Нежанровый роман (Людям всей планеты посвящается)
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ УГАСШЕЕ СИЯНИЕ, ИЛИ РОМАШКА ПОЛЕВАЯ И ПРОЧИЕ ЖЕРТВЫ ЧУМЫ
Глава третья

Спустя неделю, в воскресенье, Кулики проснулись от неистового лая собак, шума бульдозеров, экскаваторов, каких-то землеройных машин и прочей техники, которая медленно, но уверенно двигалась старым шляхом к канаве. Потом кто-то из селян заметит со злостью, что для сатаны с его адскими злодеяниями нет ни выходных, ни праздников.
Между тем селяне, за исключением Андрейки, который пас в это время коров, повываливали на улицу, выбежали на огороды и, разинув рты, под лай собак слушали лязг гусениц и лицезрели пыль, клубящуюся над железными монстрами и оседающую на поле, придорожные кусты и лес с вековыми дубами и соснами. Никто не мог вымолвить ни слова, лишь только беззвучно лепетали губами, поглядывали друг на друга и почёсывали головы. Затем, когда прошло первое оцепенение, Гришка Берёзкин невероятно звучно матюгнулся, схватил подвернувшийся под руку кол и с криком "Ах, твою мать!" бросился напрямую через посевы, не глядя под ноги, да вперив взгляд в клубы пыли над длинной вереницей грязной техники. Вслед за ним ринулись и остальные к этой лязгающей колонне и стали наперебой орать:
- Куда это трактора нацелились? Какого хрена им здесь надо? Уж не канаву ли рыть направились?..
В конце концов перегородили движение; колонна остановилась. Гришка постучал колом по капоту бульдозера и крикнул трактористу:
- А ну-ка, вылезай, мать твою так, чужак хренов!
Тот, можно сказать, ещё неоперившийся юнец, выскочил из кабины с гаечным ключом и, замахнувшись на Гришку, в свою очередь крикнул:
- Сейчас как вылезу, так мало не покажется! Давай освобождай дорогу, дылда! Да посмей ещё только тронуть технику!
- Чего?! - громко ответил Гришка. После чего опять хорошенько грохнул колом по капоту бульдозера и замахнулся на юного тракториста: - Вот сейчас я тебе рёбрышки посчитаю этой тросточкой, будешь знать, как старшим перечить!
Тот тут же втянул голову в плечи и юркнул с ключом назад, в кабину.
- Вот так-то будет лучше, - плюнул на трактор Гришка. И крикнул во всю глотку: - Старшего колонны сюда немедленно! Не то откроем огонь на поражение, мать вашу так! Будет вам, как немцам под Курском!
И все за ним закричали:
- Старшего! Старшего сюда!..
А тот уже спешил с хвоста с папкой в руках, в засаленной робе, огромный такой детина - увидишь в тёмном углу - испугаешься. Наконец остановился перед куликовцами, окинул всех недовольным взглядом, метнул суровый взгляд в юного тракториста и спросил у Гришки, вооружённого дубиной:
- Ты чего это, мужик, колом размахался да технике проехать мешаешь?
- А я вот не мешаю вам ехать, - выпалил Гришка, - я вам запрещаю всякое движение, понял? И не поедете, пока не скажете, куда и зачем. Может, вы вредители какие или диверсанты, заброшенные из-за кордона.
- Я вот тебе щас как дам "диверсанты"! - грозно сказал тот и, протянув к колу руку, сделал шаг к Гришке. Но тут же перед ним выросла толпа всех куликовских мужчин, и тот как вкопанный замер на месте. После чего сплюнул под ноги и, досадливо покачав головой, промолвил:
- Да с ума вы здесь все посходили, что ли? У нас чёткий маршрут со скрупулёзным планом. Вот, видите? - И он потряс над головой папкой. - Едем осушать болото и вашу чёртову канаву. Немедленно освободите дорогу!
- Погоди, погоди, - сказал Матвей, бледный как полотно, и протянул дрожащую руку к папке. - Покажи-ка документы. Не бойся, не заберу.
Тот усмехнулся в ответ и с кривой ухмылкой вытянул из папки какие-то бумаги.
- На, - говорит, - смотри, коль не веришь.
