Нежанровый роман (Людям всей планеты посвящается) Часть третья

УГАСШЕЕ СИЯНИЕ, ИЛИ РОМАШКА ПОЛЕВАЯ И ПРОЧИЕ ЖЕРТВЫ ЧУМЫ
Глава четвёртая

Между тем за очень короткий период из одной широкой сверкающей канавы техника, управляемая людьми, сотворила густую сеть ровненьких узких канавок, которые испещрили огромное, некогда цветущее пространство. Теперь там ничего не цвело и не благоухало, не отливали изумрудом дубы с лозняками, погибли аир с рогозом, и не сияли белые да жёлтые лилии. А кругом белел песок, перемешанный с торфом и илом, да громоздились груды коряг, изувеченных кустов с останками загубленных деревьев. Всякая живность облетала да обходила этот край, как некое проклятое место; покинули свои дома бобры, норки и выдры; бросили свои пастбища журавли, цапли и аисты.
А чума стремительно разрасталась в своих чудовищных размерах и уже перекинулась на зеркальные плёсы, и далее, на моховое болото. Там вовсю рыли котлованы и насыпали огромные горы торфа - словно из недр невинной земли извлекалась часть её умерщвлённой плоти с запёкшейся кровью и возводились храмы дьяволу. Куда подевались глухари и тетерева со своими только вылупившимися выводками - Бог его знает. Зато вокруг с чудовищным упорством и энтузиазмом по некой демонической схеме велись торфоразработки; добывалось дешёвое топливо для всевозможных котлов, котельных и печей на благо процветающего народа прекрасного, голубоглазого государства. Творилось нечто необъяснимое, словно буйствовала зловонная нечистая сила. А что же люди, которые жили в окрестностях несчастного болота, спросите вы. Так вот, люди не сдавались и воевали: ломали технику по ночам (но её в конце концов поставили под круглосуточную охрану), ездили толпами на всевозможные собрания и учёные советы, и прочее, и прочее, и прочее. Но, увы, ничего не помогало справиться с бестолковостью и упрямством чиновников: болото во всю мочь осваивали, вкладывая и получая деньги. А скорее ничего не получали: никакой прибыли, никаких денег - да убивали души, и пускали всё на ветер.
Матвей кое-как, с горем пополам оправился после болезни и также вместе со всеми участвовал в набегах на трактора и всевозможную технику. В нём, как и во всех его односельчанах, пылал невиданной силы огонь, который готов был испепелить всё и вся, причиняющее боль и страдания Торе, некогда чудесному болоту и Дедову лесу. И никто этот огонь не пытался укротить, и пламя его с каждым днём становилось всё сильнее и сильнее. Больше всех, казалось, возмущался Гришка Берёзкин, и возмущение его граничило с безумием, когда, убегая иной раз от преследующей его охраны, он, не боясь себя опознать в дальнейшем по голосу, во всю глотку кричал: "Ну, смотрите, гады, - завтра вернусь с гранатами и пулемётом; всех вас уничтожу! Будете знать, как уродовать да убивать Тору!.."
Вообще-то, Пройдоха был на удивление простой парень - очень простой парень. Он не прислушивался к тому, что говорят учёные, чего там грозят чиновники, чем грозит ему отчаянный бунт против безжалостной техники. В нём что-то было пугачёвское, весьма народное. Он просто видел и сердцем чувствовал, что такое - хорошо, а что такое - плохо. Например, цветущий, зелёный, благоухающий, хоть и где-то чрезмерно, от души напоённый влагой край - это очень хорошо, а вот выкорчеванный, обесцвеченный да обезвоженный этот же край - невероятно плохо - прямо бери верёвку и вешайся. Поэтому открыто призывал народ к настоящей войне, к всеобщему восстанию и с оружием в руках идти защищать Тору. И ничего здесь странного не было, что многие его поддерживали и уже начали проверять висящие без дела на стене ружья, заряжать патроны да спрашивать друг у друга, не завалялось ли у кого на чердаке лишней винтовки или пулемёта. Примерно так думал и Матвей и верил, что Тору можно защищать всеми возможными средствами и методами - даже оружием, которое, к сожалению, по велению сердца он не мог взять в руки. "А жаль, - думал он с болью в сердце. - Я бы поднял великое восстание. Но что же за полководец без оружия? А раз оружия нет, то на что ещё я могу сгодиться в священном воинстве? Разве что нести знамя над головой. Так я его и так несу, но от этого, к сожалению, не становится легче Торе, и очень мало проку. Поэтому ломал, ломаю - и буду ломать ненавистную технику при каждом удобном случае. Хоть так помогу Торе, хоть таким образом облегчу её страдания". И ломал, ох как ломал. Потом целыми днями бродил по Дедову лесу и оберегал то, что ещё пока не тронули. Часто его сопровождала и Леночка - не на ночные диверсии, конечно же, а в его странствиях по лесу. Вместе переживали за природу, вместе радовались любви, отдыхали под своим старым кряжистым дубом и, невзирая на великое горе Торы, с улыбкой прислушивались, как в материнской утробе кипит и развивается жизнь их невидимого младенца. Это были прекрасные, незабываемые минуты, когда мать и отец вдвоём, лёжа на тёплой траве, бережно поглаживали с каждым днём разрастающийся живот, ощущали резвое неугомонное шевеление, и на их лицах сияли необыкновенные, счастливые улыбки.
