Нежанровый роман (Людям всей планеты посвящается)
Часть третья УГАСШЕЕ СИЯНИЕ, ИЛИ РОМАШКА ПОЛЕВАЯ И ПРОЧИЕ ЖЕРТВЫ ЧУМЫ
Глава первая

Прошло двенадцать лет, и многое изменилось в Торе; постарели Кулики, выросли куликовские дети, могучее стал Дедов лес, прекраснее стало болото, и природа вокруг так сияла и благоухала, что казалось, в её благословенные кущи сбегаются и слетаются на постоянное жительство все живущие в Европе звери и птицы, стрекозы и мотыльки. Необыкновенное счастье сияло над этим сказочным миром; это была сказка, дарованная людям Богом - от всего сердца, от всей необъятной души.
Однако случились в этой сказке и весьма печальные события: в один год ушли в мир иной Зося с Дорофеем; ушли тихо, без каких-либо мучений, отжив свой славный век и вознёсшись на небо ангелами, несущими на своих крыльях счастье, точнее, частицу того необычайного счастья, которое сияло и благоухало над Куликами, болотом и великим Дедовым лесом. Но смерть двух прекрасных старожилов, двух отзывчивых и добрых односельчан, была, пожалуй, единственной печалью, горькой печалью, которая серьёзно ранила людские сердца и заставила излиться немалыми слезами, - ведь это же история наша оскудела с их смертью, распрощались с жизнью великие творцы, одни из тех, кто для потомков творил, берёг, лелеял и охранял чудесную Тору, - а в остальном всё было прекрасно; продолжалась необыкновенная, неземная сказка.
Впрочем, случилось ещё одно весьма печальное событие, а точнее, ЧП районного масштаба: Матвея с Левоном едва не исключили из школы. Ну а теперь по порядку. Как-то на общем собрании, когда Матвей уже учился в шестом классе, а Левон вот-вот должен был окончить учебу, Михаил Сергеевич выступил с докладом о мировом империализме и жестоких диктаторах, запятнавших себя кровью многих миллионов граждан, которые сами же в виду своей безграмотности да пассивности в политической жизни и допустили приход к власти таких ничтожеств, как Гитлер, Муссолини, Сталин, Пиночет, Пол Пот и им подобных. И всем детям - да и учителям, пожалуй, - хорошо запомнились слова любимого директора, которые тот произнёс с особым чувством, убедительно и в самое сердце. Он сказал: "Диктаторами не рождаются, люди, ими становятся. А точнее, их делают равнодушие, пассивность в политической жизни и безграмотность народа, неспособного отличить хорошее от плохого да дурное от умного. Вот вам живые примеры: Германия, Италия, Советский Союз в период расцвета культа личности, Чили, Камбоджа, Румыния, и ряд других стран, породивших в своё время на свет Божий диктаторов, заливших кровью земли, на которых властвовали, и лишивших свободы их народы. Такое может и у нас, на прекрасной белорусской земле, случиться, если люди будут пассивными на выборах и не будут уделять должного внимания своему образованию, чтобы верно выбрать себе достойного руководителя и уметь определить, какой это человек - хороший или плохой, дурак или умный, искренний либо лукавый, стоит ли ему верить, верной ли стезёй поведёт к счастью народ свой, не вешает ли он всего-навсего лапшу на уши доверчивым гражданам, да не желает ли тот просто ощутить себя царём и обогатиться, владея своей властью". Все собравшиеся в зале тогда громко хлопали, прямо необыкновенные были овации. Ну а Левон с Матвеем, вернувшись с друзьями и подругами домой, принялись за сочинение совместного стихотворения, которое было впоследствии распространено среди всех классов школы и, к несчастью, каким-то образом попало в руки районного начальства. Что тогда было, трудно даже представить, и Михаилу Сергеевичу с трудом удалось замять скандал, оставив незадачливых поэтов в школе. Сочиняли те вдвоём, лёжа на Левона кровати, и вот это стихотворение, довольно большое, но весьма примечательное.

"На нехоженом болоте, в час сияния луны,
Послетались ведьмы, черти: вся прислуга сатаны.
Кто под деревом кряжистым, кто на веточке сидит,
Кто в обнимку с тёмной силой пред хозяином лежит.

Смотрят мерзкие созданья в сатанинские глаза
И готовы по приказу мир разрушить навсегда.
Сатана же выжидает, тянет время, паразит,
И с надменною улыбкой всё на слуг своих глядит.

Что затеял мерзкий дьявол, не понятно никому,
Остаётся в нетерпенье пить горячую слюну.
А глаза у сатанюги жаром пламенным полны
И, казалось бы, желают страшной, огненной войны.

И колотятся уж скопом ведьмы, черти, упыри,
Созерцая в лютом страхе сатанинские огни.
Калом гадким испражнились, обмочились до ушей
И завыли диким воем над поляною своей.

Наконец коварный дьявол перст когтистый свой поднял
И сказал: "Я нынче ночью свой указ вам написал:
Чтоб летели мерзким стадом над Божественной землёй
И плевали на просторы своей гадкою слюной.

Пусть посевы прорастают с ядом злобным для людей,
Чтобы злость из них творила ведьм, чертей и упырей.
Чтобы стали те рабами моей злобы навсегда
И ласкала б их с любовью лишь ужасная беда.

А ещё, летя над краем рек, полей, лесов, болот,
Вы увидите, как славно, в воле там народ живёт.
Слишком вольно там живётся, слишком славно людям жить.
Ох, пора им омрачиться, горя дьявола испить.

Посему повелеваю: горем землю ту залить
И диктатора правленье с рабской жизнью учредить.
Пусть диктатор вечно правит там со свитою своей
И нисколько не жалеет спинам кожаных плетей.

Пусть рабами люди будут под диктатора пятой
И бредут по жизни быдлом за своей - раба! - судьбой.
Пусть диктатор им позволит только воздухом дышать
Да красу лазури неба со слезами созерцать.

Ну, ещё лапши слащавой можно скушать им с ушей,
Что диктатор будет вешать речью пламенной своей.
Помычать покорным стадом, песнь хозяину провыть
И любовь к родной сторонке со свободою забыть.

Остальные - заклинаю! - все свободы запретить.
Кто нарушит повеленье, тех дубиною избить.
Посадить немедля в клетку, удавить иль закопать,
Либо с милостью "сердечной" из страны своей изгнать.

Да запомните, что люди те - доверчивый народ;
Безобидны, с чистым сердцем, не доставят вам хлопот.
Сами выберут подонка для правленья своего,
Вам лишь нужно, не жалея, лесть с лукавством влить в него.

А скотине, что той надо? Только ласка и добро.
Да ещё - была бы пища, уголок в хлеву, тепло.
Ничего, что кнут тяжёлый хлёстко лупит по спине
И ярмо до долу клонит, что вот-вот умрёшь в дерьме.

Ну, поганые отродья: ведьмы, черти, упыри!
Развонялись здесь, хоть ...опы вам возьми да подотри.
Поднимайтесь быстро скопом! Вон отсюда с моих глаз -
Выполнять приказ отцовский, его мерзостный наказ!

И запомните, что люди те - доверчивый народ;
Безобидны, с чистым сердцем, не доставят вам хлопот.
Сами выберут подонка для правленья своего.
Вам лишь нужно, не жалея, лесть с лукавством влить в него.

Да диктатора дурнее подыщите где-нибудь,
Чтобы мне, порой, от смеху было б, к чёрту, не уснуть.
Чтобы люди во всём мире голосили: "Вот дурак!
Подарил бы ему дьявол с колокольчиком колпак!"

Ну, летите, дармоеды! Надоели, твари, мне!
Да и время прикорнуть уж в адском, пламенном огне!
И утрите свои ...опы, смойте с тел своих мочу,
Не то вмиг всех вас, подонков, в человека обращу!"

И поднялись с диким воем слуги ада, сатаны,
Облизались с аппетитом от дерьма и от мочи;
Закружились, полетели, яд в слюне своей неся,
В край, где лес шумит бескрайний, а средь рек поют поля.

Где болота серебрятся, напевают камыши,
А берёзки да сосёнки полны сказочной красы.
Где утята с мамой уткой плёсом сказочным плывут,
И во мхах глухарь с тетёркой по соседству счастье пьют.

Ох, нечистые отродья над землёй толпой летят,
Ядом мерзостным плюются, отравить людей хотят.
Где плевок упал ужасный, меркнет светлое житьё
И народ, болея раком, проклинает бытиё.

Вот кричит нагая ведьма, грудью мерзостной тряся,
И за пенис безобразный потянувши упыря:
"Эй, поганые отродья! Вон, смотрите, там, внизу,
Я увидела большую да невзрачную избу.

В той избе диктатор, видно, недоделанный живёт
И, возможно, нас, родимых, в гости с радостью всех ждёт.
Уж пора нам приземлиться - надоело ведь летать -
И диктатора - засранца - подобающе обнять".

И попадали те с неба, как дерьмо со стульчака,
Избежав, однако, пули благородного стрелка.
Тот, увидев злую силу, в небо лихо стал палить,
Но ружьё, увы, не в силах войско ада истребить.

Осенил себя охотник золотым своим крестом
И пошёл тропою светлой в свой родимый, отчий дом.
Ну а ведьмы с упырями в шумном обществе чертей
Полетели, поскакали к цели мерзостной своей.

Застучали по окошкам, барабанят в косяки,
В дверь скребутся, словно кошки, и поют - ну как сверчки:
"Эй, придурок несусветный! Ну-ка, выйди-ка, милок!
А не выйдешь своей волей, крюк засадим в жирный бок!"