Матвей долго изучал текст, печати, подписи. В конце концов побледнел ещё больше; вернул документы, обнял Леночку и сказал с дрожью в голосе:
- Всё верно; едут на канаву и...болото.
Куликовцы приуныли. А старший сочувственно посмотрел на них, вздохнул и сказал, разведя руками:
- Ладно, чего уж там. Освобождайте дорогу. И так потеряли уйму времени. У нас, знаете ли, график. Нарушим - влетит от начальства, потом премии не получим. А у нас, как у вас, семьи да дети, и их кормить нужно.
Однако вопреки ожиданиям старшего колонны Матвей и остальные мужчины - да и женщины, среди которых были и беременные, покачали головой, не сдвинувшись с места. Гришка же в очередной раз потряс над головой колом, выставил кукиш и крикнул храбро:
- На-кась вот, выкуси! Только запусти эту железяку, уничтожу без предупреждения!
- Ладно! - сплюнул под ноги детина. - Это мы сейчас посмотрим! - И, обратившись к юному трактористу, по-прежнему сидящему в кабине, крикнул: - А ну, давай трогай, щавлик! Спишь там, что ли?!
Однако тот боязливо взглянул на стоящих перед трактором людей, в том числе и Гришку с колом, помотал отрицательно головой и втянул эту голову в плечи.
Старший тут же вспрыгнул на подножку, схватил пацана за шиворот и буквально вышвырнул того из кабины, а сам сел за рычаги, завёл мотор, и трактор тут же тронулся, невзирая на толпу, стоящую перед ним. Но то, что в следующий миг началось, не передать словами. Гришка только заорал: "Огонь по врагам народа! Назад ни шагу!" - и что есть силы забарабанил по капоту, оставляя на том вмятины. Бабы и мужики с маленьким Матюшей, не имея в руках колов, как у их доблестного односельчанина, похватали из-под ног камни и стали ими швырять во что попало. Тут же были напрочь разбиты фары, окна в кабине. А незадачливый верзила заглушил двигатель, согнулся в три погибели, закрыл руками голову и закричал со всей силы:
- Прекратите! Вы что, с ума, в самом деле, посходили?! Никуда мы не поедем, чёрт бы вас побрал! Пусть с вами начальство разбирается, оно где-то следом едет! И милиция!
- Так-то оно и лучше, - засмеялся Гришка, а вслед за ним засмеялись и односельчане. - Отдыхайте, ребята! Мы по такой системе и начальство ваше встретим, и милицию. Да и армию с артиллерией, ёлки-палки! Не тронете наше болото, не сомневайтесь.
В эту минуту старший колонны спрыгнул на землю и, сердито постучав себя по лбу, промолвил:
- Глупые вы все, как цыплята. Ответите за технику и бунт по закону. И запомните: капут вашему болоту, бунтовщики. Пугачёвцы! - После чего пошёл вдоль колонны и велел всем заглушить двигатели. Хотя половина техники уже давно молчала, а её водители лежали в травке на обочине, кто покуривал, кто жевал соломку.
А Фёдор Адамович положил руку на плечо Матвею и спросил серьёзно:
- Что будем делать, внук?
- Не знаю, дедушка, - вздохнул тот, - не знаю. Во всяком случае, будем защищать Тору, пока сил хватит.
- И я так думаю, - сказал старик.
- И я! - воскликнул маленький Матюша. - И папа бы мой застистял, если бы был с нами!
- Конечно, мой мальчик, - улыбнулась Оля. - Наш папа был бы сейчас с нами с такой огромной-огромной палкой - ещё большей, чем у дяди Гриши, - и к канаве не прошёл бы ни один трактор.
- Конесно! - твёрдо сказал мальчик. - Мой папа сильный! Он бы показал, где лаки зимуют! Но нитево, мы за него повоюем!
- Повоюем, брат, - улыбнулся дедушка Ермола, - ещё как повоюем! - И подхватил внука на руки.
После чего куликовцы, как и трактористы, расселись по обочинам в мягкой траве и заговорили кто о болоте, кто о Дедовом лесе, а кто о будущем урожае зерновых и картофеля. Муля Абрамов то и дело нежно поглаживал траву и ласково приговаривал:
- Ах, какая чудесная у нас травка! Какое прекрасное будет сено! Сытно перезимуют коровы!..