- Маленький наш, маленький! - шептала счастливая мама. - Ты у нас будешь самым счастливым на свете.
- И будет к тебе благоволить Тора, - с улыбкой добавлял отец.
И Леночка сказала:
- С ним мы победим, милый; перестанет плакать и вновь воссияет Тора!

В августе всё-таки приехал Левон, и вместе с ним сыграли свадьбу Кати и Мити, и, невзирая на царящую вокруг разруху, было очень весело - пляски, от которых неимоверно кружилась голова, песни, веселящие сердце и душу, сладкие поцелуи и необыкновенные улыбки гостей и молодых. Свадьба отгремела. Левон, поклонившись родной земле, убыл на свой корабль. Потом была жатва, и лили грибные дожди, и, как в былые светлые времена, тянулись к небу боровички и подосиновики...
Таким образом, пролетело лето; подходил к концу сентябрь. Жара стояла необычная и неимоверная для той поры, сушь стояла дикая; термометр плавал между 25 и 30 градусами. И тут произошло неслыханное: загорелись кущи Дедова леса, в самом его сердце, в дубраве, и пожар тушило много народу; все там были: и взрослые, и дети, и старики. Люди были мокрые от пота и чёрные от гари, но самоотверженно спасали лес, пылающий как соломка. А Адам Беспалый, отец Стеши, по-прежнему работая в своём почти пенсионном возрасте колхозным пожарником, при этом получил сильнейшие ожоги лица, головы и конечностей и был отправлен в больницу. Кто поджёг несчастный лес - до сих пор толком неизвестно. Однако поначалу крайнего нашли Гришку Берёзкина, мол, рабочие на болоте видели, как тот тягался близ тракторов пьяный да с какой-то бутылкой, возможно, с зажигательной смесью, чтобы подпалить ту или иную технику, и, как всегда, грозился, что всех расстреляет да изничтожит. В общем, посадили его по такому поводу в КПЗ, завели уголовное дело, вели следствие. Тот и в камере грозился всех уничтожить (разумеется, имеются в виду вредители Торы) самой страшной расправой, какая только есть на свете, объявлял голодовку - и истощился, таким образом, физически да духовно основательно. А вскоре бедолагу выпустили, поскольку не смогли доказать его причастность к поджогу, так как не было никаких доказательств: ни каких-то там бутылок, ни зажигательной смеси - ничего не было. А коль не было доказательств, то не было и состава преступления. Но вот Фома с Семёном, Матвеем и Фёдором Адамовичем провели своё собственное расследование и нашли на месте пепелища несколько бутылок из-под самогона, окурки, останки коробка из-под спичек, гаечный ключ, спецовку, и сделали вывод, что пожар учинили сами рабочие, принимавшие участие в осушке болота; указали на вещественные доказательства следователю, но их никто не принял к сведению, и уголовное дело было закрыто. Гришка же сильно обиделся на власти, проклял весь руководящий состав не только района, но и всей страны, обложил трёхэтажным матом все партии на свете, а вместе с ними и фашистов с дьяволом; тёмной ветреной ночью сломал да вывел из строя кучу болотной техники и ушёл поутру из деревни в очередные примы со своей коровой Дунькой.