Двери тут же отворились, на порог, как жар горя,
Вышло чудо удалое, что-то вроде упыря.
Тот же взгляд, лукавый, хитрый, и во рту клыки блестят,
Правда лысина сверкает, да усы, как хрен, торчат.

Улыбается и молвит: "Добрый день, друзья мои!
Наконец-то во владенья вас дождался я свои.
Правда, что там за владенья: дом, корова, огород,
Да ещё колхоз приличный и его простой народ.

Председатель я колхоза, упиваюсь властью всласть.
Только вот такая, гости, у меня теперь напасть.
Маловато мне хозяйства для правленья моего,
Больно хочется мне, братцы, быть диктатором давно.

Править всей страной огромной уйму светлых, добрых дней,
Из людей рабов наделать, чтоб жилось мне веселей.
Чтоб не смели эти твари даже пикнуть о судьбе,
Что заставила, как быдло, на меня пахать в ярме".

Закричали тут отродья, ведьмы, черти, упыри:
"Уж заткнись ты, председатель, да и сопли подотри!
И послушай, что мы скажем харе мерзостной твоей,
А послушав, ты запляшешь плотью смертною своей.

Прилетели мы из ада по приказу Сатаны,
Учредить тебя, придурка, злым диктатором страны.
Чтобы отнял ты Свободу у народа своего
И на шею бы повесил ему тяжкое ярмо.

Будешь править ты здесь вечно - до тех пор, пока живёшь.
Ну а сдохнешь, в ада пламя, к Сатане свиньёй сойдёшь.
Будут жрать тебя собаки, черти жарить на огне,
И шкварчеть ты будешь смачно в сковородке на плите.

Но пока живёшь, придурок, сладкой будет жизнь твоя;
Баб полно в твоей постели, нету адского огня;
Денег полные карманы, в банках крупные счета.
Ну, скажи теперь, счастливчик: угодил ли Сатана?"

Эх, запрыгал тут счастливчик да вприсядочку пошёл.
И поёт: "Вот это счастье в жизни я своей нашёл!
Дьявол мне помог взобраться на престол своей страны.
Будут здесь теперь не люди, а покорные рабы!

Понастрою тюрем мрачных, то есть тьму сырых хлевов,
Да сгонять в них буду плетью скот, а также холуёв.
Пусть в хлеву свободой дышат, в стойле нюхают навоз,
Вспоминают, как приятно аромат струит рогоз.

Ну а я с бабёнкой славной завалюся на кровать -
И давай её, голубку, целовать да обнимать!"
"У тебя ж жена, придурок!" - закричали упыри. -
Ведьмы тоже загалдели: - "Вот её и тереби!"

А придурок всё танцует и кричит: "Да на хрена
Мне старуха в новой жизни, коли тёлок юных тьма?
Тёлка выменем прекрасна, очень сладко под хвостом -
Эх, украсит молодуха мне постель и новый дом!

А старуха пусть на печке доживает дни свои
Да забудет обещанья перед свадьбою мои.
Пусть в окошечко глазеет моя старая карга
И с тоскою вспоминает свои светлые года!"

И придурок всё кружится в танце радостном своём,
А в глазницах лёд сверкает злобным, пламенным огнём.
Да кричит дурною песней: "Тра-та-та,
Тра-ля-ля-ля, мир меня ещё узнает, недотёпу, крутеля!"

Засмеялись ведьмы, черти, и гогочут упыри,
Наблюдая, как придурок наворачивал круги.
А потом, как гром небесный, прогремели: "Ну, хорош!
Собирайся в путь-дорожку; с нами, гад, сейчас пойдёшь!

Только прежде душу, сволочь, Сатане свою отдай,
А затем прекрасным краем с тёмной силою ступай.
Это будет плата аду, Люциферу-Сатане
За ту милость, что даруют те с диктаторством тебе!"

Тут придурок смачно сплюнул - со слюною душу вон,
Не почувствовав, однако, хоть какой-нибудь урон.
Да, напротив, облегчился, словно сбегал в туалет,
И сказал: "Возьмите душу, а с душою мой привет!

Не привет, а благодарность Люциферу-Сатане,
Что позволил мне нагадить в славной, сказочной стране.
Буду строго быдлом править, как зловреднейший тиран;
Буду лгать, как лжец поганый, не заметит то обман".

"Да и мы тебе поможем весь народ твой окрутить.
Нужно только больше лести в мозг твой глупенький налить.
Щас мы дырочку просверлим, крутанув слегка сверлом,
И чурбанчик вмиг наполним льстивым, мерзостным дерьмом".

Вот махнула ведьма палкой, появилось вдруг сверло -
Да визжащее такое, что пчелиное крыло.
Черти тут же подхватили этот страшный инструмент
И на пару с упырями дырку сделали в момент.

После всею тёмной силой навалились на дыру -
Да давай тут испражняться да блевать в ту пустоту.
Вмиг заполнили пространство, что пустело до сих пор,
И закрыли сей чуланчик с смрадной лестью на запор.

Да сказали: "Ну, придурок, поумнел ты наконец.
Вот теперь никто не скажет, что ты сволочь иль подлец.
Речь твоя теперь слащава - не слова, а прямо мёд,
И народ, тебя послушав, в стойла быстренько пойдёт.

Пасть твоя, как склад продмага, будет гнать теперь лапшу -
Всем, от мала до велика, старику иль малышу.
Та на ушки будет падать, словно первый мягкий снег,
И сверкать, как волн сиянье осияет мрачный брег.

Ну, пошли теперь к народу да устроим там бедлам.
Уж закатим мы потеху, вот уж будет та-ра-рам!
Надевай-ка лапти, сволочь, чтоб жалел тебя народ,
Да смотри, не очень сильно разевай поганый рот.

Чтоб народ не слышал фальши, чтоб враньё не раскусил -
Да и лесть твою с лапшою в полной степени вкусил.
И не лыбся, как придурок, сделай умное лицо,
А то вмиг в дурную рожу разрядится ружьецо".

Скорчил рожу поумнее самозванец, супостат -
И как будто не придурок, а стоит лихой солдат.
Правда лысина сверкает, как рождественский каток;
Волоски на ней трезвонят, словно дзинькает звонок.

И пошёл с нечистой силой он в лаптях своих в народ,
Бросив взгляд на дом с женою да несчастный огород.
Улыбнулся гад ехидно да шепнул: "Прощай, жена!
На хрен мне такая кляча, молодуха мне нужна.

С молодухой буду править я своей большой страной,
На кровати развалившись мягкой, крепкой и большой.
А потом скажу: "Послушай: на хрен, тёлка, ты нужна
Мне, диктатору-тупице? Вон пойди-ка от меня!"

Что ни день, то снова тёлка - ох и нравится ж мне скот;
Наконец-то я достигну эротических высот!
Перетрахивать я буду весь свой доблестный народ,
То есть быдло или тёлок, в общем, стадо, в общем, скот".

Между тем поля умчались далеко, за синий лес.
Перед бандой супостата город вырос до небес.
Там народ счастливый ходит по широким мостовым
И поёт от сердца гимны дням счастливым, золотым.

Ведьмы злобою сверкнули - да с чертями упыри,
И, придурка в бок толкая, шепчут скопом: "Ну, смотри!
Видишь, счастье пред тобою проплывает, как река?
Сатана велел ту реку испоганить на века.

Подойди сейчас к народу да поклон отвесь ему,
И скажи: "Счастливей сделать всех в сим граде я могу!
Потому что я посланник из прекраснейших высот,
Где архангелы порхают и где Отче ваш живёт".

Так и сделал сей придурок: всё народу изложил,
Только - вот уж недоделок! - грубый промах допустил.
Он сказал, что сам он отче, нет достойнее отца,
И гордиться все им будут - вся чудесная страна.

Да вот, жаль, народ поверил супостату, подлецу
И повёл подонка с песней к белоликому дворцу.
Он привёл его к присяге, тот, конечно, присягнул,
И, естественно, присягу чёрт проклятый умыкнул.

Ведьмы тут же задурили тьму доверчивых голов,
Упыри особо сильным втихаря пустили кровь.
Ну а наш придурок тут же дзинькнул лысой головой
И сказал: "Ну, вот что, быдло: на-кась вот декретец мой!

С сей минуты заявляю: вам Свободы не видать!
Всем мычать поганым рылом, бекать, мекать и стенать.
Лишь брести я разрешаю всем с ярмом бескрайность лет
Да на небе со слезою созерцать из хлева свет!

А кто дёрнется, бараны, плеть запляшет по спине,
После в землю закопаю, ох не жить тому в стране.
А теперь я вас, копытных, в ваши стойла разведу -
И порядок хоть какой-то в этом мире наведу.

Ты - налево, ты - направо, ты - туда, а ты - сюда.
Что за лошадь там заржала? Что там бекает коза?
Вот так вроде будет лучше. Кто-то против? Нет, все за.
Ну и хватит на сегодня. До свиданья, до утра!"

Вот и стал народом править сей наместник Сатаны
С тёмной силою ужасной ада, огненной страны.
Обратил в рабов людей всех, в подневольный, жалкий скот,
И устроил с сих несчастных нерушимый свой оплот.

Год за годом пробегают, а Диктатор всё живёт,
С ведьмой, чёртом, упырями кровь людскую жадно пьёт.
Лесть народу в уши хлещет, лихо вешает лапшу.
И как будто бы не сладить с этой тварью никому.

Журналистов убивает, депутатов, прочий люд,
И гремит иль днём, иль ночью в его честь большой салют.
Генералы исчезают неизвестно где и как,
Да сиротам оставляют лишь последний четвертак.

