Нежанровый роман (Людям всей планеты посвящается)

Послесловие (продолжение)


И нашла под ивой птицу в тёпленькой крови,
С крылышком простреленным, стоном из груди.
"Ах, моя родная птичка, ах, мой брат родной,
Что ж за зверь такое зверство сотворил с тобой?

Кто посмел стрелять в красавца, перебив крыло?
Где та мерзкая скотина, где же то мурло?
Негодяю отрублю я руку по плечо,
Чтобы было больно твари, страшно горячо.

Чтоб не смог поднять ружья он, выстрелить не смог,
Да простит меня за это справедливый Бог!
Ах, скажи мне, милый друг, где тот притаился
Да в какой гнилой норе от возмездья скрылся?"

Лебедь вдруг открыл, стеная, скорбные глаза
И с ужаснейшею болью прошептал: "Сестра...
Кто ж его найдёт теперь, где его искать?
Может быть, исдох подонок: удавила мать.

Удавила за меня, за любовь мою,
За мою погибшую, славную семью.
Ведь убил он моих деток и мою жену,
Милую, прекрасную, ненаглядную".

Застонала с болью Света, за сердце держась,
Стала очень горько плакать, слёзкою давясь:
"Боже, милый, славный, вечный, запрети сей век!
Посмотри, что сделал утром варвар-человек!

Он убил несчастного лебедя семью,
Превратившись в мерзкую, гадкую свинью!
Мясом обжирается милых лебедей,
Потчует таких, как сам, мерзостных свиней.

Если век не запретишь, то уж запрети
Появляться в нашей Торе всякой нечисти!
Ох, рождаются ж подонки, чтобы сеять зло!
Где живут они, от крови, ах, красным-красно!"

После лебедя с душою на руки взяла,
К сердцу доброму прижала, к роднику снесла.
Ранку бережно промыла, крылышко срослось,
Но в глазах печаль горела, счастье не зажглось.

И промолвил лебедь скорбно, головой качнув,
В светлые глаза Светланы со слезой взглянув:
"Что ж, спасибо тебе, дева, за любовь твою,
Что от смерти защитила жизнь никчемную.

Но как жить теперь я буду без своей семьи,
Без того былого счастья, деток и жены?
Как мне жить теперь без песни золотых сердец,
Что убил над тихой речкой пулями подлец?!"

Света горько зарыдала, слова не найдя,
Лебедя к груди прижала, трепетно, любя.
А потом поцеловала нежный, тёплый клюв
И с тоской пробормотала, слёзы с щёк смахнув:

"Ты прости нас, лебедь славный, от души прости,
За ничтожных, окаянных, за их подлости.
Видно, где-то здесь ошибку Боже сотворил,
Раз и гадость происходит среди светлых сил.

Верю я, что Бог исправит наше бытиё,
И рождаться будут только нежность и добро.
Подлецов не будет вовсе: все они умрут.
Лишь душой прекрасной люди в мире заживут.

А теперь прощай, мой милый, мне пора идти;
Уж спешу найти я Бога на своём пути.
Только где живёт наш Боже, не могу я знать.
Может, ты, мой друг, подскажешь, где его искать?"

Лебедь нежно улыбнулся этаким словам,
Волю дал своим прекрасным розовым устам:
"Кажется, не там ты ищешь, милая, не там.
Где его искать, не знаю, только он не там.

Я кругом летал по свету со своей семьёй,
Но нигде не видел Бога, поклянусь судьбой! -
И тут же встрепенулся, над лесом воспарив
Да светлое крыло своё к сердечку приложив: -

Иди, моя красавица, в тот мир и те края,
Куда тебя ведут твои сердечко и душа,
Твой взор кристально-чистый с лазурью золотой,
Исполненный любовью светлой к Торе дорогой!"

И та, простившись с лебедем, ушла куда глаза
Глядят её счастливые в сиянии добра.
Чрез лес, луга цветущие, широкие поля,
Долины синеокие, под песни журавля...


8

А между тем июль сверкал, налились колоски,
На сенокосах возвышались гордые стожки.
Черники в боре синь лежит меж золотых стволов,
И рябчики подросшие порхают средь кустов.

Такая красота вокруг, что хочется упасть
На синий, тёплый, мягкий мох и тихо зарыдать;
Расцеловать весь славный мир и прокричать:
"Земля! Ты самая прекрасная, любимая моя!"

И вот Светлана под стожком с улыбкою сидит,
Черничкою питается, на Божий свет глядит;
Любуется прекрасными просторами его
Да звоном наслаждается сердечка своего.

Бежит сторонкой рыжий лис, зверь песенку поёт
И три цветка тимьяновых в зубах своих несёт.
Пушистый хвост торчит трубой, а на конце его
Горит прекрасной лилией родимое пятно.

В глазах сияют огоньки, налитые добром,
А хитрости среди добра - хоть жни её серпом.
Но вот Светлана с нежностью сказала: "Мой зверёк!
Куда лежит твой славный путь и как он, брат, далёк?