Вскоре приехало и ожидаемое начальство, правда без милиции. Но то, видя, что происходит на дороге, помчалось в район за подмогой и вернулось оттуда с участковым и двумя неоперившимися милиционерами, которых куликовцы просто проигнорировали и не стали с ними даже разговаривать. Нет, конечно же, сначала поговорили, когда блюстители порядка приказали селянам освободить от своего присутствия дорогу. Но на этом всё и кончилось. В общем, получилось так, словно куликовцы под весёлый смех своим категоричным отказом оплевали честь и мундир милиционеров, стоящих на страже незыблемых законов и устоев государства. Те, естественно, обиделись, рассердились, размахались пистолетами. Но делать было нечего; сели на "уазик" и укатили в район за подмогой. Через час вернулись с грузовиком солдат, правда без автоматов. Но никого из селян не тронули и не арестовали, как поначалу грозили, а только под женский гвалт да крик отняли у них палки и камни и оттеснили от злополучной техники, и та вскоре продолжила свой путь с конвоем. При этом участковый пристыдил куликовцев, что те такие тёмные и несознательные, не понимают, какие выгоды им сулит осушка чёртова (это он так сказал) болота. А те сделали вид, что всё же подчинились властям, и, понурив головы, вернулись в деревню.
Однако Матвей по возвращении в Кулики после непродолжительного совещания с односельчанами, тут же сел на велосипед и помчался в Дятлово к Михаилу Сергеевичу. Тот, не долго думая, выслушав необычайно взволновавшее его сообщение, объявил о немедленной мобилизации селян, главным образом - охотников, правда, без оружия, и ровным строем в количестве двух десятков человек спустя два часа привёл их в восставшую деревню. Сейчас же там было проведено открытое экстренное собрание перед домом Зворыгиных, и первым выступил Михаил Сергеевич.
- Родные мои куликовцы, дятловцы! - сказал он возвышенным тоном. - Вот и настала чёрная година для нас всех: чьи-то безмозглые головы в верхах решили, что пора осушить наше прекрасное, просто необыкновенное болото, где произрастает редчайшая флора и обитает чудесная, многочисленная фауна. Что с ними всеми будет, сами знаете: гибель, страшная гибель, о которой мы до сего дня не помышляли и не думали, поскольку жестокой рукою лишённого всего святого человека в одночасье будет нарушена величайшая система, по которой испокон веков в дружбе и согласии жили природа и люди. Так вот, что я вам скажу, мои родные: погибнет наша прекрасная природа - погибнем и мы; если не физически погибнем, так духовно. С тетеревами и глухарями погибнут наши души; улетят к чертям собачьим на небо. А может, и в преисподнюю, кто знает. И, как вы понимаете, уже без нас объединятся народы. Эх, да и какое, к чёрту, это будет объединение?! Кому оно понадобится, если все народы увидят, что мы спасовали перед злом - такие сильные, любвеобильные и смелые? Они ж заразятся от нас этой трусливой болезнью, как мы, опустят руки, плюнут на природу, сдадутся, всунут головы в ярмо и будут ждать, пока всё погибнет. А может, и не сдадутся, как мы, может, просто нас оплюют да над нами насмеются за нашу трусость, но во всяком случае чёрт знает что может получиться, и, как бы там ни было, ничего хорошего из этого не выйдет; одним словом, кукиш люди увидят, да не объединение! Поэтому давайте сейчас решим, что дальше будем делать: сидеть, сложа руки, или...
- Воевать будем! - заорал Гришка, не дав договорить Михаилу Сергеевичу; и в его руках вновь была длинная суковатая дубина, которой он отчаянно потряс над головою.
- Правильно говорит Пройдоха, - согласился Никола Воропаев; и поднял над головой кувалду, которой он выковывал в кузнице своё Счастье.
- Воевать! Воевать!.. - раздались голоса со всех сторон.
- Отстоим Толу! - подхватил Матюша.
- Отстоим! Отстоим!..
- Ну что ж, - с гордой улыбкой сказал Михаил Сергеевич, - воевать, так воевать; не сдрейфим. - И передал слово Матвею.