Ох и гадкий же подонок, ох и сильный паразит!
Спортом любит заниматься, водкой с пасти не разит.
И лукавый, что волшебник, оплетёт как пить дать всех.
Не страшны ему измены и великий, страшный грех.

Сатана однажды даже усмехнулся про себя:
"Вот уж редкая зверюга, вот уж подлая свинья!
Нужно с этим недоделком хвост трубой всегда держать,
Чтобы гадость не задумал против Ада предпринять".

Но однажды заявилась дева к тому дураку
И сказала: "Вот, подонок, смерть к тебе твою несу!"
Замахнулась в того гирей, тяжеленной и большой,
Да и в ухо саданула незаполненной рукой.

Только, прежде чем ударить по дурацкой голове,
Та продолжила тирадой будоражить гнев в себе:
"Я - посланница от Бога и пришла тебя убить,
Чтоб не смел ты больше, сволочь, кровь людей, как воду, пить;

Чтоб вернулась к ним Свобода, их бесценный, яркий клад;
Чтобы жили люди в счастье без их прежних скотских стад;
Чтобы счастье им сияло, как Божественный чертог -
Как сам ясный, светлый Боже, наш прекрасный, добрый Бог!

Со Свободою прекрасной люди мир объединят,
И грядущим поколеньям счастьем путь их освятят!
Чтоб чудесная планета засияла, как алмаз,
Изумруд, сирени ветка, яркий, сказочный топаз!"

Тот хотел сказать, наверно: "Ах, меня не убивай!
Да все подлости придурку ты уж как-нибудь прощай!
Возвращусь в свою деревню, к своей старенькой жене,
И опять колхоз возглавлю в той родимой стороне".

Только слово рыбьей костью зацепилось глубоко,
И Диктатор поперхнулся, ему стало нелегко.
Он раздулся, как пиявка, от натуги удалой
И истёк помётом гадким да вонючею мочой.

В общем, умер недоделок, так и слова не сказав,
Богу душу по закону после смерти не отдав.
Потому что тот с душою распрощался уж давно:
Сатана её забросил в своё адское гумно.

Ну а люди с того часу все Свободою горят
И на лесть иных подонков свои уши не вострят.
Верят только в милость Бога да огонь своих сердец,
И поэтому всем бедам жизни нет, а есть конец".

