, твари все те - люди с кровью бешеных зверей,
Только что они убили много маленьких детей.
Расстреляли уйму взрослых у печальных школьных стен -
Жаль, что родичи убитых не схватили гадов в плен.

Те б из них верёвки свили да стачали сапоги,
Сумки сделали, иль просто псам скормили их мозги.
Можно во поле подвесить от назойливых скворцов
На огромнейшей осине всех тех мерзких подлецов.

Так что быстро мне скажите, где те сволочи горят,
Где те мерзкие подонки, убивавшие ребят.
Где те жуткие отродья, порожденья сатаны?
Ну-ка, твари, говорите! Развязать велю вам рты!"

И те скопом прокричали: "Те подонки вон горят!
Даже мы их сторонимся, и глаза в них не глядят!
Больно страшные отродья проживали на земле,
Лучше б все они горели от рождения в огне!"

И Светлана увидала тридцать - сорок подлецов:
В стороне от всех горели в жаре свеженьких костров.
Среди них мужчины были с разной кожей, всех мастей -
Порожденья тёмной силы от котов, собак, чертей.

Также были там девицы с парой жареных грудей,
Что могли кормить детишек, а не потчевать чертей.
Всё пылало у бабёнок: груди, задница, лобок
И сочилось гадкой дрянью да вертелось как волчок.

Подошла Светлана к тварям, что убили тьму детей,
Да и молвит: "Эй, отродья, порождения чертей!
Хорошо ли вам горится и шкварчится ль хорошо?
Не прохладно ли в угольях, не замёрзло ли дерьмо?

И те скопом прорычали, полыхая в том огне,
На котором черти жарят свеженину сатане:
"О прекрасная Светлана, нам здесь сильно горячо,
Страшно видеть, как пылает наше мерзкое дерьмо!"

"Заслужили вы, подонки, этой муки за детей,
За родителей их славных, стариков, учителей.
А теперь мне покажите рожи мерзкие свои,
Что сжирают с аппетитом сатанинские огни".

И те рожи показали: негр, арабы, белых тьма,
Мусульмане, христиане - кто с крестом, на ком чалма.
Весь цвет мерзких террористов собрался со всей земли
Да дымился перед Светой, жрали цвет гнилой огни.

И Светлана заплевала рожи липкою слюной
Да по паху саданула мужикам своей ногой.
После плюнула бабёнкам в рожи тою же слюной
И промолвила со страстью: "На колени предо мной!"

Те упали, извиваясь, на колени, на угли
И в рыданьях прорычали, шкуры драли на груди:
"Ох, прости нас, бедных женщин, ох, Светланушка, прости!
Мы стреляли по детишкам - нас за это жрут огни!"

"Бедных женщин, говорите?! Мандавошки вы, зверьё!
Как могли вы взять, зверюги, в свои лапищи ружьё?!
Если б женщинами были, то детей несли б в руках,
А не ружья да не мины, пистолеты в кобурах.

Вы зачем детей убили? Кто велел вам сеять зло?
Ну-ка, быстренько скажите, как зовётся то мурло!"
"Кто зовёт его собакой, кто - зверюгой, сатаной;
Кто империей проклятой кровопийц с тугой мошной.

Кровопийц, что любят деньги, блуд, бордель и казино
Да не ценят жизнь людскую - лишь своё одно дерьмо.
Им приятен запах злата, блеск и звон его везде,
Где б ни шли те по планете в своей мерзостной толпе.

Мы же слуги их родные - нет, точнее будет - псы,
Что готовы по приказу рвать, кусать, ломать хребты.
Убиваем беспощадно тех, кто против кровопийц,
Да вербуем в наше братство свежих, новеньких убийц.

Убиваем и детишек, нам убийство нипочём:
Ведь мы звери, да не люди, в стаях зверских и живём.
И сейчас нам приказали кровопийцы всех убить,
Если люди не позволят им здесь править, грабить, жить".