Тот махнул рукой, призывая расшумевшуюся аудиторию к молчанию, и, когда наступила относительная тишина, промолвил, обнимая за плечи супругу:
- Друзья, односельчане, дорогие дятловцы, люди! Правильно сказал Михаил Сергеевич: наступила чёрная година для нас всех, и большей частью для Торы. Потому что, если не отстоим её сейчас, то она уйдёт от нас и никогда уже к нам не вернётся. Конечно же, сама Тора, как бы там ни было, с горем пополам до каких-то пор будет продолжаться, но такой прекрасной, какой она была до сегодняшнего дня, мы её уже не увидим. И это будет наше поистине человеческое, непоправимое горе, с которым постепенно, а может быть, и быстро будем хиреть мы, наши дети, внуки, потомки, а вместе с нами будут умирать и наши души. За нашу трусость, за наше малодушие, если мы всё же опустим руки и бросим на произвол судьбы Тору, нас проклянут наши потомки, нас проклянут целые народы! Так давайте же соберёмся с силами, засучим рукава, забудем про слепое повиновение, железные законы и поднимем наше знамя на святую войну за Тору! Отстоим наше болото! Покажем пример всем многочисленным народам, населяющим нашу прекрасную, многострадальную планету!
- Да здравствует Тора! - закричало море голосов, от которых прямо разило громом. - Наша прекрасная, незабвенная Тора!!! Война! Война до победы!!! Руки прочь от болота! Да здравствует болото!!! Защитим Тору и окажем решительное сопротивление оккупантам!!! Нет злу, нет фашистам и всем диктаторам!!!
Леночка крепко обняла Матвея, горячо поцеловала его в губы и со слезами прошептала:
- Господи, милый, до чего же ты прекрасен в эту минуту! Жил бы ты в каком-нибудь средневековье, каким бы ты был королём!
- А ты, - улыбнулся он, - моей королевой. - И сладко в свою очередь поцеловал супругу.
А маленький Матюша на руках у деда уже затянул старую и прекрасную песню:
"Тола, Тола, мы с тобою мил тюдесный сотволим
И одназды над землёю насе знамя водлузим!
И десятки голосов подхватили:
Знамя счастья и свобода всех, живущих на земле,
И в лазурном поднебесье, и в иной другой стране!.."

Итак, было решено всеми силами защищать болото и между делом послать гонца, то бишь Михаила Сергеевича, в район на переговоры. Тот тут же, без каких-либо сборов и колебаний, отправился на шоссе к маршрутному автобусу. А вся толпа, на скорую руку вооружившись, как Гришка Берёзкин, палками, дружным строем двинулась на канаву. Вместе со всеми отправился и Матюша, правда с ивовым прутиком, да не с тяжёлой дубиной.
Когда селяне дружной толпой вывалили из лесу, экскаваторы и бульдозеры уже принимались за дело, с рёвом вгрызаясь в невинную землю. И тут Гришка Берёзкин заорал: "Врёшь, не возьмёшь!" - и с колом наизготовку ринулся на ближайший к нему трактор. Вслед за ним с дикими криками понеслись и остальные "повстанцы", и началась великая буча, какой, по-видимому, не видели ни Дедов лес, ни злополучное болото со дня своего рождения, или, по крайней мере, с той далёкой поры, когда велась кровавая борьба с немецко-фашистскими захватчиками. Зазвенели стёкла, раздались вопли трактористов, и несчастные водители, побросав свою коварную технику, разбежались кто куда, как мыши по капусте. Солдат и милиционеров с ними уже не было, так что защищать их было некому.
Куликовцы и дятловцы праздновали свою победу и с гордым видом осматривали поверженную технику, переходя гурьбой от трактора к трактору, от экскаватора к экскаватору, словно это были танки Гудериана, разгромленные в Курской битве. А некоторые даже забирались в кабину или на крышу и с улыбкой на лице махали оттуда кепками, палками и платками; не было камеры, чтобы запечатлеть столь необычную картину, - было бы, что показать потомкам. Из кустов при этом то и дело раздавались грубые окрики старшего колонны - типа: "Дурни! Ах, какие дурни! В тюрьму же загремите!" - и молящие просьбы трактористов: "Мужики! Только, ради Бога, не заводите трактор! А то ж поедет скотина, не остановите, да в болоте утопнет!"
