Я сидел на лавочке перед домом и читал какую-то не очень интересную газету не для расширения кругозора, а так, скорее, для того, что бы время скоротать. Подошел Пал Иваныч Трушкин - сосед. Он подошел вальяжно, руки держа в карманах, на лице его была самая саркастическая улыбка. Он сел рядом со мной, громко цикнул языкм и сказал:
- Ну, страна, - сказал Пал Иваныч и презрительно сплюнул в сторону, - Ну, люди... Ну, народ пошел... Не народ, а (тут Пал Иваныч сказал неприличное слово настолько всем известное, что повторять его нет никакой нужды) знает что. Никому ни до кого дела нет. Всем все по барабану. Вот случись хоть что-нибудь, вот хоть ты лопни, хоть ты тресни, хоть убейся, хоть зарежся - никто не подойдет.
Я так и не узнал, что стало причиной такого глубокого разочарования Пал Иваныча в поведении соотечественников. Из окна высунулась Серафима Матвеевна Трушкина и позвала Пал Иваныча есть окрошку.
Я тоже сразу забыл об этом происшествии. Однако через несколько дней мне вспомнилось резкое выступление соседа Трушкина при нижеследующих обстоятельствах. В результате я сделал для себя вывод: конечно же, Пал Иваныч во многом прав, и все-таки он не прав. Уж очень высокие требования он предъявил к ближним своим. Уж больно высокие задачи перед ними поставил. Ведь что такое человек, этот в некотром роде Homo sapiens? Дитя природы. Причем далеко не столь разумное, как о том принято говорить. И уж если от матери природы милости ждать не приходится, то от дитятки-человека и подавно. Хочешь, чтобы люди обратили на тебя внимание, сделай шаг им навстречу. Для начала хотя бы попробуй покрасить забор. Как я, например.
Выдалась у меня свободная минутка, решил я обиходиться. Взял кисть, банку с краской и отправился красить забор. Поначалу меня никто не замечал, и я был для всех посторонним, как и Пал Иваныч Трушкин давеча. Но так продолжалось недолго. Забор у меня высокий. Для того, чтобы покрасить его в верхней части, приходилось вставать на табурет и высоко вытягивать руку вверх. Кисточка оказывалась у меня прямо над головой.
- Вы бы, молодой человек, надели головной убор, - посоветовала мне проходившая мимо старушка с кошелкой. - Иначе вам накапает на голову.
Я провел рукой по голове - не накапало ли. Нет, не накапало. Однако ждать, пока накапает мне не хотелось, и я крикнул жене, чтобы принесла кепочку.
Почувствовав себя надежно защищенным, по крайней мере, со стороны головы, я стал работать еще задорнее и веселее. Даже начал что-то напевать себе под нос.
Подошел какой-то ранее мне не знакомый человек лет пятидесяти шести в спортивных брюках с обвисшими коленями и, не смотря на теплую погоду, в демисезонном пальто, едва сходившемся на животе.
- Тут кистью ничего не сделаешь, - со знанием дела заметил он. - Тут валик нужен. Вот у нас в хозяйственном магазине хорошие валики продаются... Э-э... Мням-мням... какие хочешь. И маленькие, и большие. Маленькие по семь гривень. А большие... то ли по десять, то ли по двенадцать, хрен его знает. Разве все упомнишь.
- Валик тут не поможет, - вступился за меня синюшного вида дедушка в очень помятой шляпе с полями и в очень помятом пиджаке. - Поверхность сильно неровная. Если б ровная, тогда другое дело. А так, не ровная. - Дедушка постоял немного молча. - Чтобы валиком красить, нужна гладкая поверхность. - Он еще постоял немного, молча, а потом наклонился к банке с краской. - А что у тебя за краска такая? "Эмаль ПФ-115". Что за (тут дедушка сказал неприличное слово близкое по смыслу слову "ерунда") такая. Не знаю. Вообще, вся наша краска - (и дедушка еще раз сказал то самое неприличное слово). Вот мне зять из Германии краску привез... Не отшелушивается, не трескается. Пупырышками не берется. Надо будет тоже себе забор покрасить.