"Признавайтесь: что за суки вас всех в мир к нам принесли
Да с какими кобелями вас зачали без любви?"
"Наши матери - доценты, хлеборобы, мастера;
Есть трудяги золотые - да уборщиц тоже тьма.

И отцы, как наши мамы, все похожи на людей..."
"Но тогда, чего ж родили те не деток, а зверей?!
Почему у вас в глазницах лишь оптический прицел
И не знают ваши лапы, кроме смерти, иных дел?

Вы погнались за деньгами, что даёт вам сатана
За детишек убиенных, жизнь старухи, старика.
Он вас, гадов, в своё войско заманил уже давно
И велел вам, террористам, сеять смерть вокруг него.

Чтоб народы разругались на Божественной земле
И сгорели вместе с вами в адском, пламенном огне.
Но не думайте, что чёрта мы гурьбой не победим.
Победим, не сомневайтесь, и весь мир объединим!

А пока горите, твари, мучьтесь в пламенном огне -
Да шипите, как гадюки, байки в уши сатане.
Только вот хочу узнать я, бьются ль в вас сейчас сердца.
Я-то думаю, не бьются: сердца нет у подлеца".

Ухватились те за груди, разорвали широко;
Вместо сердца там смердели жижа, сажа и дерьмо.
Закричали террористы: "Ох, не может того быть!
Не могли мы без сердечка на земле священной жить!

Даже всякая скотина с сердцем бродит по траве,
Неужели нас зачали черти в жиже и дерьме?!"
"Да, похоже, так всё было: жизнь нашли вы все в дерьме;
А ещё в вонючей жиже, мерзком гное и моче.

А у нас, людей хороших, сердце звонкое в груди
Песнь поёт и мчится скоро по счастливому пути.
Оно строит в жизни счастье, воспевает Торы свет
И кричит: "Ты жизнь, прекрасна, в мире жизни лучше нет!"

Наше сердце - главный компас в мир, где счастье и покой,
И огонь горит в нём яркий - самый жаркий, неземной!
Что, не верите, подонки? Покажу я вам его -
И увидите, что сердце - это пламень, не дерьмо".

Вот с последними словами Света к сердцу пробралась,
И с сердечком на ладони над главой рука взвилась.
Ослепило сердце тварей да сожгло своим огнём,
Все костры кругом померкли, словно ночь пред ясным днём.

Развернулась Света молча, сердце в грудь свою вложив,
Да пошла в свой мир цветущий, где народ под Богом жив.
Долго шла по тёмной ночи, за спиной оставив свет,
И вот снова вышла к людям, словно шла к ним много лет.

Разрыдалась, вновь увидев школу скорбную, детей,
Что лежали у могилок средь отцов и матерей;
Средь расстрелянных старушек, стариков, учителей
Да всех тех, кто счастье строил ради добрых всех людей.

Долго плакала Светлана, над несчастными скорбя,
Что погибли, жизнь оставив, в рай умчавшись навсегда.
В лица их с душой смотрела, в сердце накрепко вложив,
И молилась, чтоб их помнил всякий люд, пока тот жив...

Вот засыпаны могилки, блеск венков слепит холмы;
Обелиск по центру светлый непомерной вышины;
Прогремел салют в честь мёртвых, проводив их в дальний путь,
Но живым, что там стояли, долго будет не уснуть.

Они будут видеть лица по ночам в своих домах,
Целовать их, вытирая слёз потоки на щеках.
Прижимать к сердечку нежно, песни петь им до зари
И мечтать о скорой встрече в райской, сказочной дали.

Куклы в детские кроватки со слезами будут класть -
И машинки заводные, мишек плюшевых, и сласть.
А ещё им видно будет, как пылают упыри,
Что с собой забрали черти да в ад страшный унесли.