Все селяне были веселы необычайно. Но веселее всех был маленький Матюша, который со своей веточкой бегал от трактора к трактору и восторженно кричал: "Победили! Победили! Победили! Да здлавствует Тола, великая и незабвенная! Папа, папотька, мы победили, победили! Да здлавствует Тола, наса плекласная и могутяя!.. Ула! Ула! Ула!.." Потом веселье поутихло. Беглые трактористы потихоньку выбрались из кустов и расположились своим кружком подальше от "повстанцев", у останков стожка на сухой полянке. Старший надулся как индюк и был серый как туча. Он искоса поглядывал на баб и мужиков и что-то бурчал своим товарищам. Однако тем, по-видимому, было всё равно, чем кончится это противостояние, поскольку практически не обращали внимания на бурчание своего начальника, а беспечно курили, о чём-то шутили, и некоторые уже лихо играли в карты. Бабы между тем затянули песню, а мужики, как трактористы, уселись на тёплую траву и занялись кто чем: кто куревом, кто мыслями, а кто беседой. Говорили, конечно же, о болоте и думали да гадали, чем же всё это кончится. Однако настроены все были оптимистично и надеялись на благополучный исход. Самым оптимистичным был Матюша. Тот обнимал поющую маму за шею и весело шептал себе под нос: "Ах, Тола моя, Тола! Ты такая плекласная! Ты вызила, мы тебя заститили! Тепель ты будес зыть ветьно!.. Будь, папотька, спокоен! Ты увидис свою Толу такой зе плекласной, как и плезде!.. Мамотька, милая моя мамотька, я люблю вас с папой и Толой больсе всех на свете! Вы у меня самые плекласные!.." А Светлана Семёновна смотрела на весь окружавший её народ и едва ли не плакала от счастья. Но больше всего она восторгалась своими куликовцами, которые едва ли не на её руках выросли, и с трепетом говорила про себя: "Милые мои дети, вы самые прекрасные на свете! Вы гордость не только моя, Куликов, вы гордость Торы, нашей чудесной планеты. Счастья вам, самого огромного счастья!" В эту минуту Матвей нежно обнимал Леночку, Оля пела и держала на руках Матюшу, Коля и Катя лежали в теньке под ивой со своими любимыми, а Стеша вела какую-то задушевную беседу с дятловским парнем - оба сияли как влюблённые голубки.
Потом принесли из деревни кое-какой еды. Отобедали, угостили трактористов, в том числе и их необычайно расстроенного старшего. А к вечеру вместе с Михаилом Сергеевичем явился на "уазике" бывший председатель колхоза, а ныне какой-то важный чин в районном руководстве Владимир Павлович Миронов и, не стесняясь публики, излился весьма бранной речью, которую пересказывать не стоит. Упомяну лишь несколько слов, сказанные в пылу ненависти этим деятелем, видевшим себя в недалёком будущем не кем иным, как диктатором, когда он едва ли не скатился с подножки автомобиля в сопровождении секретаря и Михаила Сергеевича.
- Это что ж здесь такое происходит, а? - заорал он не своим голосом. - Мать вашу так! Ишь ты! Перевороты задумали, революционеры драные! А в морду с носка не хотите? А ну, марш по домам, юбки да подштанники! Я вам устрою! Я это якобинство изживу в этом оплоте самоуправства! Я вам такую порноматию закачу, что мало не покажется! Вы у меня увидите Тору, мать вашу так, через решётку в камере! В тюрьму пересажаем да на Соловки вышлем все бунтующие семейства! В Сибирь по этапу пойдёте, в Гулаг! Скоро выборы, и знаете, кем я буду?
- Диктатором! - прогремело несколько голосов.
- Нет, голубчики, потерпите. Для начала - депутатом, а уж потом диктатором. И вот тогда смотрите, сволочи, смотрите! Всё припомню! Я вам покажу, где раки зимуют! Я вас, гниды, перетрахивать буду, всю нечисть, всё якобинство из вас вытрахну! А ну, марш по домам, задницы торфяные! Да не мешайте работать технике!
- Сам задница! - крикнул Гришка.
- Чего?! - заорал бывший председатель.