Да подскажи мне, милый друг, прошедший сто дорог,
Где расположен Рай земной и где живёт наш Бог?!
Устала, милый, я идти, и ноженьки болят.
Хочу скорей увидеть Бога, мужа и ребят".

И лис ответил, кончив петь: "Бегу, сестра, домой.
А дом мой - в тёпленькой норе, за той большой горой.
Как видишь, путь мой недалёк: каких-то сто шагов,
И ждут меня в моей норе ещё шесть славных ртов:

Жена - красавица лиса, три дочки, два сынка,
И всем несу я от души сих славных три цветка.
Пускай же налюбуются тимьяновой красой,
Потом чайку напьёмся всласть с медовою росой".

"Ты славный, добрый, милый лис, бежишь в свою семью,
И я своих родных люблю - как солнышко, люблю!
Но только дом мой далеко - не за одной горой;
За елей, сосен и дубов бескрайнею стеной.

И не увижу я его, пока не буду знать,
Где Бога скрыт резной чертог и как его сыскать.
И вот иду я по земле куда глаза глядят,
И снятся Бог мне, муж родной, сердца моих ребят".

Тут лис лукаво улыбнулся, весело пропел -
Да так, что птицы залились и лес вдруг посветлел:
"Моя прекрасная сестра, позволь мне посидеть
С тобою рядом у стожка и ягодок поесть.

Быть может, вспомню я, где Бог живёт твой дорогой,
И ты закончишь этот путь, свой славный, непростой.
Вернёшься ты в свою семью, к груди детей прижмёшь
И с мужем нежным, золотым любви святой попьёшь!"

"Ах, милый, славный, лис родной, конечно же, иди,
Отведай ягодки лесной, со мною посиди!
Тебя я нежно обниму, как брата своего,
И поцелуем одарю от сердца моего!"

И лис, к Светлане подбежав, в объятьях утонул,
Затем он ягодок поел, к груди её прильнул.
И слышал, как поют душа да сердце женщины прекрасной,
В то время как его глаза слезою исполнялись ясной.

Он с песней вспомнил свою мать, как та его ласкала,
Как целовала горячо да к сердцу прижимала.
Представил он свою жену и маленьких детей,
Счастливых всех своих друзей и членов их семей.

И думал: "Вот бы хорошо, чтоб люди все, как Света,
Любили брата моего с рассвета до рассвета,
Да не охотились за мной с ружьём и злой собакой,
В лесу не ставили капкан с предательской приманкой".

"Ах, - наконец промолвил лис, - за ягодки спасибо!
За сердце доброе твоё, тепло души - за всё спасибо!
Но где твой Бог, не знаю я, и вряд ли это кто-то знает,
И сердце, славная моя, за то с тобой переживает.

Но только кажется всем нам, что Бога ищешь ты не там,
Не там, моя прекрасная, не там, сестра, не там".
"Но где же мне искать его, где - тот прекрасный дом,
В котором Отче наш живёт с прелестнейшим лицом?"

И лис, Светлану оросив горячею слезой,
Промолвил, сердце обогрев лапкой золотой:
"Иди, моя красавица, в тот мир и те края,
Куда тебя ведут твои сердечко и душа,

Твой взор кристально-чистый с лазурью золотой,
Исполненный любовью светлой к Торе дорогой!
Иди на Север, на Восток, на Запад иль на Юг
И не страшись ты ничего: ни зноя и ни вьюг!"

Простилась Света со зверьком - он побежал в свой дом, -
Сама же с лёгким кузовком продолжила свой путь шажком.
Пошла на Юг, где жар и зной сжигают всё порой
Да кружит ветер по степям, как атаман лихой...


9
Только та прошла немножко, ветерок вдруг налетел -
И сей страннице прекрасной пару слов с душой пропел:
"О Светлана дорогая, уж позволь помочь тебе:
Пронесу тебя по свету над землёю на себе!"

Просияла Света ярко, улыбнулась, как заря;
Руки к ветру протянула - и уже внизу земля.
Ветер держит её нежно да как ласточка кружит.
У Светланы от полёта голова уже болит.

Загорелась всей душою Света в ласковых руках,
Видя ангелов прекрасных, отдыхавших в облаках.
Но немножко испугалась за чудесный свой полёт:
Что на небе потеряет путь в чертог, где Бог живёт.

Да и ветер, в самом деле, всё кружится над землёй -
Где тот путь, которым Света к Богу шла своей тропой?
Вроде лес такой, как прежде, и болота, и поля,
Но как будто бы иная под Светланою земля.

И сказала нежно Света: "Ветерок, уж погоди
И меня на нашу землю ты легонько опусти.
Да ужель тебе не видно, что меня ты закружил
И с пути к родному Богу, вероятно, тоже сбил?"

Ветерок же отвечает: "О Светлана, не сердись
Да за шею мою крепко, со всей силою держись.
Опущу тебя на землю, хоть неведомо нам где,
Только ты придёшь - не бойся - к Богу по любой тропе".