Проклинать подонков будут до бескрайности времён,
Чтоб никто из террористов не был в землю погребён.
Чтоб подохли их потомки, чтобы сдохли мать, отец,
Чтоб навек покинул память всех зачавший их подлец.

А пока скорбели люди у могил бойцов, детей,
Стариков, старушек милых, пап и мам, учителей.
Слёз потоки всё струились, обелиск в слезах сиял,
И вот свет необычайный Свету радужно объял.

И сказала та: "О люди! Скорбь вас гложет да грызёт,
Сатана вам в душу, сердце боль с мученьями несёт.
Это он, ублюдок мерзкий, омрачил вам бытиё,
Слуг своих прислав в ваш город, ада подлое зверьё.

Он посеять с ними смуту в вашем городе хотел
И поэтому устроил свой кровавый беспредел.
Он желал, чтоб вы предали Богом вверенную власть
И позволили подлюге править здесь над вами всласть.

Так он делает и в мире: смуту сеет в уйме стран.
И народ, что послабее, верит в дьявольский обман.
Он идёт кровавым боем на прекраснейших людей,
Что хотят лишь счастья вволю для сынов и дочерей.

Веру стравливает с верой, по Корану бьёт Крестом.
Ну а Крест разит Кораном, как безжалостным бичом.
Церкви жжёт и жжёт мечети, бьёт в них честных прихожан.
От такой жестокой бойни процветает лишь бурьян.

Так давайте ж поклянёмся сатане давать отпор,
Как и делали все люди, проживая до сих пор.
Будем бить мы террористов повсеместно и везде,
Где лишь дух от них услышим, даже если тот в дерьме.

Как увидел террориста, бей его что есть тех сил.
Да бей так, чтоб для подонка мир наш светлый стал немил.
Даже если то бабёнка, что влачит свой динамит,
Режь её в труху, скотину, как крошит столбы термит!

Мы устроим повсеместно наш Божественный террор,
Чтоб из нашей жизни светлой изгнан был проклятый сор.
Чтоб поганых террористов черти в ад всех упекли,
Чтоб сияли от них лихо раскалённые угли.

А для этого нам нужно всей семьёй теперь зажить
Да народы всего мира в сей же миг объединить.
Сатана подохнет скоро, видя наш святой союз,
А с ним сдохнут террористы - его подлый, адский груз!

Засияет повсеместно мир прекрасный и святой,
И пойдём мы к счастью вместе своей светлою тропой.
Не стреляют пулемёты, пули больше не свистят,
Лишь журавлики по небу мирной поступью летят.

Детки во поле гуляют, из цветов плетут венки,
Не боятся, что вонзятся в них бандитские штыки.
Что под видом милой девы к ним змеюка подползёт
Да и с поясом шахидки всех детей с собой взорвёт.

Старики сидят на лавке да любуются детьми,
А родители детишек воспевают свои дни.
Да поют, как мир прекрасен, как чудесен Божий свет,
Где бандитского отродья с сатаною больше нет!

Ну, давайте ж поклянёмся, что изгоним сатану
Да и слуг его проклятых предадим с ним всех огню.
Поклянёмся, что воздвигнем наш незыблемый союз,
Зажив все семьёй единой средь добра под песни муз!"

И под небом серым, скорбным прогремело, как гроза:
"Мы клянёмся всей душою и клянёмся навсегда!
Что отныне будем вместе изгонять с земли террор,
Всех бандитов с сатаною, чтоб очистить наш простор!

Чтобы детки наши в поле веселились что есть сил,
Чтобы нам в семье единой мир был сладок, ясен, мил!
Чтоб не стало террористов повсеместно и везде,
Чтобы женщины носили лишь детей в своей руке!"

Небо тут же посветлело, стало сказочно светло.
Клятва души всех согрела, сердцу сладко горячо.
И Светлана, поклонившись людям низко, до земли,
Прошептала, слёз пустивши по щекам своим ручьи:

"Вот не знала, что за Богом долго в поисках идя,
Горе встречу в этом граде, что прожжёт насквозь меня.
Что сражаться с автоматом буду я среди бойцов,
Не жалея своей жизни, убивая подлецов.