Были и несколько комичные события, хотя и овеянные грустью. Например, Гришка Берёзкин два очередных раза уходил в примы, правда успел сменить несколько коров. Теперь у него была бурёнка Роза, которая его поила молоком уж третий год кряду - и с не меньшей любовью, чем прежние его "кормилицы"; любовь же у них была взаимная: как у хорошего хозяина и его ухоженной скотинушки. А вот ещё такое - или, точнее, такие события, исполненные жалости и печали. Дедушка Матвея дважды попадал в больницу: в первый раз ему удалили аппендикс, а во второй на больничную койку угодил с переломом ноги; по старости лет кости не шибко срастались, и врачам пришлось изрядно повозиться со злополучной конечностью. Но, ничего, обошлось, и теперь Фёдор Адамович на здоровье не жалуется; как и прежде, ходит без палочки, разве что немного прихрамывает.
А в основном события в Куликах и его окрестностях за последние двенадцать лет произошли прекрасные, внушающие радость в сердце и оптимизм. Левон, как и мечтал в детстве, стал моряком дальнего плавания, окончив калининградское морское училище, плавал мотористом на большом торговом судне и в двадцать лет женился на Оле Воропаевой. А та в свою очередь окончила музыкальное училище, родила сына, которого назвали Матвеем, и работала вместе со Светланой Семёновной в дятловской школе, обучая детей музыке и пению. Её сестра Танечка училась на третьем курсе Государственного аграрно-технического университета в Минске; а брат Митя после службы в армии с отцом построили свою кузницу и работали на себя, как индивидуальные предприниматели, хотя и от всей души, порою бескорыстно, помогали колхозу, когда тот нуждался в их помощи. Катя Путеева оканчивала пединститут в Могилёве и училась на последнем курсе, по окончании мечтая работать, как и Оля, в родной дятловской школе. У них с Митей была назначена свадьба на август, а пока они друг друга очень любили и с нетерпением ждали этого чудесного бракосочетания дни и ночи. А Коля Путеев успешно окончил биологический факультет БГУ, стал, как и мечтал, зоологом, правда, работал пока на недавно построенной звероферме в колхозе и ухаживал за узким кругом зверей, а именно, норками и лисами, завезёнными откуда-то с Дальнего Востока; полюбил Танечку и сделал ей предложение. Но та не спешила с ответом, поскольку знала, что Коля до сих пор носит в своём сердце Лиду Рогожину, которой давно уже не было среди землян и жила на Небесах многие, многие годы. Но всё же Танечка очень любила Колю и посвящала ему свои исполненные необычайного тепла и любви грёзы. А Светлана Семёновна всем сердцем любила их обоих и лелеяла мечту, что скоро, очень скоро будет называть Танечку своей дочерью - милой, славной дочерью. Стеша Беспалая с Леной Зворыгиной работали в одной полеводческой бригаде, и на первый взгляд дружба их выглядела довольно крепкой, искренней и бескорыстной. Но, как потом оказалось, это было не совсем так (по крайней мере Стеша в душе завидовала Лене и её любви с Матвеем и считала её своей соперницей, хотя и без особой ненависти, просто плакала от горя и безумно страдала по ночам в постели). А Матвей, окончив школу на отлично, едва ли не с золотой медалью, никуда не поступил учиться вовсе и всех просто ошарашил своим дерзким поступком, привёл в ужас дедушку с бабушкой, друзей, подруг, Леночку, всех куликовцев, дятловцев, дятловскую школу, учителей, и безумно расстроил Михаила Сергеевича. Но как раз директор школы самый первый и оправился от внушительного потрясения и, положив руку на плечо Матвею, серьёзно проговорил:
- Что ж, брат, поступай так, как велит тебе сердце. Хотя вряд ли будет больше пользы от того, что ты останешься без образования и посвятишь себя Торе без диплома. Поскольку, находясь в каком-нибудь мягком кресле высокого руководителя, ты бы лишил нас присутствия какого-нибудь нерадивого управленца, который ни черта в Торе - да и в обыкновенной жизни - не соображает, и сам бы руководил умно и грамотно - а главное, с сердцем - дивным природным процессом. Ну, ничего, время есть. - Он улыбнулся, положив своему собеседнику вторую руку на другое плечо. - Поброди по лесу, потягайся по болоту - может, и надумаешь учиться. По крайней мере пообещай мне, что подумаешь над моим советом продолжить учёбу в вузе.
Матвей улыбнулся, крепко обнял своего любимого директора за плечи и промолвил:
- Обещаю, Михаил Сергеевич, подумаю. Пожалуй, и в самом деле надо доучиться. Поскольку этого и Ромашка хочет. Говорит: "Учись, Матвей. Ты разве забыл, что мы должны сделать в этой жизни? Мы должны объединить народы. А кто ж это послушается безграмотного, хоть и такого доброго, милого предводителя? Это раньше были безграмотные вожди, вроде Пугачёва и Разина, от которых, по сути, не было проку; лишь плач, огонь и крови реки. А нынче времена другие. Грамотные люди нужны народам, очень грамотные, способные бескровно, с умом, без оружия и с одной лишь любовью привести их к великой цели! Где нет диктаторов, где нет фашистов, где нет прочих "истов", но есть лишь одно равенство, счастье и Свобода".
- Вот-вот, - весело проговорил Михаил Сергеевич, - необычайно прав этот милый цветочек. И я ему ставлю за сей монолог огромную пятёрку!
Они в очередной раз по-мужски обнялись и от души крепко пожали руки...
А спустя несколько дней, когда его друзья разъехались по городам и весям на учёбу, он устроился в лесничество; а затем, по исполнении восемнадцати лет, пошёл работать в охотхозяйство обыкновенным егерем, куда его приняли с распростёртыми объятьями, хотя ружьё носить, которое ему полагалось по должности, наотрез отказался и, таким образом, охранял животный мир Дедова леса с чистыми руками, лишь со своим бесстрашием и мужеством. Он очень любил Леночку, которая, глядя на него, тоже отказалась - по крайней мере временно - от продолжения учёбы, и в ней души не чаял; вечером они сидели и целовались на лавочке, бродили по полям, лугам, выходили к сенокосу и истязали друг друга любовью. В армию его не взяли по состоянию здоровья, хотя и выглядел довольно крепким мужчиной, будучи рослым, атлетически сложенным, с широкими, богатырскими плечами: с детства у него пошаливало сердце, неважно работали почки и, как известно, имелись серьёзные проблемы со слухом. Но любовь, необычайно светлая, крепкая и пламенная, заменяла ему здоровье и делала его исполином, самым могучим человеком на свете. Матвею уже давно не снились страшные фильмы да всякие сцены про войну; теперь ему снились Ромашка Полевая, великое объединение народов и Тора - в разных своих образах и проявлениях. Мир и счастье теперь сияли в его снах; о фашизме напоминали лишь Андрейка-Смерть Фашистским Оккупантам со своими страстными заклятьями и обелиск павшим в боях за свою родину воинам и партизанам, воздвигнутый у шоссе на горочке дятловскими и куликовскими селянами. Однако вру: редко - очень редко дьявол в военном окровавленном облачении сквозь взрывы снарядов и свист пуль протягивал к нему во снах свои кровавые, когтистые руки. По-видимому, в этом заключается одно из основных несчастий человечества: видеть сны и помнить о войне, о её ужасах...
Родители Лёньки в конце концов по его упорным наставлениям прекратили гнать самогонку "для народа" и наотрез отказались сами водить какую-либо дружбу с зелёным змеем.
Михаил Сергеевич Колосков по-прежнему работал директором дятловской школы. И у Мули за это время, точнее, недавно, перед нижеследующими событиями, отыскались родственники в Америке, вернее, те его отыскали, и между обеими сторонами, разделёнными неимоверным расстоянием, завязалась частая и душевная переписка, в которой Мулю просто умоляли собирать чемоданы (в письме они написали "манатки") и лететь на Запад, который в свою очередь лежал где-то далеко, за Атлантическим океаном. Однако никто никуда не летел; Муля по-прежнему жил в своей деревне, радуясь Торе со всеми Куликами, и Тора радовалась Куликам, и куликовцы были самыми счастливыми на свете.
И вот цветущий май простёр над Дедовым лесом свои объятия. В небе весело сияет солнце, и радует глаз необычайно чистая лазурь. Не умолкает птичий гомон. Над сон-травой порхают мотыльки. От ландышей струится чудный аромат. Трепещет сердце от россыпей фиалок, невинных перелесок, медуниц. Вокруг, куда ни бросишь взгляд, сочится зелень; бурлит, кипит, струится жизнь. Прелесть, необыкновенная прелесть снизошла с Небес! Но, милый странник, берегись, поосторожней с созерцаньем: не совладаешь с сердцем и упадёшь от счастья ниц!
Ах, милая, прекрасная дубрава! Ты так чудесна, так свежа!
Ты подарила миру сказку, отдав землянам всю себя!
За это Тора тебя любит, за это любим мы тебя!
Мы сказку эту не забудем и не разлюбим никогда!..
Чудо, необыкновенное чудо согревал горячий май. И среди этого чуда, среди этой волшебной сказки, под могучим кряжистым дубом, в тёплых объятиях друг друга лежали Леночка и Матвей. Они лежали и наслаждались любовью под тем дубом, под которым двенадцать лет назад, зимой, два юных сияющих сердца дали одно другому очередную клятву в вечной любви - что никто, никакая сила не сможет их разлучить, и они лучше умрут, чем изменят друг другу. Необычайно красивое девичье тело, сияя на солнце и исходя тёплой благословенной росой, трепетало в объятиях мужчины, летя на крыльях наслаждения в неведомые дали и позабыв, что в жизни есть покой. Это было тело богини с необычайно прекрасными формами, точёными бёдрами и сладкой прелестью груди, в котором мало чего осталось от той далёкой девочки, едва начавшей жить, но которая так чудесно, так внезапно смогла так крепко полюбить. И мужчина был красив и крепок, как возвышающийся над ним кряжистый дуб; спина - широка, как у атлета, и сверкали на солнце крепкие стальные мускулы; и он шептал, в страсти шептал на ушко своей любимой:
- Милая, любимая, ты самая прекрасная на свете!.. Люблю! Люблю! Всей душой! Всем сердцем!.. Вместе навеки!..
А та задыхалась и стонала в ответ:
- Боже! Боже, Матвей!.. Я умираю, я умираю от счастья!.. Как мне хочется умереть: вот так, с такой неимоверной страстью!.. Пусть же всегда сжигает нас это необычайное счастливое пламя!..
- Милая, чудесная Ромашка... и я хочу умереть... с тобой, в одном неимоверном счастье!.. Пусть века горит, пылает это счастье, это дивное, ни с чем несравнимое пламя!..
И они пылали в своём бесконечном, неугасимом счастье, и чудесное пламя сердец бушевало над благословенным Дедовым лесом...
Потом Леночка, закрыв глаза, лежала на груди Матвея и с милой улыбкой слушала, как звонко и весело стучит его сердце. Пролетело несколько мгновений, и она наконец прошептала:
- Музыка... дивная музыка, любимый, струится из твоего сердца. Ах, как хочется, чтобы она никогда не кончалась, чтобы лилась из этого чудесного источника вечно!
А тот, крепко прижимая к груди любимую, в ответ прошептал:
- Она никогда не кончится, милая, и будет литься вечно - сначала на земле, а затем на небе.
- И мы будем с тобой ангелами златокрылыми, и полетим высоко-высоко, далеко-далеко, отыскивать иные миры, иные жизни, рассказывать всем живущим там, как мы любим друг друга, какие мы счастливые и как прекрасна наша Тора.
- Да, любимая, - нежно проговорил Матвей, сладко целуя Леночку в губы, - мы будем рассказывать всем, как мы с тобой любим друг друга, какие мы счастливые и как прекрасна наша Тора. Она у нас самая чудесная на свете!
- Самая чудесная, - добавила ласково Леночка, и по её обнажённому телу пробежала слегка заметная дрожь. После чего она сладко поцеловала Матвея в губы и с улыбкой продолжила: - Вот через неделю наша свадьба, милый, а мне кажется, что мы с тобой уже давно женаты: с самого того прекрасного дня нашего чудесного светлого детства, когда мы друг друга согрели нашим первым сладким поцелуем. И именно тогда, в том далёком детстве, я стала самой счастливой; именно в тот день нас обоих поглотила светлая, немеркнущая сказка.
- Как и Тора, это самая прекрасная сказка.
- Самая прекрасная, милый, самая прекрасная!
Они замолчали и вновь принялись с жаром целоваться. Но спустя мгновение Леночка вырвалась из крепких желанных объятий, чмокнула любимого в губы и с сочувственной улыбкой сказала, собравшись одеваться:
- Не надо, любимый, хватит. Давай дождёмся свадьбы, чтобы ещё ярче разгорелось пламя. Всё же мы чуточку нагрешили, и Бога нужно хоть немножечко бояться.
- А чего мы там нагрешили? - улыбнулся Матвей, с трепетом от счастья глядя на грациозное тело любимой. - Разве может быть грех в любви? Разве может быть грех в счастье? Разве осудит нас Бог за такую прекрасную, великую любовь? Ведь мы это делаем на благо жизни, на благо нашей прекрасной, несравненной Торы, на благо Человечества, в угоду того же святейшего, нашего единственного Бога!
- Но всё равно, - улыбнулась Леночка, смущённо прикрыв руками свои высокие упругие груди, но всё же не столь тщательно укрыв от глаз любимого мужчины их необыкновенные сердоликовые сосцы, - нам не стоило усердствовать с этим до свадьбы. Ведь люди говорят, что это грех. А я так боюсь за наше счастье.
- Ах, милая моя Ромашка, - нежно в ответ проговорил Матвей, любуясь необычайной прелестью своей любимой, - люди ещё не то придумают. Только нам ли с тобой бояться греха - и в первую очередь тебе, не просто необычайно красивой девушке, - нам ли бояться за своё счастье? Да знаешь ли, милая, кто ты, кто ты есть на самом деле?
Леночка улыбнулась и недоумённо спросила, невольно убрав от грудей руки, распространив вокруг себя чудесный, всё ослепляющий свет:
- Кто же, милый? Кто я, по-твоему?
Тот ещё больше просиял, приподнялся, опёрся о землю рукою, на которой вздулись крепкие титанические бугры, и, глядя на чудесное сияние своей любимой, сияющее на фоне вековых деревьев, благоухающих цветов и изумрудной тучной зелени, сказал:
- А вот ты встань, встань во весь рост под этим славным дубом - и ты сама поймёшь, ощутишь сердцем, кто ты есть на самом деле.
И та поднялась твёрдо и безропотно, и засияла в полную силу, в полный рост под славным кряжистым дубом. Стояла и сияла, как самое прекрасное чудо на свете, даря миру тепло, между тем как по телу пробегал необычайно красивый, будоражащий сердце и душу трепет. А в глазах пылал огонь, золотые волосы трепал горячий ветер. И не было для Матвея ничего желаннее в этот момент её золотых грудей, упругости бедра, пшеничного мысика у лона. И он уже тянул к своей любимой руки, и шептал, шептал с самой горячей страстью на свете:
- Ну?.. Теперь ты знаешь, знаешь, кто ты есть на самом деле, моя милая, моя прекрасная девочка? Знаешь, моё чудо из чудес? Ты - моя... ты - моя...
- Богиня? - улыбнулась та; и бросилась любимому в объятья.
- Да, моя прекрасная; да, моя несравненная, напоённая самой горячей, самой пламенной любовью!.. Ты - богиня, самая славная богиня на свете!..
И в тот же миг они оба сдавили друг друга самой крепкой силой на свете, заключив один другого в пламенные, божественные объятья. И шептали, едва-едва сдерживая сердце:
- Люблю! Люблю! Люблю! Самой крепкой любовью на свете! Это наша самая светлая, самая прекрасная сказка!.. Люблю! Всем сердцем люблю, милая!.. И я тебя люблю само крепко на свете, потому что я - богиня, самая любящая богиня!..
И они вновь, не помня себя от счастья, были поглощены любовью - самой светлой любовью на свете, и наслаждались, упивались друг другом. Казалось, пролетела вечность, и Леночка, лишившись едва ли не всех своих сил и согрев губы Матвея последним поцелуем, наконец стала одеваться, нежно глядя на любимого, который во все глаза смотрел на неё, словно пытаясь запомнить на всю жизнь это чудесное, ни с чем несравнимое сияние.
- Я люблю тебя, - улыбнулся он.
- И я тебя, милый, - с нежной улыбкой ответила та. - Но давай одеваться - и распрощаемся с нашим дубом, по крайней мере на сегодня, пока мы ещё с тобой живы да не умерли от счастья.
Но вот Леночка застегнула сарафанчик, схоронив под ним чудесные груди и всё желанное цветущее тело. Матвей тяжело вздохнул, и сам принялся одеваться; и уже им самим любовалась любимая, и вздыхала от счастья. Потом они крепко обнялись под дубом и стояли долго, молча и абсолютно недвижно. Леночка плакала, и Матвей плакал от счастья. А вместо них говорили сердца, и песенки пели их души. Уходить с этого места никому не хотелось, словно боясь оставить на нём своё счастье, и лишь обнимали друг друга со страстью и продолжали молча, благословенно плакать. Вот если бы действительно был Бог на свете, какую бы неимоверную тучу ангелов он прислал с неба в эту минуту прислуживать своим прекрасным детям, какие бы чудесные песни они пели у них над головами, какими бы бесценными венками они покрыли эти головы (но, может быть, он всё-таки есть - есть наш Отец Небесный, и сейчас смотрит Милый на нас с Неба, нами всеми любуется, счастья нам всем желает; жизнь, мир бережёт; охраняет да лелеет любимых?! Да, конечно же, есть, несомненно, есть наш Отец Всевышний! Может, не на Небе, но Он есть!)! Но те не ждали с неба ни венков, ни ангелов, а просто плакали от счастья и упивались своей сказочной, неземной любовью. Где ещё могла произойти такая сказка? - спросите вы. А я отвечу. Такая сказка могла произойти только в Дедовом лесу, на благословенном мху тёплого тетеревиного болота; там, где очень любят, берегут и боготворят Тору.
Потом они тихо брели по тропинке, укутанной зеленью; затаив дыхание слушали кукушку и любовались цветами, которые белели, золотились и голубели под кустами, под деревьями, на ветвях и на полянах. Их руки были сплетены воедино, сердца пели, и души сияли от необычайно прекрасного счастья. Иногда они останавливались и сладко целовались, долго смотрели друг другу в глаза, в которых невольно наворачивались слёзы, и снова продолжали движение по своему цветущему, благоухающему раю.
- Милый, - вдруг нежно проговорила Леночка, - скоро наша свадьба.
- Скорей бы, - улыбнулся Матвей и сладко, уже в который раз за этот чудесный день поцеловал любимую в губы.
А та необычайно весело улыбнулась - прямо засияла миллионами алмазов - и добавила:
- Потерпи, любимый, ведь осталось ждать так мало: недельку - чудесную, коротенькую недельку!
- И мы с тобой станем самыми счастливыми супругами!
- И самыми любимыми на свете! Но всех ли мы с тобой пригласили на этот славный праздник? Давай ещё хорошенько подумаем - а вдруг о ком-нибудь и забыли?
- Думаю, не забыли - пригласили всех. Ну а если о ком случайно и забыли, то не беда, напомнят. Главное, куликовцы все будут, многие дятловцы - и непременно Михаил Сергеевич со своей очаровательной супругой. Вот только...
- Что "только", милый? - улыбнулась Леночка; и чмокнула Матвея в щёку. - Что тебя смущает?
- Да Лёнька смущает, - сокрушённо промолвил тот. - Приедет ли этот мореплаватель, чёрт бы его побрал? Вот уж влез в своё море - не вытянешь. Колумб куликовский.
- Приедет, - как-то грустно проговорила Леночка, словно сомневаясь в том, что говорила. - Мне кажется, приедет. А если не приедет... то, что ж... мы не обидимся: ведь мы прекрасно понимаем, что у него очень серьёзная работа, и может случиться так, что ему не найдут на корабле замены.
- Да... - вздохнул Матвей, - обидеться не обидимся, но будет очень жалко, что Лёньки за столом не окажется.
- Очень жалко, - тоже тяжело вздохнув, согласилась Леночка, - очень-очень жалко. Да и Оля с Матюшей будут плакать: ведь это же не только наш, это общий, в том числе и их праздник.
- Ладно, будем надеяться, что Лёнька всё же приедет.
- Да, милый, конечно, будем надеяться, что наш друг приедет, - мило улыбнулась Лена. Но в следующий миг улыбнулась веселее, прямо засияла и сказала со стопроцентной уверенностью в голосе: - Нет, всё же, знаешь, я не то что надеюсь, а я просто уверена - вот до самой глубины сердца, всей душой уверена, что не пройдёт и двух дней, как увидим Лёньку и закричим всей гурьбой от радости. Слёз будет море! Море сладких, чудесных слёз!
- Милая моя, - нежно проговорил Матвей, ты с таким оптимизмом произнесла эти слова, с такой уверенностью, что и я уже не просто надеюсь, а уверен на все сто: не пройдёт и двух дней, как Лёнька предстанет перед нами при полном своём здравии. Знаешь, мне даже кажется, что вот сейчас, в эту чудесную минуту, когда мы шагаем с тобой по этой славной тропинке, они с Олей и Матюшей стремятся к нам навстречу. Ну, может, и не стремятся навстречу, а сидят на нашей лавочке да нас дожидаются. Или же Лёнька только-только вошёл с дороги в дом и Оленьку с Матюшей изо всех сил прижимает к сердцу, и целует. А может...
Но Матвей не успел договорить, поскольку Леночка его резко остановила и весело с улыбкой проговорила:
- Погоди, милый!.. Слышишь? Слышишь?.. Поют! Звучит наша песня!
И Матвей прислушался левым ухом, вытянув шею, как любопытная птица; и услышал, хотя и очень смутно, как мужчина и женщина пели:
"Вот кто-то с горочки спустился,
Наверно, милый мой идёт.
На нём защитна гимнастёрка,
Она с ума меня сведёт!.."