- Задница ты, вот кто! - громко ответил Гришка под смех публики, в том числе и трактористов со старшим. - А ещё цареубийца хренов и диктатор недоделанный! Проваливай, пока со своим "козлом" не утонул в болоте!
- Ну... ну... - затряс тот кулаком, задыхаясь от злости, - погодите, погодите, бунтовщики! Вы у меня... вы у меня попляшете! По этапу в кандалах пойдёте, в Сибирь-матушку! На плаху! Гулаг по вас плачет, Гулаг! - Вслед за чем быстренько сел с секретарём в "уазик" и укатил восвояси.
А Михаил Сергеевич досадливо развёл руками и, тяжело вздохнув, промолвил:
- Плохо, братцы... плохо.
- Ничего, Сергеевич, - зашумела толпа, - прорвёмся!
- Прорвёмся, - улыбнулся тот, - конечно, прорвёмся.
Вскоре день подошёл к концу; стемнело, и крестьяне ушли домой, пообещав трактористам вернуться поутру и сжечь каждый заработавший на священной земле трактор.
Однако ночью, под утро, в дома спящих бунтовщиков неожиданно ворвались милиционеры и арестовали многих мужчин, в том числе и Матвея, не тронув только инвалидов, стариков и прочих немощных, погрузили в грузовики да развезли по камерам. И защиту Дедова леса и болота взяли на себя бабы под руководством Леночки, которую все уже называли не иначе как Ромашкой. Тут же после ареста мужчин они собрались на прежнем месте перед домом Зворыгиных, обсудили план действия, хотя обсуждать там особо было и нечего, просто взяли в руки палки, вилы, косы и отправились ровным строем на канаву. Михаил Сергеевич, оставшись по какой-то причине не арестованным, уехал в свою очередь в столицу к какому-то там министру, а может, даже и к самому президенту, кто его знает, искать защиты от безмозглых чиновников.
К семи утра восставшие женщины с палками, косами и вилами на плечах вышли из лесу к канаве, а там уже кипит работа: ревут трактора, роют экскаваторы, гремят бульдозеры. И всю эту грохочущую армаду охраняют милиционеры. Кто-то ухмыляется, глядя на приближающихся женщин, кто-то покуривает, не обращая на них внимания. Между тем как те со своим оружием подбежали к бесчувственным губителям природы и закричали, друг друга перекрикивая:
- Немедленно прекратите работу, варвары! Немедленно прекратите, слышите?! Если нет с нами мужчин, то это ещё не значит, что бабы с вами не справятся! Выходите из тракторов, сволочи! Убирайтесь с канавы! Оставьте в покое наше болото! Душегубы! Изуверы! Пощадите Тору! Уничтожим к чертовой матери трактора, бульдозеры, экскаваторы! Уничтожим всех вас, нелюдей!..
Но они только кричали на виду у ухмыляющихся милиционеров и потрясали палками, косами и вилами, не имея сил и мужества применить своё оружие в деле, поскольку родились и выросли в добре и были обыкновенными добрыми, душевными и миролюбивыми женщинами.
В конце концов блюстители порядка отняли у плачущих да кричащих женщин их незамысловатое оружие и велели отправляться домой - кормить свиней, доить коров и прочее, и прочее, и прочее. И вот Леночка предприняла последнюю попытку уговорить варваров прекратить уничтожение болота. Она вышла вперёд, горестно заплакала и проговорила, приложив руки к сердцу:
- Прошу, умоляю вас, выслушайте меня все, у кого есть душа и сердце! Всем святым вас заклинаю, выслушайте! - Трактора не прекращали работать, милиционеры ухмылялись, а она говорила: - Как вы можете уничтожать свою родину, свою мать? Ведь это она вас родила, вскормила и вырастила. Разве можно свою мать убивать, уродовать, калечить? Разве можно ей делать больно? А вы подумали над тем, что с вами потом будет - там, на том свете? А вы подумали о том, какие страшные муки вас ожидают за содеянное? А вы знаете, как больно сейчас Торе, в каких мучениях она умирает? А теперь скажите: как будут жить ваши дети, потомки, в каких муках они будут расплачиваться за грехи отцов и предков? Что станет с их душами? Будут ли они носить гордое и высокое имя - Человек, которое носили их предки, данное Богом? И в конце концов! Да разве ж будет жить с ними Бог, если их проклянут целые народы?! Разве ж долго они ещё проживут, да и будут ли появляться на свет их потомки?!