Но скажите мне, о люди! Может, знает кто из вас,
Где сияет Бог наш милый - ярко-ярко, как алмаз?
Где его чертог прекрасный, словно золото горит
И тепло нам в души, сердце бесконечное струит?"

Те заплакали толпою среди свеженьких могил,
Но их мир не стал мрачнее; как и прежде, был он мил.
Да сказали в один голос, словно гром среди небес,
И взвился над головами рук с сердцами целый лес:

"Иди, наша красавица, в тот мир и те края,
Куда тебя ведут твои сердечко и душа,
Твой взор кристально-чистый с лазурью золотой,
Исполненный любовью светлой к Торе дорогой!"

И та, оставив город и блеск сырых могил,
Пошла своей тропою, хоть мир ей был немил.
Всё шла, всё шла, рыдая, бандитов всё кляла,
От пуль которых деток с собою смерть взяла.

Но птица дивной песнею запела вдруг в кустах,
Напомнив Свете трелями об огоньках в сердцах.
Что жизнь струится славная, и звонок сей поток,
Как звонок тот немеркнущий её живой исток.

Запела Света песенку, смахнув рукой слезу:
"О милый, ясный, светлый Бог! Тебя благодарю,
Что создал жизнь на сей земле, сердца нам в грудь вложил
Да светлой, чистою душой нас щедро наделил.

И хоть не столь уж светлый мир для нас ты всех сложил,
Мы вместе постараемся, чтоб стал он чист и мил.
Да укрепим его с тобой, как твой златой чертог,
Чтоб ни один подлец лихой войти в него не смог..."

А между тем Светлана шла неведомо куда,
И дивной, сладкой песнею поёт её душа.
Сердечка звонкий перезвон разносится в груди,
Но где ж тот ясный, светлый Бог? Когда ж конец пути?
12
Прошла она совсем чуть-чуть средь золотых полей
И видит: вновь, стремясь меж круч, журчит лихой ручей;
Он лозы виноградные питал живой водой
И песни распевал себе под солнцем и луной.

А у ручья сидят волхвы: двенадцать человек,
Видать, прошли немалый путь, проплыв немало рек.
Одежда вся истрёпана; небриты и босы,
А на ногах - царапины да с кровью волдыри.

Сидят и молча кушают - кто мёд, кто хлеб, кто сыр,
И видно, думы думают о том, как мил их мир.
Но вот Светлана стройная идёт издалека;
Те дружно замахали ей: "Сестра! Иди сюда!

Присядь-ка с нами на часок, поешь святой еды
Да расскажи-ка нам потом, куда шагаешь ты.
А мы расскажем о свом волшебном бытии
И чем мы занимаемся на жизненном пути".

И вот Светлана села в круг двенадцати волхвов
Да с радостью отведала предложенных хлебов.
А те меж тем поведали, откуда долго шли,
Куда идут и в чём же цель их долгого пути.

"Идём мы с дальних островов, где спит святой Грааль -
С Артуром, храбрым рыцарем и сильным, словно сталь.
С той чашей рыцарь спит в горе, блестящей, как алмаз,
В огромном золотом дворце, невидимом для глаз.

Темно, как ночью, но тепло от множества сердец,
Что вместе с королём своим обжили сей дворец.
И чаша Божья, как огонь, несёт вокруг тепло,
Поэтому у той горы живётся хорошо.

Идём же мы толпою в Рим, затем в Иерусалим,
Чтоб знали все: Грааль их жив, и мы его храним.
Что с ним лежит король Артур средь множества сердец,
И, как и мы, он бережёт сей кубок и дворец".