После с ношей опустился в неизвестную страну,
Правда всё кругом знакомо и сияет, как в Раю.
Свету тут же нежно обнял - да и в губы целовал,
После сладкую тираду на прощанье прошептал:

"Береги себя, Светлана, и в обиду не давай,
А меня, любовь земная, никогда не забывай.
Ну а коль ты заплутаешь на своей родной земле,
Позови меня с душою - и стрелой примчусь к тебе".

Ветер, крыльями махая, над землёю вскоре взмыл,
В облаках густых растаял, в небеса затем уплыл.
Ну а Света оглянулась да вздохнула всей душой,
И пошла куда не зная своей светлою тропой...

Вот идёт Светлана лесом средь нехоженых болот.
Видит: жизнь вокруг сияет и от счастья песнь поёт.
И сама, вздохнув всей грудью, затянула: "Ах, земля,
Ты прекрасная, святая, всей душой люблю тебя!

Все леса твои святые, все болота и поля,
И сей бор, и топь лихая, что лежат вокруг меня!
Не отдам я вас в обиду, не позволю людям я,
Чтобы сжили вас со свету ради длинного рубля!

Жить вам в счастье в этом мире нескончаемость веков,
Песни петь со всей душою тьмой весёлых голосов.
Пусть цветочки незабудки светят нежно, как лазурь,
Да поют, что мир чудесен лишь без войн и страшных бурь.

И сосна с берёзкой милой, ель, ольха и вяз с дубком -
Все поют пусть во Вселенной, не стесняясь, с огоньком.
Ах, как жить нам станет сладко, если все мы запоём
Да все войны с этой песней в нашей жизни изведём!.."

Между тем лес завершился и болото вдаль ушло.
Видит Света пред собою стёкол светлых полотно.
Это город полыхает в ярких солнечных лучах;
Слышно - музыка играет: марш на главных площадях.

"Видно, жизнь течёт там сладко! - Света звонко изрекла, -
Коль дома сверкают ярко, словно те из хрусталя.
Коль гремят повсюду марши, будто горная река,
Сердце песней исполняя молодых и старика.

Уж народ там точно знает, где живёт мой славный Бог,
И укажет, несомненно, на его златой чертог.
Ах, пойду-ка я в сей город и народу поклонюсь,
И пред ним я всей душою да всем сердцем изольюсь.

Я скажу: "Народ великий, ты под музыку живёшь,
Душу песенкой ласкаешь, с песней в сердце счастье пьёшь.
Значит, знаешь ты, где Боже мой негаснущий живёт,
И, конечно же, подскажешь, где чертог его цветёт.

А за это я всем сердцем буду век тебя любить.
Обещанье же нарушу - мне тогда, мой друг, не жить.
В ад пусть тащат меня черти да поджарят на огне,
За нарушенное слово сварят грешницу в смоле".

И пошла Светлана скоро в город пламенных огней,
Где гремят лихие марши средь центральных площадей.
Где, видать, народ ликует, воспевая жизнь свою,
И живёт, беды не зная, с Богом в сказочном Раю.

Вот вошла она в ворота града сказочных огней...
Не увидела народа, кроме сумрачных теней...
Средь домов больших, хрустальных плыли тени, как река,
И людей напоминали отдалённо да слегка.

Вроде лица есть и груди, ноги, руки со спиной,
Только вот глаза - пустые и молчат сердца с душой.
Словно жалкие телята шли под марш на водопой,
И пастух их гнал с ухмылкой своей твёрдою рукой.

Правда тени не мычали, а стонали со слезой,
А иные же рыдали, голося под марш лихой.
Слёзы капали под ноги, что чеканили свой шаг,
И струились вдаль рекою, где трепещет яркий флаг.

Над дворцом сей флаг трепещет средь приниженных домов,
Словно те пред ним поникли от ярма, плетей, оков.
Всё в округе говорило: Бога нет здесь, нет Творца,
Он оставил край сей скорбный, отдав в руки подлеца.

А подлец, видать, ничтожный да за жизнь свою дрожит:
Вкруг дворца - орда охраны, у порога танк стоит;
В окнах блещут пулемёты, вертолёт в выси кружит,
И блюстителей порядка шлемов тьма вокруг горит.

И сверкают ярко окна в свете солнечных лучей,
Озаряя, словно зайчик, толпы сумрачных теней.
Маршей громких злые ноты всё над городом летят,
Между тем как слёз потоки под ногой теней бурлят.

Рты завязаны онучей, чтоб не смели говорить,
Чтоб не смели меж собою о судьбе своей судить.
Чтоб не слышал их правитель, как им тягостно житьё,
Что скорей напоминает быдла в стойлах бытиё.

Долго Света созерцала сей невиданный поток,
Что струился меж домами вдаль, где флаг терзал флагшток.
Кровью сердце обливалось, глядя в скорбный лик теней,
И душа огнём пылала - ярче всех былых огней.

Наконец затрепетала, закричала что есть сил -
Мертвецы б от того крика вышли скопом из могил:
"Люди милые, скажите: что за мор напал на вас,
Превративший лики в тени да слезу пустивший с глаз?!