Но в ответ - лишь рёв моторов, лязг металла и тупые ухмылки милиционеров. Наконец офицер как бы сочувственно покачал головой и сказал плачущей Леночке:
- Знаете что, девушка: зря вы здесь плачете; ничего уже не поделаешь. Коль начальство решило, то так оно и будет. Начальство, - и он кивнул куда-то вверх, словно это начальство сидело или лежало где-то на облаке, - сила! А против силы, сами знаете, не попрёшь. Идите уж домой да занимайтесь хозяйством. Ничего с вашей Торой не случится. Слегка осушим болото, и только. Будут здесь водиться и ваши утки, и кулики, и... кто там ещё? - "Жабы", - кто-то усмехнулся за его спиной. - Да, лягушки! Ну и прочие там водоплавающие. А мужчин ваших уже, наверное, выпустили. Идите-ка домой, да накормите их как следует. А то, сами понимаете, в наших каталажках не очень-то наешься. Да оружие своё забирайте, а то ведь нечем будет косить да сено в стога складывать.
Но Леночка даже и не сдвинулась с места, а вместе с остальными женщинами горько плакала и смотрела, как уродуют и убивают её родное болото, врубая в его тело огромные стальные ковши и лезвия. Офицер пожал плечами и отошёл в сторону, доставая из пачки сигарету...

Несчастные арестанты вернулись из района к обеду, голодные, униженные и духовно опустошённые. А спустя какое-то время и Михаил Сергеевич приехал из столицы, уже разжалованный в обыкновенные учителя, и сообщил, что ему так и не удалось ничего доказать да добиться и что канаве да и всему болоту уготована незавидная участь. А потом, скорее всего, достанется и Дедову лесу, который, по мнению неких там высокопоставленных лиц из такого-сякого министерства, довольно перезрел, таким образом, теряет свои ценные качества, и на корню просто высыхают народные деньги.
Битва за канаву была проиграна, и все с трепетом ожидали, какая же участь постигнет Дедов лес и моховое болото. Никто не верил, что и за них могут взяться. Но взялись и довольно скоро. Но пока уничтожали канаву и окружающее её болото. И эта адская затея пришлась как раз на то время, когда в массовом порядке выводились птенцы, в том числе и утята, которые с писком вслед за матерью убегали от стальных ревущих чудищ, а иной раз и погибали в тяжёлой толще болотного ила, падающего им на головы.
И вот на следующий день после начала этих печальных событий Матвей с Леночкой вдвоём пошли на канаву, чтобы с болью в сердце проверить, что же там творится: может, что-нибудь изменилось всё-таки к лучшему и работы потихоньку сворачивают? Может, прорыли, подчистили немного старую канаву, подравняли её заросшие края и на этом кончили? Шли, крепко взявшись за руки, и лелеяли какую-то сумбурную надежду, которая как мерцающий уголёк тлела где-то глубоко-глубоко в сердце. Но вот они вышли из лесу, посмотрели на канаву - и чуть ли не обомлели: кругом громоздились горы всевозможных коряг и кустов, кучи песка и ила вперемешку с камышом, осокой, лилиями и рогозом, которые сгребали бульдозеры; ревела техника, и погружали в канаву свои огромные ковши экскаваторы.
- Боже, - прошептала Леночка, схватившись за голову, - неужели это правда?!
- Правда, - горестно прошептал Матвей, положив руку на сердце, - адская правда. - В следующий миг в сердце страшно кольнуло, и лицо исказилось от боли.
Как раз в этот момент Леночка посмотрела ему в глаза и обеспокоено воскликнула:
- Господи, милый! Тебе плохо?! Плохо, дорогой?! - И схватила его за руку.
Но тот через силу улыбнулся, обнял любимую супругу за плечи и попытался успокоить:
- Да нет, ничего, милая. Так, что-то показалось. Всё обошлось. Не волнуйся.