А Света молча поднялась со слёзкой на щеках
Да молвит, глядя на волхвов, с улыбкой на устах:
"Но где же тот Грааль лежит, где золотой дворец,
В котором спит король Артур средь доблестных сердец?

В конце концов, где та гора средь дальних островов,
Овеянная тайною двенадцати волхвов?
Где высится тот славный холм, несущий всем тепло,
В котором, вы сказали мне, живётся хорошо?"

И те с улыбкой шепчутся да молвят ей в ответ:
"Прости, красотка милая, но это наш секрет.
Нельзя про это людям знать, пусть тайна их влечёт
Искать ещё прекрасней жизнь, чем та, что в них живёт.

Пусть сердце их волнуется с душою уйму лет,
Пусть ищут чашу славную, в которой крови след.
Той крови, что цвела в Христе до тридцати трёх лет
Да и стекла вся по кресту, окрасив белый свет.

Кто знает, что произойдёт, когда Грааль найдут?
Возможно, кровь в нём оживёт да камни зацветут.
Возможно, к нам придёт Христос и скажет:
"Человек! Закончен твой большой позор да войн ужасный век!"

Возможно, Бог грехи простит всем тем фашистским псам,
Которые сожгли дома отцам и матерям;
И деток их сожгли живьём в пылающей печи,
Чьи тени с воплями блестят у алтаря свечи.

И, может быть, всё рухнет вдруг, как ветхий особняк,
А жизнь земная для людей засохнет, как червяк.
Иль чаша Божья вдруг сожжёт людей за их грехи,
И станут кущи на земле безлюдны и глухи.

Пусть человек дрожит в душе и ждёт свою Судьбу:
Иль дальше жить на сей земле, иль кончить жизнь свою;
Иль строить счастье сообща, растя вокруг сады,
Иль умереть как блудный пёс да в лапах Сатаны.

А может быть, заря взойдёт покраше той зари,
Которую так любят наши птицы глухари.
А может, люди, радуясь за Бога всей душой,
Толпой войдут счастливою в чудесный Рай земной..."

Тут Света просияла вся, как яркая звезда,
В объятья заключив свои ближайшего волхва;
Целует его в тёплые, волшебные уста
И льёт любовь горячую в кристальные глаза.

А после громко говорит, всем сердцем трепеща:
"О милые волхвы мои, послушайте меня!
Сказали вы о Рае, Граале, о Христе,
Но где ж живёт наш Боже: вокруг иль в высоте?

Быть может, где-то здесь наш Бог живёт, у родника,
И Рай его прекраснейший вон там наверняка?
За той большой деревнею, за полем вдалеке,
Где лебеди семьёй плывут по голубой реке.

Где лилии-красавицы по заводям цветут,
Поёт аир, шумит камыш, коровы воду пьют.
Ох, милые мои волхвы, ох, сжальтесь надо мной,
Скажите мне, где светит Бог, где он живёт, родной!

Ведь побывали вы везде и, повидав всего,
Конечно, знаете, где Бог, где мне искать его.
Уж столько я дорог прошла, проплыв немало рек,
Что умер бы уже давно обычный человек.

А я иду, иду, иду - и, кажется, пришла,
И чувствую - Бог где-то рядом, я его нашла.
Нашла я Бога своего, уж вижу его свет,
Который душу жёг мою, казалось, много лет".

В ответ двенадцать чародеев, тяжело вздохнув,
Молвили печальным хором, головы пригнув:
"Жаль, но мы не знаем точно, где наш Бог живёт,
Только путь твой - это верно - не туда ведёт.

Даже добрым чародеям не дано всё знать:
В том числе - крылат ли ангел, может ли летать.
Ну а Бог - о, это радость всех семи Небес.
Только где её источник - версий целый лес".