Рты завязаны онучей и способны лишь шептать.
Почему б не скинуть тряпки да всей глоткой заорать?
Руки ваши опустились аж до родненькой земли,
Сами сгорбились клюкою, словно сникли журавли.

Почему грохочут марши средь центральных площадей,
А вокруг плывёт несчастье в речке слёз простых людей?
Почему вон флаг трепещет, словно счастье там живёт,
Вы же рядом с ним идётё, а оно вас не зовёт?

Ведь прекрасен сей град стольный, и воздвигли ВЫ его -
Не рабы, а люд свободный с песней сердца своего.
Как же можно здесь вам плакать, как же можно здесь грустить?
Только можно здесь смеяться и с любовью счастье пить!

Да скажите, что за пава в том дворце с флажком живёт,
С пулемётами да танком своё счастье злобно пьёт?
Кто ту паву охраняет - в маске, шлеме, со щитом -
Да людей вон, вижу, лупит тяжеленнейшим кнутом?

Видно, редкая скотина поселилась в том дворце,
Что собаки охраняют в чёрных масках на лице:
Те цепные псы без сердца, что готовы удавить
По приказу господина, человеку кровь пустить".

И в ответ сказали тени - хором слаженным, глухим,
Вместе с ним журчали слёзы по широким мостовым:
"Мы - несчастные созданья, мы доверились скоту,
Отдав жизнь на поруганье, вместо счастья пьём беду.

Было время, трудно жили, но, свободою дыша,
Не тужили, не грустили, в счастье плакала душа.
День и ночь ковали счастье ради блага всех времён.
Молот наш сиял от счастья, и пылал в том счастье горн.

Хлеб хоть труден был, но сладок, потому что в воле рос,
Если съешь его хоть ломтик, взмоешь в небо, как колосс.
Мы свободою дышали, как беспечные орлы,
Деток миленьких рожали, слёз не знали и беды.

Но однажды он явился в наш чудесный, светлый край
И сказал - лукаво, хитро: "Я для вас воздвигну рай!
Заживёте вы прекрасней, чем живали до сих пор,
Разгорится в светлом счастье ваш немеркнущий простор!

Только дайте мне поправить, людцы, хоть пяточек лет
Да издать для вас родимых главный свой святой декрет.
По декрету счастье ваше станет ярче всех огней,
И пред ним померкнет пламя ярких солнечных лучей!"

И народ поверил твари. Как не мог поверить он,
Если хитрый и лукавый с виду - добр и зла лишён.
А ещё он нежно гладил деток милых по щекам,
Руки жал их мамам, папам, хлопал лихо по плечам.

Отвели его в хоромы, возвели на златой трон,
Скипетр дали да державу, и декрет создал свой он,
По которому свободы для народа больше нет;
Нет свободы для печати, и для ртов свободы нет.

Завязал он рты нам крепко, мы не можем говорить,
И теперь не можем волю мы ему свою излить.
Что нас мучит, что тревожит, как хотелось бы нам жить,
Запретил он нам, несчастным, хоть словцо одно пролить.

Он теперь за нас решает, что нам делать на земле,
Как трудиться, счастье строить - правда, стройка та в огне.
Да собрал вокруг прислугу, всех таких же подлецов,
И с бригадой сей засеял мир наш скопом мертвецов.

Мертвецы те как живые все в земле своей лежат.
Кто повесился над ванной, бросив жён своих, ребят;
Кто из вен кровинку струйкой в землю скорбную пустил;
А кого за крик "Свободу!" изверг хитрый удавил.

И зовут его - Диктатор! - злой, лукавый человек.
Он сказал, что будет править нами долгий, страшный век.
По стране построил храмы без крестов да образов
И сказал, что это память в его честь на сто веков.

А на храмах тех дощечки с его именем пестрят,
И портретики-иконы на стенах внутри висят.
Кто подходит к тем портретам, должен их поцеловать,
А иначе жизни светлой ему точно не видать.

Женщин наших он терзает, с ними в царском ложе спит;
После дрянью обзывает, гонит прочь и вслед свистит.
А в мужчину просто плюнет, после хлопнет по плечу,
Да и скажет: "Моё право: поплевать в кого хочу".

Для него закон неписан - писан только для людей:
Исполнять декреты молча, без роптаний и соплей.
Кто не выполнил декрета, тому в морду бить с носка,
После - в тюрьмы по этапу до смертельного звонка.

Он отнял у нас свободу одним росчерком пера,
И теперь для нас настала горя тьма и жизни мгла.
Мы не можем улыбаться, как когда-то, от души -
Лишь ехидно ухмыляться за Диктатора гроши.

Разделил он нас на части: ты - хороший, ты - плохой,
Ты - враг нации ужасный, жулик - ты, а ты - вор злой.
Создал он декрет о слежке, по которому должны
Мы закладывать соседей, коль хотят те правоты.

И стучим мы друг на друга от зари и до зари,
Как стучат на колокольне всему миру звонари.
Проклинаем мы судьбину, превратившую в скотов
Нас, униженных, несчастных, сего борова творцов.