- Оля! Левон! - закричали Леночка и Матвей в один голос. - Приехал! Приехал! Моряк приехал! - И побежали друзьям навстречу.
Очевидно, и те услышали голоса друзей и бежали им навстречу, поскольку песня резко оборвалась, и лишь слышно было, как шумят деревья и поют птицы. И вот они встретились, юные и красивые; крепко обнялись и принялись целоваться. А между ними бегал мальчик, русый, как мама, и шустрый, как папа, да заливался весёлым смехом, сверкая белыми как жемчуга зубами. Оля с Леной были одного роста, но в красоте друг другу, можно сказать, не уступали. А вот Левон был выше Матвея на голову, зато второй, мне кажется, был немного привлекательней своей фигурой и внешностью. Но эти детали не столь существенны, главное, что эти четверо были очень счастливы, каждый всем сердцем любил свою половинку, то есть своего сердечного партнёра, был этому партнёру до гробовой доски верен, исключал всякие измены и обладал необычайно пламенным сердцем. Обнимаются, целуются; девушки ещё и плачут. А Левон сияет и едва ли не кричит:
- Ребята, вот мы и встретились! Мы опять вместе! Матюха, Ромашка, ох и напьёмся ж на свадьбе!
- Ох, Левон, - заливается слезами Лена, - напьёмся! От всей души напьёмся!
А вслед за нею кричит и Матвей:
- Друзья! Это будет самая чудесная свадьба, которой ещё не видела Тора!
И Оля добавила, улыбаясь сквозь слёзы:
- Как я рада! Как безумно я рада! За вас, за Дедов лес, за Тору, за всех нас!
А маленький Матюша бегал у ног родителей и их друзей и кричал на весь лес:
- Ула! Ула! Да здлавствует мама, папа, тётя Лена и дядя Матвей!
И вдруг мама Оля поймала сына за руку, по-прежнему обливаясь слезами, прижала его к сердцу, поцеловала в губки, в щёчки, в лоб и весело сказала:
- А ну-ка, спой нам нашу песенку, Матюша! Только громко пой и повеселее!
После чего тот вырвался из маминых объятий, взобрался на пенёк и громко запел, чтобы слышала его вся округа:

"Тола, Тола, мы с тобою мил тюдесный сотволим
И одназды над землёю насе знамя водлузим!

Знамя стястя и свободы всех, зивустих на земле,
И в лазулном поднебесье, и в иной длугой стлане!..
И вот уже взрослые подхватили, обнявшись и весело глядя на достойного преемника своего поколения:
Это будет мир единый без потоков горьких слёз,
Где сердца поют от счастья, пьют блаженство в сонме грёз!