"Что ж, - сказала им Светлана, - стоит ли тужить?
Я продолжу, хоть устала, по свету кружить.
Но каким бы путь мой ни был - трудным иль большим,
Всё равно найду я Бога с домом золотым. -

В заключенье прошептала с тёплою слезой: -
Только где ж искать тебя мне, Бог мой дорогой?"
И волхвы в ответ пропели, лица осветив
Да к своим сердцам горячим руки приложив:

"Иди, наша красавица, в тот мир и те края,
Куда тебя ведут твои сердечко и душа,
Твой взор кристально-чистый с лазурью золотой,
Исполненный любовью светлой к Торе дорогой!"

И та пошла на Запад уверенной стопой,
Где острова лежали с заветною горой.
Где сам Артур с Граалем в дворце своём лежит
И кубок драгоценный который век хранит.

Душа её прекрасная цвела, как сто садов,
И сердце звонко пело на тысячи ладов.
А голос родниковый журчал как серебро,
И светлый взор кристальный лучил одно добро.

13
Луч однажды с Поднебесья землю ярко озарил
Вдалеке, куда Светлану путь нелёгкий уводил.
Словно там, где лес бушует средь нехоженых болот,
Кто-то, кончив жизнь земную, собрался в иной поход.

За лучом, как по компасу, в море ходят корабли,
Он решил подняться в небо, в Рай - продолжить дни свои.
Чтобы ангелам подобно среди сонма звёзд порхать
И землянам с Поднебесья счастья светлого желать.

И ускорила Светлана шаг по сумрачной тропе,
Чтобы скоренько увидеть, что ж за чудо вдалеке.
Чтобы сердце успокоить - да и душу вместе с ним -
И позволить луч потрогать золотым рукам своим.

Вот чудесная лощина, освещённая лучом,
По краям - сосна, осина, ель и вереск, граб с дубком.
А в серёдке - ворон чёрный с сединою на крылах,
Рядом с ним - кобель плешивый, старый, ямы на боках.

Птица крылья распростёрла на пушистом вереске,
Шейку вытянула скорбно; клюв лежит в сыром песке.
Пёс, поджав под брюхо лапу, тяжко дышит и храпит,
Да напротив крупной птицы тощим телом всем дрожит.

А над ними пчёлки, птицы песню скорбную поют
И крылами тень густую над лощиной создают.
Мотылёк, как добрый ангел, серебрится и кружит,
Слёзки льёт свои на землю и на двух друзей глядит.

Видно, оба - старожилы, прожив вместе тьму годков,
Собрались вдвоём умчаться в светлый край средь облаков.
Не стенают, не страдают, просто так вдвоём лежат,
Смотрят молча друг на друга, и глаза их говорят:

"Друг мой милый и сердечный, мы с тобой прошли свой путь,
Чтобы, мир украсив счастьем, вместе в счастье и уснуть.
Мы добро несли природе, да не гадили нигде,
А теперь, простившись с миром, будем жить в другой стране.

Ворон тоже небу нужен, и собака там нужна:
Что ж за Рай с одним лишь солнцем средь блаженства и тепла?
Да и где ж нам жить с тобою, как не в солнечном Раю,
За любовь мою к природе, за любовь к ней и твою?

Триста лет летал я в небе, триста лет я всё любил:
Поле, лес, луга, болота да берёзки средь могил.
На войну я громко каркал, войны страшно не любил,
Всех фашистов да бандитов клювом острым я долбил...

Ну а я прожил поменьше, братец ворон дорогой,
Но и мне есть чем похвастать в небе пред людской толпой.
Я служил всей верой людям, сильно Тору я любил.
Жаль, но подлый мой хозяин выгнал из дому, избил.

Да сказал: "Эх, окаянный, надоел ты мне уже;
Только жрёшь, лежишь под лавкой, или воешь при луне.
Уходи-ка в лес, плешивый, да живи под старым пнём;
Может, сдохнешь ночкой тёмной - или в дождик чёрным днём".