Этот боров окаянный семьи наши разорил
И в налогах непомерных злобно жизни утопил.
Он какой-то непонятный: то как Гитлер, Пиночет,
То как Франко, Муссолини, то Полпот, козёл... иль нет.

Не козёл, а шут с рогами, хоть и лысина блестит;
Правда пук волос трухлявых на челе его звенит.
Как чудесный колокольчик динь-динь-динь по пятачку,
И декрет от того звона зарождается в мозгу.

Только плод тот окаянный горе в сердце нам несёт
И, как червь могилы мрачной, нашу плоть со страстью жрёт.
Горе в том ещё: Диктатор этот сильно плодовит,
И уже червей-декретов в нашей жизни тьма кишит.

А ещё он любит ездить по просторам наших нив
И ругает очень строго тех, кто слишком бережлив.
Говорит: "Не прячьте, твари, рожь, пшеницу в закромах,
А сгноите всё немедля на общественных полях!"

У него жены нет, деток - непростой, видать, тиран.
И по всем приметам дьявол носит в жизни тот же сан.
Сан проклятого отродья, зарождённого в смоле,
Иль на небе - по ошибке, иль в аду, в лихом огне.

Ох, неслыханное горе в семьи наши он принёс,
Приковать бы его к цепи - пусть бы лаял на ней пёс.
А то ж лает повсеместно на людей: за жизнь, за труд -
Ах, неужто ада черти с кочергой его не ждут?!

Вот такой у нас Диктатор, о наш славный гость родной.
В мрачный час ты к нам явился своей трудною тропой.
Видно, Бога здесь ты ищешь. Что ж, его ты не найдёшь.
В этом городе печальном только горюшка попьёшь".

Из толпы вдруг вышел мальчик со слезами на глазах
И свою сестру младенца держит нежно на руках.
Всхлипнул тихо и промолвил, глядя гостье в скорбный лик,
Рядом бабушка вздохнула да слезу пролил старик:

"Дорогая тётя Света, мы живём с сестрой одни.
Мы несчастны в этом мире, горе гложет наши дни.
Папка кровушки лишился - уж налоги допекли,
Мамка с горя удавилась в пасти шёлковой петли".

После молвила старушка: "Обманул нас кровосос:
Обещал златую старость, получили фигу в нос".
И старик шепнул словечко с дрожью в сердце и душе:
"На руках моих мозоли, сам же я теперь в дерьме".

Вышел тут же человече, встал пред Светой, говорит:
"У меня, Светлана, нынче, как у всех, душа болит.
И на сердце адский пламень всё живое уж спалил;
Горем мерзостный Диктатор жизнь мою, как всем, залил.

Да и стыдно мне за гадость, что творит сей блудный тип;
Вот бы нам его подвесить - пусть бы цвёл средь пышных лип!
Представляешь, что, Светлана, он устроил на земле,
Что была для всех примером, как быть честным, жить в добре?

Он пиратство узаконил против граждан прочих стран
И ведёт себя пред ними, как безжалостный пахан.
Те товары на машинах свои вдаль чрез нас везут,
А Диктатора собаки всё до капли заберут.

Да ещё обложат данью, как монгольский древний хан.
Вот уж точно - волчья стая; любит стаю ту пахан.
Ну а нам потом он скажет: "Контрабанду захватил -
И любимому народу я в казну всю поместил!

Чтоб народ мой жил привольно, чтобы косточки глодал
И меня, отца народа, к душке-сердцу прижимал!"
Ох, да мы-то понимаем, что плохая та казна,
Если кровь на ней людская, пот чужой и слёз река.

Обокрал он тьму народов, тьму товаров захватил
И, унизив нас пред миром, честность нашу очернил.
В мире нас теперь боятся, все пиратами зовут,
И, похоже, что народы никогда нас не поймут.

Не поймут, что злой Диктатор учинил здесь свой разбой.
Что не мы здесь виноваты, обделённые судьбой.
Это он краснеть заставил нас пред сонмами людей,
У кого, как волк, ограбил стариков, старух, детей.

Да и что ему народы на далёких рубежах;
Он своих людей, как липку, обдирает на постах.
На постах, что на границе, как грибы, давно растут
И в казну доход великий золотой рекою льют.

Вот идёт девица с сумкой - дамской сумкой, небольшой.
На посту стоит детина - машет деве той рукой.
Подходи, мол, посмотрю я, что ты в сумочке несёшь.
Ох, видать, ему проверить ношу просто невтерпёж.

Дева сумочку раскрыла, покраснела - говорит:
Пару трусиков купила, лифчик вот, чулки - горит.
А детина удивлённо: "Явно виден перебор! -
И на тело тут же смотрит, как хитрющий, алчный вор. -

А вон то, под сарафаном, это ж - лифчик? - говорит.
Та молчит, не отвечает, потупилась, вся горит. -
Ну а то, что ягодицы укрывает, как парчой?
Ох, видать, трусы сверкают да манят мой взгляд лихой.

В общем, явный переборчик ты несёшь чрез этот пост.
Облагаю я налогом сей товар - налог непрост.
Все трусы, что в этой сумке, лифчик лишний да чулки
Забираю я - и сделку эту тут же оплати!