Где зверьё не знает горя от непрошенных стрелков,
Где струится птичий гомон средь нетронутых лесов!.."
И струилось веселье над Дедовым лесом необыкновенным сказочным потоком - вместе с любовью, счастьем и всем самым прекрасным на свете. И радовалась за счастье людей Тора, и сияла необычайно прекрасным, божественным светом; и сама пела от радости: "Будьте счастливы, люди! Будь счастлив, Дедов лес! Будь счастливо, болото! Будьте счастливы, все благословенные жители Вселенной!.." И, наконец, ребёнок прямо пропел:
- Да здлавствует великое объединение налодов!
И взрослые подхватили:
- Да здравствует великое, счастливое Человечество!!! Ура!!!
А вечером, на чудесной тёплой поляне, состоялась вечеринка по поводу приезда Левона на родину, на которой присутствовали все выросшие куликовские "дети", Светлана Семёновна и преемник прекрасного поколения, достойный наследник своих родителей Матюша Виноградов. Как всегда, пылал костёр, звучали песни, воспоминания о былом, рассказы о настоящем, мечты о будущем; и Лёнька очень много говорил о море, о том чудесном водном мире, который таял и бушевал где-то далеко-далеко от его родного куликовского дома. Пили заморское вино, которого моряк привёз с собой в избытке, и хорошо закусывали. Пламя огня ярко освещало красивые, милые, мужественные и одухотворённые лица; прекрасна по-прежнему была милая сельская учительница Светлана Семёновна, необыкновенно красивы были её родные и прочие, куликовские, дети. Как сказочно сияли их глаза, какие яркие пылали улыбки! Но не от вина, конечно же, не от его безобидного хмеля, а от счастья, от безмерного счастья, которое щедро дарила им Тора.
Спели очередную песню: "У моря, у синего моря со мною ты рядом, со мною...", Левон подбросил в костёр немного хвороста, плеснул в стаканы и, обращаясь к своей любимой учительнице, с улыбкой сказал, подняв своё питьё над головою:
- Светлана Семёновна, вот скажите, пожалуйста: вы когда-нибудь нам, своим любимым ученикам, в чём-нибудь отказывали?
Та недоумённо улыбнулась и, пожав плечами, проговорила:
- Да нет, Лёня... разве я могла вам в чём-нибудь отказать?.. Ты меня прямо удивляешь. А в чём, собственно, дело?
- А в том, Светлана Семёновна, что я сейчас вновь вас о чём-то попрошу - и посмейте только мне отказать!
- Боже, Лёня, - засмеялась та, - да что же там за просьба? Ты забыл выполнить какой-то урок, и теперь хочешь попросить, чтобы я тебе не ставила двойку?
Все тут же засмеялись, в том числе и маленький Матюша. А Лёнька поднялся со своего места, со стаканом подошёл к Светлане Семёновне, стал подле неё на колени и ласково, с нежной улыбкой промолвил:
- Милая Светлана Семёновна, дорогая наша мама, разрешите вас поцеловать - от всей души, от всего сердца.
Та в ответ сначала весело улыбнулась, в то время как все вокруг замерли, потом стала какая-то грустная - по щеке скатилась слеза, - вновь улыбнулась с необычайной материнской нежностью и наконец тихо произнесла:
- Разрешаю, Лёня. Только действительно поцелуй меня, как сын целует свою маму: от всей души, от всего сердца.
И тот её поцеловал в губы - от всей души, от всего сердца. "Дети" закричали, подняв стаканы:
- Светлане Семёновне и Левону - ура!!! Да здравствует наша прекрасная, необыкновенная мама!!!
А маленький Матюша подбежал к милой учительнице, обнял её за шею, поцеловал и в свою очередь громко и восторженно воскликнул:
- Будьте стястливы, тётя Света! Да здлавствует Тола!
- И вы будьте счастливы, мои любимые! - весело сказала та, прижимая Матюшу к сердцу. - Вы - необыкновенная гордость Торы!
Потом они водили вокруг костра хоровод, волшебный и сказочный, в котором участвовали взрослые и лишь один ребёнок, словно съехались со всего мира короли и королевы, принцы и принцессы, а может, волшебники и феи, чтобы чествовать своего достойного преемника и указать ему истинный путь к счастью.
Затем вновь пили вино и пели песни, от которых гремел Дедов лес, звенело болото и сходило с ума от счастья всё живое. И никто не видел слёз Стешеньки - возможно, та и сама их не замечала, - поскольку всем было весело, и никто не думал о печали. Но вот она, тяжело вздохнула и в наступившей паузе вдруг запела - тихо и душевно:
"Расцвела под окошком белоснежная вишня.
Из-за тучки далёкой показалась луна.
Все подружки по парам в тишине разбрелися,
Только я в этот вечер засиделась одна. -
И вся компания подхватила:
Все подружки по парам в тишине разбрелися,
Только я в этот вечер засиделась одна..."
Однако, не начав второго куплета, Стеша с грустью посмотрела на Матвея, тайком вытерла слёзы, улыбнулась, фальшиво зевнула и, поднявшись с земли, весело проговорила:
- Ох, милые мои куликовцы, Светлана Семёновна, вы уж меня простите: что-то уж больно голова закружилась; спать хочу. Наверно, пьяная. Я пойду, а вы ещё погуляйте да допойте песню. Завтра встретимся.
- Стешенька, - не то с сочувствием, не то с обидой сказала Светлана Семёновна, - да куда же ты так рано? Погоди ещё, погуляй с нами; выспишься: выходной завтра. Да и не пили мы вовсе. Что мы там выпили: по стакану чудесного красного.
И все остальные наперебой затрещали:
- Не уходи, Стеша! Побудь, пожалуйста, с нами, не то неполноценной без тебя получится песня! Вместе по домам разойдёмся! Вот ведь какая вредная!..
А та печально улыбнулась, прослезилась и, резко развернувшись, побежала, бросив через плечо в своём стремительном полёте:
- Извините! Я не могу больше! Не могу больше так! Спокойной ночи!
Все у костра недоумённо переглянулись, в том числе и Светлана Семёновна. А Леночка, тронутая какою-то внезапной, больно сердечной мыслью, взяла Матвея за руку и, пристально глядя ему в глаза, проговорила, тихо, чтобы никто не слышал:
- Милый, догони, пожалуйста, Стешу и проводи её до калитки. Иди. Пожалуйста. И не волнуйся, я ничего плохого не подумаю, и на тебя не обижусь.
- Хорошо, Леночка, - ласково проговорил тот, - я провожу Стешу. В конце концов, кто-то же должен это сделать?
- Беги.
И тот побежал; а вслед за ним спустя мгновение поднялась и Лена. Все смотрели им вслед, ожидая чего-то необыкновенного. Светлана Семёновна сокрушённо вздохнула, с грустью посмотрела в костёр и пожала плечами...
- Погоди, Стеша! - воскликнул Матвей, нагнав Стешу у густых кустов благоухающей сирени. - Погоди! Что с тобой случилось? - И поймал ту за руку. - Отчего такое бегство? Тебе нездоровится? С тобой всё в порядке? Я тебя проведу. Только уж не лети так шибко. И что ты плачешь? Что, что, Стеша, случилось?
- Что? - горестно воскликнула та, обливаясь слезами. - Ты спрашиваешь, что со мной случилось? Глупенький! Глупенький мой! - едва ли она не прокричала; и бросилась Матвею на шею, прижавшись к его лицу мокрыми щеками. - Ведь я тебя люблю, миленького! Всей душой, всем сердцем люблю! Больше всех на свете! Вот уже много-много лет люблю - с той минуты, как ты приехал в нашу деревню! И ты ведь это знаешь! Знаешь, знаешь! О Боже!
- Знаю, Стешенька, - ласково проговорил Матвей, нежно поглаживая шёлковые девичьи волосы, - очень хорошо знаю.
- Так почему же ты меня не хочешь? Почему? Вот сирень; на ней цветы, а вокруг тёплая, мягкая травка. Возьми меня! Никто не увидит. Хоть на минутку сделай меня счастливой - нет, не на минутку - на всю жизнь! Боже, я сумасшедшая, сумасшедшая, но ты возьми меня, возьми, прошу! И я уеду - навсегда отсюда уеду! И больше меня здесь никто не увидит - никто! Я буду жить далеко отсюда со своим счастьем, а вы с Леночкой - здесь, в нашей славной, самой счастливой деревне! Возьми меня, возьми! Возьми стоящую перед тобой необыкновенно любящую, сумасшедшую девушку, и ты сделаешь её необычайно любящим человеком! Прошу тебя, Матвей, прошу!
Она упала на колени и, не догадываясь, что в нескольких шагах от них за могучей липой стоит её соперница и с болью за ними наблюдает, исступлённо стала целовать Матвею ноги, увлажняя его брюки и дорожную пыль слезами. Но тот немедленно поднял её, прижал к груди, стонущую и рыдающую, и, сам едва ли не плача от жалости, проговорил:
- Милая моя Стеша, я знаю, что ты меня любишь. Ты самая славная девушка на свете. Ты необыкновенно добрая, нежная и красивая, как ангел, и вовсе не сумасшедшая. Ты достойна самого светлого счастья на свете! Но я безумно люблю Леночку, мою милую, необыкновенную Ромашку, - и ты это тоже знаешь. Я никогда не посмею её обидеть изменой, какая бы фея меня ни соблазняла. Давай останемся друзьями, Стешенька, самыми прекрасными друзьями на свете, и не будем омрачать нашей с Леночкой свадьбы. Давай? Ведь вряд ли ты станешь счастливее, если будешь пытаться разрушить чьё-то счастье. А мы с Леночкой очень счастливы - прямо безумно счастливы! - и хотим, чтобы и ты была счастливой, самой счастливой девушкой. Выбрось меня из головы; оставь нас в покое; не обижай Леночку.
В ответ Стеша тяжело вздохнула, по-прежнему продолжая всхлипывать; пристально и с какой-то непостижимой внутренней болью посмотрела Матвею в глаза и наконец с дрожью в голосе проговорила:
- Боже...разве ты - Матвей? Разве ты тот, кого я так сильно любила? Разве есть у тебя сердце? Нет, любимый... ты не Матвей... и нет у тебя сердца. Ты дьявол, хоть и самый прекрасный на свете.
- Стешенька, милая, - с жалостью проговорил безответный любимый, - зачем ты так? Не стоит так убиваться. Поверь, всё будет хорошо; ты ещё найдёшь своё счастье и станешь самой счастливой.
- Нет, - покачала та головой, - не найду... и не буду самой счастливой. А ты не то что глухой, ты слепой, бесчувственный дьявол.
После чего она вырвалась из объятий Матвея и вбежала в калитку. Тот успел лишь крикнуть: "Стеша, погоди!". Но та, вновь рыдая взахлёб, горестно прокричала: "Дьявол! Никогда я не буду счастливой!" - и громко хлопнула дверью.
Матвей ещё какое-то время постоял у ворот, весь охваченный дрожью. Потом с сожалением посмотрел в тёмное окно, за которым, очевидно, плакала Стеша, полной грудью вздохнул и поспешил к своей Ромашке. Та уже сидела у костра и как ни в чём не бывало подпевала песню: "А ну-ка, песню нам пропой, весёлый ветер, весёлый ветер, весёлый ветер!.." Он опустился рядом со своей любимой на тёплую траву, застланную пушистым махровым полотенцем, нежно обнял её, прижал к груди и ласково прошептал:
- Милая моя, как я тебя люблю, как люблю! Мою единственную, самую прекрасную на свете!
И та, ласково глядя в любимые глаза, ответила с не меньшей нежностью:
- Я знаю, мой ненаглядный! И я тебя безумно люблю! Ах, как люблю! Всей душой, всем сердцем!..
А песня уже громче и веселее звучала, и прекраснее всех да веселее в эту минуту была милая сельская учительница Светлана Семёновна Путеева, которая едва ли не плакала от счастья, глядя на всех своих куликовских детей, - и особенно на Лену с Матвеем и маленького Матюшу.