Вскоре на место пожарища понаехало лесорубов да техники, и принялись очередные пришельцы валить всё что ни попадя: и мёртвое, и живое. Падали на землю обгоревшие чурки и кусты, прекрасные корабельные сосны и могучие вековые дубы, шли под корень чудесные лиственные рощи. Как потом Матвей понял, пожар был прекрасным поводом для валки ценного высококачественного леса, и продолжились для Торы необычайно страшные, горестные дни. Ужасы чумы в полном объёме охватили Дедов лес и болото; невмоготу стало жить и птицам, и зверью, и человеку. Хотя кое-кому стало житься и необычайно весело, интересно да вольготно: браконьерство в окрестностях былого рая развивалось полным ходом, браконьеры подняли голову. Браконьеры, главным образом рабочие, занятые на торфоразработках и валке леса, целыми стаями рыскали по звериным тропам и вели охоту на всех попадающихся под руку зверей; большей частью - кабанов, косуль и лосей. Иногда тот или иной злоумышленник с поличным попадал в руки милиции и егерей, но это случалось очень редко и случайно, когда ненавистный враг природы в своей неуемной жажде наживы уж слишком увлечённо занимался разделкой своих несчастных жертв и совсем не замечал приближающихся к нему его преследователей. Но, как бы там ни было, и на них, этих ненасытных тварей (гуннов, как их часто в последнее время называли Матвей с Леной, да и всё куликовское и дятловское население), велась охота, хотя, увы, в сети защитников природы попадались едва заметные крохи, и то, как уже упоминалось ранее, весьма и весьма случайно.
А Дедов лес между тем стремительно скудел, редел, исчезал; болото умирало; Тора горько страдала и изо дня в день, взирая на жуткие деяния людей, рыдала. И вот в один прекрасный день стало ясно, что битва за Тору проиграна - всё, что совсем недавно так радовало глаз, веселило сердце да бередило душу, было уничтожено, и остался лишь некий скудный кусочек былой прелести, словно на дальнейшую рассаду. Люди проиграли, безусловно. Но окончательно ли?!
Вот, что по этому поводу говорил своей любимой Матвей, когда они лежали в постели и уже по привычке прислушивались к шевелениям в материнской утробе своего, ещё невидимого, но, конечно же, прекрасного чада:
- Знаешь, милая, Дедов лес погиб, болото уничтожено, но Тора далеко не умерла. Потому что Человек не опустил рук, а сражался и сражается с тёмными силами до последнего, не потеряв своё человеческое лицо, достоинство, веру и сохранив, хоть и скудную, но всё-таки какую-никакую жизнь Торе. Нас жестоко подавляют, у нас щипцами выдирают волю, Свободу, нас хотят сделать рабами, но мы живы, не сдаёмся, боремся, ломая о неприятеля зубы, и по-прежнему ощущаем себя Человеком. Ничего, родная, сейчас мы проиграли, но потом - возможно, очень нескоро - придут новые поколения, более сильные, умные и исполненные непоколебимым духом своих предков, и отстоят, возродят да продолжат Тору на благо жизни, на благо всего Человечества! И станет она ещё прекраснее и могучее, чем когда-то была! А потом объединятся люди, непременно произойдёт великое объединение народов. Главное, бороться, не сдаваться, верить в победу и каждую минуту, каждую секунду ощущать себя Человеком. И вот я вспомнил сейчас слова дедушки, который когда-то мне сказал, когда меня вдруг охватили какие-то сомнения. "Знаешь, внучек, - сказал он, обняв меня за плечи, - Церковь - великое дело! Но непоколебимый дух Человека, закалённого в боях за Свободу и справедливость, да тяга его к прекрасному - это поистине Божественно!"
- Да, Божественно, - улыбнулась Леночка. - И мы победим: непременно победит Человечество.
- А как же иначе, - нежно проговорил Матвей, бережно прижав к себе любимую. - Должна жить Тора, стать всего прекраснее и радовать всё живое на Земле, всё светлое и прекрасное Человечество!..
И они вдвоём боролись за Тору вместе с куликовцами, дятловцами и всем добрым, порядочным и любящим Жизнь Человечеством. А в декабре, когда обширное пепелище и прочие вырубки были уже покрыты приличным слоем снега да уцелевшие деревья потрескивали от лютых морозов, Матвей на останках дубравы поймал двух браконьеров, которые настолько увлеклись разделкой лося, что абсолютно не услышали приблизившегося к ним егеря. Но, ведя этих тварей домой под прицелом их же собственных ружей, у него вновь схватило сердце, глядя на почти уничтоженный лес, на окровавленные руки и в спины его губителей. Те хотели уже забрать своё оружие, видя беспомощность осевшего и стонущего конвоира. Но совсем кстати из заснеженных кустов вышли Семён с Фомою, и в конце концов браконьеры были сданы в милицию с поличным. А Матвей в очередной раз надолго залёг в койку с больным сердцем. И опять его выхаживали всей деревней. А всех прекраснее, заботливее и нежнее была Леночка. Эта божественная Ромашка всё шептала и шептала, обнимая да целуя любимого в постели: "Выздоравливай поскорее, мой Матвеюшка!.. Люблю! Люблю - больше всего на свете!.. Пусть не болит твоя душа! Пусть золотом сияет сердце!.."

Продолжение следует
Начало смотри в проекте