Столько, столько и вот столько - да вот этак, и вот так..."
В общем, вышло - отдала та свой последний четвертак.
Сарафанчик снять пришлось ей, лифчик, трусики, чулки -
И таким вот та макаром расплатилась за долги.

И вошла в страну родную, вся нагая, как заря.
На посту ей вслед глядела злая рожа упыря.
А девице птицы пели, воспевая красоту,
И желали, чтоб пираты полыхали все в аду.

Так запомни, Света, вот что: подойдёшь когда к посту,
Не неси в руках ни сетки, ни портфелей, ни суму.
Да сними свой сарафанчик, пусть тебя осмотрят псы,
И, возможно, те оставят на тебе твои трусы.

Не заплатишь ты налога, сохранишь свой четвертак,
Правда сердцем оскорбишься, да в душе наступит мрак.
Эх, поганое пиратство всех людей уж допекло!
Сколько счастья, сколько чести в мрак кромешный унесло!"

И Светлана прошептала: "Разгромить бы зла посты,
А на месте их сейчас же посадить добра кусты.
Чтоб народы не боялись свой товар в пути сгубить,
И с улыбкой возвращались в свои земли счастье пить.

Чтоб девица не стыдилась, проходя чрез добрый пост,
А осмотр её поклажи был приветлив, честен, прост.
Чтоб раздеться ей велели лишь любимого уста
И радушием горели её ясные глаза!"

Вот мужик какой-то странный растолкал ряды теней
И предстал перед Светланой во всей статности своей.
Смотрит Света и гадает: что ж за странность у него?
Вроде внешность человека; есть глаза, и есть лицо...

Ах! Глаза совсем большие, словно тусклый кинескоп,
И какие-то пустые, как пожухлый, старый сноп.
Смотрят очи, что дурные, и Диктатор в них горит.
Вот декретик свой читает, по ушам людей свистит.

Догадалась Света вскоре, кто пред ней теперь стоит
И безумными глазами на неё, трясясь, глядит.
Это тот, кто телевизор созерцает день и ночь
И от светлого экрана отойти ему невмочь.

Стал рабом он добровольно, телевизор прикупив
И в ярмо из кинескопа свою шею заключив.
Кинескоп же, как волшебник, нет, как шулер лиходей,
Околпачил тьму народу, одурачил сонм людей.

Подточил он мозг народный, волю с мозгом подточил
И в рабов людское море своих быстро превратил.
Да всё пилит, пилит волю, и мозги уж осушил;
Многих граждан и гражданок уже в быдло превратил.

Отупел мужик несчастный, телевизор доконал,
И в глазах теперь бесцветных - только лампочки накал.
Не смотрел он в лик природы, не читал борцов газет,
Лишь газетною бумагой исполнял свой туалет.

А в газетах демократы пишут людям, как им жить,
Чтобы светлым Божьим счастьем свои семьи напоить.
Обличают негодяев, что народ свой кабалят,
И рассказывают миру, как сердца людей болят.

И Природа - всем помощник, уж подскажет к счастью путь.
Надо только всей душою и сердечком к ней прильнуть.
Поласкай её родную, в губы сладко поцелуй
И чудесною свободой её ярко разрисуй!

Не смотри ты телевизор, как последний идиот,
А повесь суму на плечи да иди-ка в свой народ.
И увидишь сам глазами, что вокруг тебя растёт
Да как люд твой милый, славный на земле своей живёт.

А пройдясь своей дорожкой и увидев жизнь людей,
Ты поймёшь, что телевизор лишь плодит им тьму теней.
На экране то Диктатор, то политик - плут такой -
Одурманят человека с его светлой головой.

Ох и врут же они лихо о правлении своём;
Их послушать, так народу петь всем скопом соловьём.
Всё у них со всей душою создаётся для людей,
Сами ж жрут лишь квас с похлёбкой, корку хлеба, горсть костей.

Улыбаются с экрана зубоскалы до ушей,
Пыль пуская в очи людям, что Диктатор всех милей.
Что лишь он один способен счастье в семьи приносить
И народ свой подневольный всей душой отца любить.

Говорят: он всех добрее, справедливей, здоровее;
Деткам песенки поёт, водки капельки не пьёт;
Спортом любит заниматься, чтоб с девицей ночью знаться;
За порядком смотрит строго, посажал бандитов много.

А народ развесил уши да бьёт весело баклуши.
Говорит: "Вот это да! Не Диктатор, а мечта!
Ох, поёт он очень сладко, прямо душенька звенит.
Лишь бы он меня не трогал, ну и пусть себе свистит.

Вот ведь славный благодетель, как печётся обо всех.
Создал уйму заведений для веселья, для утех.
А что люди гибнут скопом, пропадают кто где, как,
То про это - ни словечка, в тайне держит вурдалак.

Всё таит подонок хитрый, сколько умерло людей,
Разорив их повсеместно злой политикой своей.
Сколько свёл людей в могилу, воли светлой их лишив
Да декретами своими счастье в семьях осушив.