Потом все стали расходиться по домам. Но сначала былые куликовские дети проводили Светлану Семёновну, и та у ворот своего счастливого дома пожелала всем спокойной ночи - и главное, счастья. Матвей же с Леночкой, проводив домой своих друзей, остались на улице последними; потом убежали за околицу и страстно целовались под дубом, под луной. И страсть была настолько жгучей, что трепетные тела охватил огонь, в сердцах и душах бушевало доселе неслыханное, невиданное пламя.
- Боже... - шептала с дрожью Лена, - что мы делаем, что мы делаем с тобой до свадьбы! Я вся горю, я не могу себя сдержать!.. Какая необычайная сила - наше счастье! Матвей, милый мой Матвеюшка!..
Она была уже раздета, как любимый, и лунный свет струился по телам рекой. А Матвей с улыбкой и со слезами шептал, со страстью обнимая и осыпая поцелуями свою Ромашку:
- Милая, милая моя... разве можно сдержать себя? Разве можно совладать с таким огромным счастьем?..
- Ну и пусть... - задыхаясь, отвечала Лена, слившись с любимым воедино. - Ну и пусть... Не будем мешать нашему счастью... Я забеременею - и чем раньше, тем лучше, - и рожу ребёночка... милого, самого счастливого на свете...
- Милая, любимая... - со страстью шептал Матвей, неся свою любимую в чудесную, неповторимую сказку. - Люблю! Люблю! Люблю! - больше всего на свете!..
- И я тебя люблю, милый! Мой чудесный, необыкновенный ангел!.. Ты прекрасен, как восход... как те звёзды, что высоко сияют над нами...
Пролетело ещё мгновение; Леночка сладострастно застонала и громко закричала, судорожно вцепившись в Матвееву спину; дивная песня любви прокатилась над Дедовым лесом, неся с собой блаженство, а вслед за ним - рыдание от счастья и сладостный покой...
Потом Матвей проводил Леночку домой. Долго целовал её у калитки, и всё шептал, шептал, шептал: "Милая моя, прекрасная невеста... я люблю тебя больше жизни, больше самого светлого, что есть на земле!.." Напоследок прижал её к сердцу, как ещё никогда не прижимал; испил поцелуями её слёзы и ушёл - ушёл, как самый любимый ангел, как самое счастливое существо в Поднебесье.
А что же Леночка? Та сделала вид, что идёт в дом, а на самом деле села на крыльцо и долго-долго плакала, и всё шептала: "Боже, как я его люблю! Как я люблю этого прекрасного, необыкновенного ангела! Если бы его не было со мной, то как бы я жила на этом свете? Что бы это была за жизнь? Это было бы пустое, бессмысленное существование, без радости души, без трепета сердца. Это было бы сплошное несчастье..." Потом она вскочила с крыльца и побежала по тёмной улице к тёплому, просторному дому Светланы Семёновны, во дворе которого клубилась сирень и благоухала необыкновенно чудным ароматом. И летела прекрасная девушка по деревне, словно на крылышках ангела, и волосы её развевались воздушной фатою, и счастьем свой путь освещала; а сердечко - стук-стук, разрывается, а душенька поёт, необычайно прекрасной песенкой заливается!.. И вот наконец - калитка, заветный дом ароматом сирени наслаждается, а из окна струится свет, в потоках которого мошкара, жучки да мотыльки развлекаются. Леночка остановилась, перевела дыхание, вытерла слёзки с глаз, немножко за сердце подержалась - да и постучала в дверь. Та тут же отворилась - и юная жительница Куликов со слезами бросилась на шею своей любимой учительницы, облачённой в ночную рубашку да прикрытой воздушной шалью. А та в свою очередь крепко прижала гостью к груди и недоумённо проговорила:
- Боже, Леночка, это ты! Что с тобой?! Что случилось, моя милая, моя славная девочка?!
А Лена плачет, слёз не вытирает, увлажняет ими щёки Светланы Семёновны; и горестно шепчет:
- Дорогая моя, самая необыкновенная, самая отзывчивая и самая прекрасная учительница на свете! Добрейшей души человек! Любимая моя Светлана Семёновна!.. Знаете ли вы, знаете ли вы, милая, что я ужасная, самая распутная грешница на свете?.. Я так согрешила, так согрешила, что боюсь, не будет ни мне, ни моим будущим деткам за мой грех прощения! Боже, что мне делать, что мне делать, милая Светлана Семёновна? Мне страшно за моё, Матвея и наших деток будущее.
А та уже едва ли не трясётся от охватившего её волнения, сама вот-вот заплачет, всё крепче и крепче Леночку к своей груди прижимает и ничего при этом не понимает. И наконец не удержалась, заплакала от переживания и простонала со слезами:
- Леночка, Леночка, милая моя, успокойся, успокойся, моя девочка! Но что же ты со мною делаешь, что ты делаешь с моим сердцем? Скажешь ты мне, в конце концов, что случилось, что ты такого страшного совершила в своей такой ещё юной, прекрасной жизни? Или я просто не выдержу этого страдания, твоих и своих слёз, и тут же умру на месте.
В ответ Лена перестала всхлипывать, вытерла слёзы и, открыто, но с состраданием глядя в заплаканные глаза Светланы Семёновны, промолвила:
- Знаете, Светлана Семёновна, только вам могу открыться, только с вами могу поделиться своим горем и своими сокровенными мыслями. Я, милая моя Светлана Семёновна... я уже не... не...
- Ну говори же! - воскликнула нетерпеливо та. - Говори скорее, моя необыкновенная, прекрасная девочка! Что с тобой случилось, что произошло?! Может, ещё не поздно, не всё потеряно; можно что-то исправить, изменить! Да не терзай же душу, милая! Говори скорей!
- Ах, Светлана Семёновна, - горестно вздохнула Леночка, - ничего-то тут уже не исправишь, и ничего нельзя изменить. Вы ведь знаете, как мы с Матвеем любим друг друга, что мы друг без друга не можем жить...
- Я знаю, девочка, - улыбнулась та, - знаю, что вы друг без друга не можете жить. И все об этом знают. Поэтому и свадьбу вашу на днях сыграем, и уже будете супругами один другого любить.
- Да, - печально согласилась та, - на днях мы сыграем нашу с Матвеем свадьбу, о которой мы с ним мечтаем с детства. И дедушка с бабушкой его мечтали, и мои родители; да и все, наверное, Кулики. И знаете, Светлана Семёновна, я уже давно... давно...
- Ну?.. - пристально глядя в глаза Лене, проговорила прекрасная учительница. - Не стесняйся - говори, говори, какая печаль лежит на твоей душе; что гложет твоё чудесное, золотое сердце.
И та, на этот раз потупив взгляд и вновь пустив слезу, ответила:
- Я, Светлана Семёновна, уже давно... не девочка. Простите меня, пожалуйста, за это нехорошее признание, мне очень стыдно перед вами. Но... минул уже год с той тёплой майской ночи. И я теперь боюсь, что сильно нагрешила и не будет у меня счастья, потому что всё это произошло не по закону, до свадьбы.
Она горько заплакала и закрыла лицо руками. А Светлана Семёновна наконец с облегчением вздохнула, улыбнулась и, нежно прижав свою любимую девочку к груди, ласково промолвила:
- Ах, моя милая девочка, где же это ты видела закон, по которому человек должен жить и любить? Лично я его не видела, и не слышала о нём. Думаю, его и не должно нигде быть. Истинный закон, по которому человек должен идти по жизненной дорожке к своему светлому и немеркнущему счастью, диктует сердце - доброе, благородное, разумное, сострадательное и трогательное, дарящее Торе мир, благополучие, покой и счастье. Ну а то, что вы с Матвеем совершили до свадьбы, - не грех, поскольку нельзя называть этот поступок греховным, совершённый по обоюдному согласию в порыве пламенной любви. Это говорит тебе не священник и не законник, а простая женщина, хорошо знающая, понимающая и любящая жизнь. Что поделаешь, если любовь - такая неимоверная сила, с которой невозможно совладать, способная одним дыханием раздробить гранит; и нет никому из землян спасения от любви: коль уж ею заболел - считай, погиб. И нельзя любовь насиловать, вешать на её шею ярмо; нельзя её зажимать в тиски. Любовь должна быть вольной, с которой очень счастлив и веселее жить; конечно же, при наличии у обоих партнёров добрых, благородных, разумных, пламенных, сострадательных и трогательных сердец. А у вас с Матвеем именно такие сердца, которые породила необыкновенная, сильная любовь, от которой вам не ждать спасения, и чудесный удар которой вы переживаете уже целый год, и, уверена, будете переживать всю жизнь. Ну, а то, что это произошло до свадьбы, не беда: свадьба лишь формально, на бумаге, соединяет ваши узы, поскольку по-настоящему вас навечно соединили сердца. Ох... - вздохнула с улыбкой Светлана Семёновна, - да что там говорить. Мы сами со Степаном занимались любовью задолго до свадьбы - и ничего, по-прежнему безумно друг друга любим, необычайно счастливы, и вон какие прекрасные дети выросли!
Леночка наконец улыбнулась и, по-прежнему крепко прижимаясь к груди своей любимой учительницы, тихо и скромно спросила:
- Светлана Семёновна, а долго вы со своим Степаном до свадьбы?.. Ну... в общем...когда это у вас в первый раз?
Та вздохнула и, чмокнув Лену в голову, тихо ответила:
- Да уж два года до бракосочетания наслаждались любовной утехой, прости за такое вольное слово. Мне тогда в отличие от тебя, глупенькой, не было и семнадцати. Так что, уж если из нас двоих выбирать, то не ты, а я великая грешница.
И они крепко обнялись, и поцеловались. После чего Лена просияла и, сладко вздохнув, проговорила:
- Это же надо... А я до сих пор учителей считала ангелами непорочными; что им чужды любовные утехи, как вы говорите, и что это они делают лишь иногда - ради того только, чтобы оставить после себя потомство для продолжения рода. Извините, Светлана Семёновна, ошибалась; вы такие же, как и все мы, смертные, хотя и ангелы.
- Но без крылышек, - засмеялась милая учительница. После чего, покачав головой, чмокнула Леночку в голову и с улыбкой проговорила: - Да, моя милая, учителя такие же нормальные люди, как и все земляне. Ничто человеческое им не чуждо. И так же, как вы с Матвеем, любят заниматься любовью, и, имея пламенное сердце, испытывают от этого сладкого действа безмерное наслаждение.
- Боже, но это так прекрасно, так чудесно! Словно попадаешь в какую-то прекрасную сказку, в которой ты безумно счастлив со своим любимым и ярко пылаешь в огненной любви!
- Ещё бы! - весело проговорила милая учительница. - Мне этого да не знать! Секс в счастье и любви - едва ли не самая чудесная, самая необыкновенная сказка, которая может следовать за человеком всю его жизнь. Но опять-таки, как я уже говорила, при наличии сильно любящего сердца и широко открытой, сильно любящей души у обоих партнёров. А иначе это уже будет не сказка, а... а... - Она с улыбкой махнула рукой и продолжила: - Ладно, больше не будем об этом. В общем, мы с тобой, Леночка, не грешницы, а самые прекрасные ангелы, самые чудесные и душистые цветы. И будете вы с Матвеем так же счастливы, как и мы со Степаном. И будет у вас необычайно сказочная, исполненная пламенной любви дорога.
- Куда дорога? - улыбнулась Лена.
- В Рай небесный, естественно, - просто сказала Светлана Семёновна. - Проживёте в любви и согласии счастливую жизнь - и... - она кивнула туда, где мерцали далёкие звёзды, - в небесный Рай, на постоянное жительство. Вот так, моя прекрасная девочка, наивная, необыкновенная крестьяночка.
Они улыбнулись друг другу и крепко обнялись, и у обеих громко и весело стучало сердце.