- Нет, ты меня обманываешь, - не успокаивалась Леночка. - Тебе нельзя волноваться: у тебя больное сердце с детства. Пойдём-ка лучше отсюда. Уж насмотрелись на это варварство.
Но тут один из экскаваторов остановился, экскаваторщик соскочил на землю и принялся носиться вдоль канавы; один раз поскользнулся и угодил носом в кучу ив и рогоза.
- Погоди, милая, - озабоченно проговорил Матвей, крепко прижав к себе Леночку, - сейчас уйдём отсюда. Только узнаем, что там происходит. - И кивнул на обезумевшего экскаваторщика.
- Кого-то ловит, - уверенным тоном сказала Леночка. - По-видимому, утят ловит, тварь.
И действительно, тот в следующий миг что-то схватил в траве и, подняв над головой, дико завопил:
- Утёнка поймал! Налетай, братва! Здесь их много! Охота идёт, охота!
- Ах ты, тварь! - в свою очередь воскликнул Матвей, выпустив из объятий Леночку. - Сейчас я тебе устрою охоту, мерзкий потомок гуннов!
Но не успел он сделать и шага к подонку, как грудь его сдавило как тисками; он вскрикнул от боли; тут же в глазах потемнело, и куда-то провалилось сознание...
Мрак, полный мрак - и ни болота тебе, ни Дедова леса, ни Леночки, ни жизни, ни гуннов.
Очнулся Матвей уже в районной больнице, в непривычной казённой постели в окружении Фёдора Адамовича, Анны Фелициановны, тёщи, тестя и Леночки.
- Боже, - первое, что он сказал, когда открыл глаза и увидел, кто перед ним сидит, - как я вас всех люблю, милые мои, родные куликовцы!
Леночка зарыдала от счастья, упала любимому на грудь и на миг потеряла сознание. Дедушка с бабушкой и тёщей тоже плакали от радости и от счастья, в то время как тесть приводил свою дочь в чувство. И Фёдор Адамович простонал со всхлипываниями:
- Ах, Матвей, Матвей, как же ты нас напугал, как напугал, внучек!
А Анна Фелициановна добавила:
- Хотела к тебе приехать вся деревня. Да только кто ж сюда этакую ораву пустит.
- Хорошо хоть, что нас пустили, - вставила со слезой и Антонина своё слово, - и на том спасибо.
Матвей в ответ улыбнулся, погладил бабушкину руку и промолвил:
- И всё-таки, какие вы прекрасные и милые, родные мои куликовцы! - И вновь закрыл глаза, только уже ненадолго, чтобы уже через минутку-другую выслушать от своих родных последние новости.

Через неделю Матвей вернулся в Кулики и долечивался уже в родной хате. Роли знахарей, вместо покойной Зоси, теперь взяли на себя Анна Фелициановна с Леночкой - да и со всеми односельчанами, включая маленького Матюшу, которые ухаживали за выздоравливающим, как за ребёнком, и помогали ему кто чем: кто словом, кто песней, а кто каким-нибудь целебным отваром или снадобьем. Постоянно просил, чтобы рядом с ним находилась Леночка; часами смотрел в её прекрасные лазоревые глаза и с наслаждением грел щёки и сердце её тёплыми, нежными руками. И без конца говорил: "Милая моя, прекрасная Ромашечка, люблю всей душой, всем сердцем! Больше всех на свете люблю - тебя, любовь моя, и Тору!.." Просыпался он рано, нежно целовал супругу и с болью в страдающем сердце ждал, когда из-под фикуса выползет уж. И тот, как и прежде, выползал каждое утро в одно и то же время. А однажды не выполз и уже никогда не выползал, и в хате не появлялся.
- Это чума... - с тоской в сердце и со слезами на глазах промолвил Матвей в одно прекрасное утро, глядя на безжизненный фикус, - чума, которую принесли к нам люди. Нет, не люди и не звери, а непонятные существа без души, без сердца. Может, у нас завёлся диктатор, и все эти злодеяния творит он да его собаки? Диктатор, который уничтожит всё: Свободу, а вместе с ней и Тору.
Леночка не слышала, что произнёс её любимый. Но губы её прошептали:
- Матвеюшка... Тора...
И любимый её поцеловал в эти прекрасные тёплые губы.


Продолжение следует

Начало смотри в проекте