Что больницы развалились по стране давным-давно,
И лечить в них бесполезно, лучше сделать казино.
Что лекарства бедным людям не купить за их гроши,
Лишь хватает, чтоб покушать со своих ушей лапши.

Что народ болеет раком, главной дрянью на земле,
И болезнь сия повсюду, разрослась по всей стране.
Ну а этот же подонок говорит: всё хорошо,
Люди все живут счастливо; пейте водку и вино;

Вот, шагайте на концерты, развлекайтесь от души
И не слишком-то чурайтесь на ушах моей лапши.
Да не думайте о раке. И вообще, где рак тот есть?
Уж не там ли, в светлой речке, может, нам его всем съесть?.."

В общем, светлый телевизор темень прёт в мозги людей.
Те тупеют и дурнеют, превращаясь в сброд теней.
Врёт проклятый телевизор про Диктаторский успех
И под музыку артистов одурманивает всех.

Человек был добрый, умный, счастье строил, не тужил.
А как влез он в телевизор, стал придурком и запил.
Как не пить, коль ты придурок, коль тебе так скучно жить;
Одичал ты без природы, остаётся в глотку лить.

А пошёл бы в чисто поле, обнял нежно колоски
Иль ромашку целовал бы, иль родные васильки;
А то взял бы, человече, сердца пару - да во ржи
Одарил её любовью с пылом, жаром, от души.

Вот бы было звонко сердцу, вот бы разум твой расцвёл!
Ты бы понял, кто здесь правый, кто здесь лжец, а кто - осёл.
Телевизор же являет в основном лжецов и псов.
Ну а кто их созерцает, превращается в ослов.

Наконец, мужик очнулся, прекратив на миг трястись,
И его слова со страстью в душу Светы полились:
"Был я молод, крепким, здравым, деву милую любил.
Поженились, и однажды телевизор я купил.

Мы сидели у экрана дни и ночи напролёт
И смотрели, как Диктатор песни в уши нам поёт.
Мы любовью занимались под диктаторский мотив
И порою забывали применить презерватив.

В общем, сына мы зачали у экрана своего.
Ну а тот больным родился, погубили мы его.
Он поёт, как тот Диктатор, что его милее нет,
И орёт, как будто режут: "Вот вам, сволочи, декрет!"

Сами мы совсем свихнулись с милой, слушая сынка,
И как демоны какие тому клеим ремешка.
Только тот орёт всё громче: "Вот вам, сволочи, декрет,
По которому Диктатор - самый лучший на весь свет!"

Может, нам его об стенку головою долбануть,
Или шейку, как щурёнку, на бочок ему свернуть?
Уж достал сынок нас славный, доконал его декрет;
Жить нам с милой в этом мире, мне поверьте, мочи нет!"

Зарыдала Света, молвит: "Пожалей своё дитя,
Пожалей свою супругу, пожалей семью, себя.
Ведь не сын твой виноватый, что растёт он дурачком,
И не мама его, дура, вместе с папой дураком.

Виноват ваш телевизор, одурманивший народ.
Это бед, несчастья, горя - самый дьявольский завод!
Он дурачит вас всем скопом, забивает вам мозги,
Превращая вас в чурбанов, недотёп и утюги.

Ты, мужик, не бей ребёнка, жизнь его с душой храни
Да беги скорее в хату, телевизор вон гони.
Пусть поганый ваш Диктатор на помойке говорит,
Пусть его свинячье рыло крысам в уши песнь свистит.

А потом лети ты в поле да семью туда неси,
И послушайте всем сердцем песню славной, милой ржи.
Расцелуйте василёчки, колокольчики, вьюнки,
И горошка изумруды, и ромашки, колоски.

А потом спросите громко у Природы вы своей:
"Кто способен дать нам счастье, чтоб жилось всем веселей?
Кто напоит наше сердце золотой рекой любви,
Чтобы даже злые души, словно в сказке, расцвели?

Кто поведает правдиво, как построить славный храм,
Чтоб жилось в нём в сладкой неге детям нашим, старикам?
Кто укажет ту дорожку, по которой нам идти
К справедливости прекрасной без лукавой, чёрной лжи?"

И Природа вам ответит с ярким пламенем души,
Что лишь руки ваши с сердцем осчастливят ваши дни.
Лишь они способны людям негу, счастье приносить,
А Диктатор ваш со сворой только кровь их может пить.

Сердце слушать нужно, люди, да не гадкий кинескоп,
Этот лживый, окаянный, языкастый, губошлёп.
Да и руки свои щедро позолотой поливай,
Чтоб сияли они ярко, как чудесный, Божий рай!"

Эх, мужик сорвался с места да куда-то полетел!
Правда тут же оглянулся и такую песнь пропел:
"Уничтожу телевизор я ко всем его чертям,
Буду верить только сердцу и своим златым рукам!

Да пошёл бы тот Диктатор, растакую его мать,
Уж не будет больше, гадость, мне с женой и сыном лгать!
Одарю-ка я любовью свою милую во ржи,
И сыночку принёсем мы в колыбель своей любви!"