- Задницу себе покрась, - недовольно сказал мужик в демисезонном пальто и пошел проч.
- Э-э-э, - покачал головой синюшный дедушка и плюнул мужику в спину, но к счастью не попал. - Не слушайте его, молодой человек. У него не все дома. - Дедушка демонстративно покрутил пальцем у виска. - Вот я вам своей краски принесу, тогда вы мне спасибо скажете. А эта никуда не годится.
- Краска здесь не при чем, - перебил его сосед Трушкин. Только цвет не подходит. Должен тебе сказать, Андрюха, ты не обижайся, цвет гомнячий. У тебя воще краски много? Отплесни мне в баночку. Калиточку подновлю. Матвеевна задолбала.
Я налил Трушкину краски в литровую банку, и он ушел, забрав с собой синюшного дедушку.
Но я не остался один. Подошла бабушка с внучиком.
- Ой, смотри, как дядя красиво забор красит. Ой, какой дядя молодец, трудится. Толик вырастит, тоже будет трудиться. Будет маме с папой помогать.
Следом за бабушкой с внучиком шли папаша с сынком-акселератом. Папаша был традиционного делового вида с мобильником на боку. Сынуля был остриженный наголо в широченных мешкообразных штанах с плеером на пузе.
- Хип-хоповец хренов... Двоечник, - гудел сдавленным басом папаша. - Учиться не хочешь. Тебе все условия созданы, только учись. А ты только ногами дрыгать умеешь. Не будешь учиться, - папаша бросил мимолетный взгляд в мою сторону, - будешь всю жизнь заборы красить.
- Не буду, - недовольно пробубнил сынуля. - Меня дядя Вова в свою фирму возьмет.
- В (здесь последовало сразу несколько неприличных слов) он тебя возьмет.
И папаша с сынулей удалились на такое расстояние, что окончания разговора я уже не мог слышать.
Следом за ними возвращалась старушка с кошелкой. Та самая.
- Надел кепочку? Вот молодец. Я ж говорила... Теперь на голову не накапает.
Следом за старушкой на веломашине мчался Женька Бирюков, мой бывший одноклассник.
- Ты чё, забор красишь? Ну-ну, - только и успел выкрикнуть он и скрылся в облаке пыли.
Подошел Губайдулин (тоже сосед) с большим мешком на плече. Хороший мужик, хозяйственный. Все в дом. Я его никогда с пустыми руками не видел. То с ведром, то с мешком, то с куском рельса под мышкой. Губайдулин остановился напротив меня, крякнув, подбросил мешок на плече, расположил его поудобнее. И не глядя даже в мою сторону, сказал.
- Ты эта, права-лева не крась, верх-низ крась... Равномерно клади... - Он, крякнув, еще раз подбросил мешок на плече и пошел дальше.
Прибежал запыхавшийся Трушкин.
- Заканчиваешь уже? Я у тебя кисточку возьму, о кей.
Я кивнул.
Часа в три я закончил красить забор и снова стал никому не интересен.

На следующий день я шел по улице. Посередине улицы рядом с большой лужей (ночью таки прошел дождь) лежал человек, отдаленно напоминавший Пал Иваныча Трушкина. И никого не интересовало: кто лежит? зачем лежит? Просто "нажрался, как свинья, сволочь" или сердце - бабах - и вдребезги. И вот человек упал и лежит. Или печень - хрясь - и вдребезги, и вот человек тоже упал и лежит. Или, может быть, человека жена бросила, и вот он тут лежит. Да мало ли еще чего может такого случиться или произойти.
А все идут мимо, торопятся, с мешками, авоськами, чемоданами, вольяжно под ручку, с цветами, с мороженным, трусцой, на каблуках, с развевающимися волосами, по своим делам, в магазин, на стрелку, по бабам, с шашками наголо, грудь нараспашку... И каждый сам по себе. Сам себе вождь. Сам себе император. И всем все по фиг. И всем все по барабану... И никто не подойдет... И вот, о чем я подумал: хватит валяться лицом вниз, возле грязной лужи, без шляпы, без ботинок, руки в разные стороны как на распятии.

Начинаем красить заборы.

Самоцвет Угрюмов (Андрей Кравченко)