В спину плюнул, дверью хлопнул и ушёл в свой тёплый дом,
Я же, нос к земле повесив, в лес побрёл ничтожным псом.
Но, пройдя по полю молча, я увидел ту красу,
Что сверкала, словно златом, в старом, девственном лесу.

Сердце тут же застучало посильней колоколов,
И душа моя запела в сто неслыханных ладов;
Посвежела моя морда, посветлел мой скорбный взор.
И помчался я стрелою в леса сказочный простор.

И с тех пор никто не смел уж лесу горе причинить:
Ни убить его зверушку; ни сосну, ни ель спилить;
Ни глумиться над дубками, что веками в нём растут,
Ни стрелять по славным птицам, что о счастье лишь поют.

Вот теперь мы умираем, жизнь достойную прожив,
Землю нашу оставляем, плач плакучих, нежных ив.
Чтобы ввысь умчаться, к небу, где блаженный, светлый мир,
Где равны все меж собою без мошны и без порфир".

Вот и Смерть идёт к двум братьям, только странная она:
Без косы, лишь светлый саван, есть лицо, и есть глаза.
Волос светлый, как фатою, по плечам её бежит,
И девицей молодою та с улыбкою глядит.

Говорит: "Ну, что ж, родные, собирайтесь в дальний путь,
Самый чистый, самый главный, где вам будет не уснуть.
Где шумит одно веселье для таких борцов, как вы,
Что сражались за свободу и красу родной земли".

Протянула руку к птице и коснулася крыла -
Ворон тут же превратился в чернобрового юнца;
С царской, солнечной короной и чернющий, словно смоль.
Поняла Светлана тут же: перед ней стоит король.

После дева прикоснулась к псу с его седой главой -
Тот сейчас же превратился в парня с шапкой золотой.
Крепкий стан, крутые плечи, мышц бугры в руках, ногах,
И горит огонь чудесный в голубых его глазах.

После Смерть рукой взмахнула - два коня явились к ней
С золотой, густою гривой, а в глазах - пожар огней.
Кони бьют копытом оземь - видно, в дальний путь спешат,
И глаза их на друзей двух полыхают и глядят.

Те же, словно в старой сказке, очарованы стоят,
Слова вымолвить не могут и на Смерть свою глядят.
Та же вновь рукой взмахнула - и с улыбкой говорит,
А в глазах её спокойных огонёк любви горит:

"Я пришла за вами, братцы, провести в тот дальний край,
Где находится прекрасный ваш чудесный, светлый Рай.
Бог велел мне проводить вас в эту славную страну -
За ту верность к милой Торе, за любовь к её Отцу.

Вот, садитесь на лошадок - да и мчитесь в светлый Рай,
Да украсьте своим счастьем этот милый, светлый край!"
На лошадок те вскочили и помчались в лес свой вскачь,
Да не в небо с облаками, где не слышен ивы плач.

Ускакали, растворились средь сосёнок и дубков,
Луч за ними тут же сгинул, ох, растаял, был таков.
Смерть на Свету вдруг воззрилась, улыбнулась, говорит:
"Здравствуй, Света! Удивилась, что путь странный в Рай лежит?"

"Да, прекрасная девица, - улыбнулась та с тоской,
Я считала, что в Рай Божий путь поистине иной.
Что дорожкой в эту сказку золотистый лучик был.
Но друзья в свой лес умчались, луч же в небо вновь уплыл.

Что за чудо? Непонятно. Где ж лежит наш светлый Рай?
Смерть, будь нежной, доброй, милой; подскажи мне, где тот край!"
"Уж найди сначала Бога на пути своём златом,
Ну а Он тебе подскажет, где ваш Рай, последний дом".

Улыбнулась, поклонилась Свете в ножки, до земли
И ушла в лес старый, синий, где тетёрки, глухари.
Света нежно улыбнулась Смерти в спину и пошла -
Вдаль, куда её дорожка к Богу ясному вела.


Начало смотри в проекте