Тут и тени поредели, побежали кто куда;
Зазвенели кинескопы, загудели провода.
Звон стоит, и слышны крики: "Растакую твою мать!
Уж не будешь больше, падаль, нам с семьёю больше лгать!.."

Но не все, конечно, тени разбежались по домам;
Слышны вопли вкруг Светланы, стон да хрип то тут, то там.
Вновь ряды плотнее сжались, тесно к Свете подступив
И её сердечко плачем, как и прежде, омрачив.

Вышла дева, поклонилась и сказала: "Я - жена
Журналиста молодого; смерть того уж забрала.
Перед самой брачной ночью ворвались к нам злые псы
И лишили нас услады, что до ночки берегли.

Умер он в застенках мрачных, где - не знаю я сама.
Только знаю: за свободу... он погиб и за меня.
О Диктатора проделках он писал ряд тёмных лет;
Поплатился своей жизнью - ах, родного больше нет".

Да и девочка малютка пробралась сквозь плотный ряд
Всё таких же сиротливых, как сама, иных ребят.
Плачет, ручки прижимая с дрожью к сердцу своему,
И сквозь слёзы оглашает Свете страшную беду:

"Мой дедуля - славный фермер, землю он свою любил
И работал на ней с песней, даже камешек холил.
Был примером поколеньям, научил он многих жить;
Как сдружиться со скотинкой, землю как свою любить.

Небывалых урожаев столько много, что не счесть,
Но однажды злой Диктатор погубил дедули честь.
Заподозрил тот опасность, что народ старик смутит,
И тот, скоренько отъевшись, волю разом воротит.

Что примером своим славным очарует весь простор,
И поймёт народ безвольный, кто здесь - раб и кто здесь - вор;
Кто достоин восхваленья до бескрайности веков
А кому пылать в угольях средь тиранов и плутов.

И велел Диктатор дедку в мрак темницы посадить
Да с душой его и сердцем с головой дерьмом залить.
Оплевали зубоскалы дедку тут же моего
И в газетах написали тьму поклёпов на него.

Мой дедуля из темницы вышел весь совсем больной.
Нет земли, ах нет землицы, нет землицы дорогой.
Только лают зубоскалы от его большой беды,
И плодятся повсеместно толпы жалкой бедноты.

Кто ж накормит человека, кто накормит бедноту,
Если фермеров прекрасных гад сажает всех в тюрьму?
А ещё он забирает предприятия у всех,
Кто, трудясь на них, мечтает жить на свете лучше всех.

Ух, подлющая змеюка! Что ж он с дедкой сотворил?!
Да за что ж он того дедку в злой темнице загубил?!
Как бы мне к нему добраться да свернуть ему хребет,
Коль у взрослых наших милых уж силёнок больше нет?!"

Тут же девочка другая, растолкав рукой ряды,
Излилася пред Светланой морем слёз своей беды.
Вот прижала ручки к сердцу, слёзки капают из глаз,
И начался очень страшный, её горестный рассказ:

"И мой дедушка несчастный чуть в тюрьму не угодил,
Но и он, борец за счастье, горя в волюшку испил.
За свободу и за счастье он боролся для людей -
Чтобы им жилось вольготно средь лесов, болот, полей.

Он - политик неподкупный, он Диктатора хулит.
День и ночь ведёт борьбу с ним - за народ душа болит.
Он частенько голодает, иной раз и кровь прольёт.
Но он верит: не напрасно битву с мерзким злом ведёт.

Только вот на днях собаки деда били моего:
Дал приказ тем псам Диктатор поломать ему ребро.
Но избили, как на бойне жизнь прожившего бычка,
Зубы выбили и почки повредили навсегда.

Те подонки были в масках, лишь один без маски был.
Может, просто, не собака, а диктаторский дебил?
Ну а было их пять гадов - пять скотов на одного! -
И в подъезде в злую полночь били деда моего.

Хорошо, что лишь здоровье те подонки унесли
Да оставили для деда жизнь и честь, любовь земли.
Ничего, пройдут денёчки, и мой дед окрепнет вновь -
Уж отплатит он собакам за свою святую кровь!"

Вдруг согбённая старушка прорвалась сквозь плотный строй
И дрожащею рукою затрясла над головой:
"Будь он проклят, наш Диктатор, пусть летит он прямо в ад -
За те свежие могилы, что по всей стране пестрят!

Те могилы - непростые: дети наши в них лежат,
Что погибли за свободу безо всяких баррикад.
Они смело шли в атаку на диктаторских свиней
И кто словом, кто душою воевал за всех людей.

Вот и мой сынок прекрасный был политик золотой
И словами да душою защищал народ он свой.
Но однажды тот внезапно сердцем вроде заболел
И в больницу угодил он - ох Диктатор тогда пел!

А потом подонок подлый псов к нему своих прислал,
Чтобы те его лишили жизни, что всем Боже дал.
И собаки удавили в койке сына моего,
И не бьётся больше сердце в грудке светленькой его.


Продолжение следует...
Начало смотри в проекте