И вот - долгожданная свадьба, весёлая и шумная; на тройках с бубенцами, с ружейной пальбой, цветами, пёстрыми ленточками, песнями и караваем. Из ружей палили в палисаднике Стрельниковых Фома, Семён, несколько приглашённых на свадьбу охотников из Дятлово, егеря, работающие с Матвеем, и лесники из местного лесничества; над Куликами стояла неимоверная канонада, и, по-видимому, невмоготу было Дедову лесу. Однако и бубенцы с песнями весело звучали, и, очевидно, обитателям райских кущ было не очень-то и страшно от многочисленных и согласованных выстрелов. А каравай молодым, когда те в сопровождении шаферов, Кати и Мити, сошли с дрожек и подошли к воротам счастливого дома, у которых по старинному свадебному обряду пылал небольшой костёр, поднесла Анна Фелициановна вместе с радостным сиянием глаз и со слезами. И вот, что она сказала, трепетно держа перед собой душистую и приятно тяжёлую выпечку:
- Дай бог вам любовь да совет, молодые! Да примите от всех нас хлеб-соль, и будьте счастливы в своей, хотя и старой, но тёплой, счастливой хате! Рожайте, растите прекрасных, как сами, детей; любите свою Тору, людей, родителей и не знайте лиха! А мы вам поможем, чем можем, и сделаем краше ваше счастье. Ну, добро пожаловать в родную хату, молодые! Просим, наши милые!
- Спасибо, бабушка! - весело сказал Матвей.
- Спасибо, наши родные! - с необычайно светлой улыбкой добавила Лена.
Оба красивые и нарядно одетые: Матвей в тёмном костюме с цветочком, светлой сорочке с рюшами, галстуке и в чёрных лакированных ботинках; а Леночка с венком на голове, в ярко-белом платье с фатою и сияющих ослепительно-белым пламенем босоножках. Под бурное рукоплескание они отломили по кусочку каравая и съели с солью. После чего проследовали в хату по устилавшим двор рушникам, украшенным тюльпанами, сиренью и прочими лесными да луговыми цветами. А на их головы золотым дождём сыпались рожь и пшеница, хмель да леденцы в фантиках. Матюша топал за молодой, одной рукой держался за её платье, а в другой зажал конфету.
Народу в хате собралось тьма-тьмущая. Были все Кулики, несколько приглашённых из Дятлово, в том числе Сидор Филиппович Лужин и Михаил Сергеевич Колосков со своими очаровательными супругами; а также егеря и лесники - друзья и начальство Матвея. Приехали какие-то дальние родственники Леночки, которых она, кажется, видела впервые, но людьми оказавшиеся необычайно примерными и порядочными, точь-в-точь как её необыкновенные родители, и в лесу да в огороде пели птицы - посланники великой и прекрасной Торы.
Что там говорить, веселье выдалось на славу; гремело много песен, звучали необыкновенные тосты, и двор содрогался от танцев, гармони, ложек и бубна. А еда была всякая - та, которую щедро из года в год дарила людям Тора. Но эти улыбки, эти ни с чем несравнимые улыбки, они были самые искренние, самые сердечные, самые душевные, самые прекрасные на свете! Но самые прекрасные из людей, конечно же, в этот день были Леночка с Матвеем - два необыкновенных ангела, сияющих за праздничным столом перед не на шутку разыгравшимся весельем. И иногда эти ангелы необычайно нежно смотрели друг на друга, сияли необыкновенно счастливыми глазами и шептали: "Боже! Как я тебя люблю, милый!", "Милая! Как я тебя обожаю!", "Мы самые счастливые на свете!", "Мы с тобой необычайно счастливы в этом мире - с нашей прекрасной, неповторимой Торой!"... И казалось, никто из присутствующих на удивительном празднике даже и не помышлял о печали.
Но вот однажды, после очередного танца, Михаил Сергеевич отвёл Светлану Семёновну под руку в сторону и, выкурив под сиренью в её присутствии папироску, сообщил ей одну пренеприятнейшую новость. Говорил тихо и осторожно, всё время оглядываясь по сторонам, как бы кто, чего доброго, не подошёл слишком близко да не услышал.
- Чудесный праздник, не правда ли, Светлана Семёновна? - сказал он сначала весело, прикуривая.
- Боже! - полной грудью вздохнула она. - Прямо необыкновенный! Как я за них рада, как счастлива! Господи, дай бог, чтобы они были самыми счастливыми на свете! Всю жизнь буду за них молиться: ведь это же и мои дети!
- В общем-то, - улыбнулся Михаил Сергеевич, - и наши, то есть куликовские и дятловские.
- Да, да, конечно, - засмеялась Светлана Семёновна, - вы правы - простите меня, собственницу, - Матвей с Леночкой наши общие. Но, как бы там ни было, в нашем полку прибыло: одной счастливой семьёй стало больше. А скоро, надеюсь, и пополнение будет; и станем мы все ещё счастливее, и возрадуется наша Тора, и скажет: "Милые мои, спасибо! Вы родили себе подобного, такого же, как сами, честного, доброго и благородного. Который будет заботиться обо мне, любить меня и не давать в обиду. Поэтому тем самым и меня сделали гораздо счастливее. И, таким образом, вместе будем сходить с ума от счастья!" Ведь так, Михаил Сергеевич?
- Так-то оно так, - промолвил тот несколько печально, затянувшись. И, мельком оглянувшись по сторонам, нет ли кого рядом (все были заняты весельем и, не обращая внимания на них, танцевали уже за воротами), тихо продолжил: - Но здесь есть одно весьма нехорошее дельце, которое затевают наши доблестные аграрии и всякие там министры, коммунисты, прочие шишки и дельцы, жаждущие заработать деньжат да получше и удобнее устроить себя в жизни.
- Вот как... - слегка упавшим голосом промолвила Светлана Семёновна. - И что же это за дельце? Нечто страшное?
- Да, как вам сказать, - проговорил Михаил Сергеевич, затянувшись. - Страшное не страшное, а хорошего в нём, кажется, мало.
- Боже, говорите скорее, - сказала Светлана Семёновна, взяв Михаила Сергеевича за руку, - да не говорите загадками.
- Да какие там загадки, - вздохнул тот, бросив под куст окурок и нежно пожав руку милой учительнице. - Просто язык не поворачивается сказать вам то, что эти идиоты придумали.
- Ну?
- В общем, решили взяться за наше болото. И давно ж уже собирались - уж сколько лет-то наслышан об сей затее. Со дня на день технику сюда пригонят. Ох, сдаётся мне, и закипит работа.
- О Господи, - побледнев, проговорила Светлана Семёновна; и положила руку себе на сердце. - Неужто правда? Михаил Сергеевич, миленький, правду ли вы говорите? Не смеётесь?
- Увы, - пожал тот плечами, - какой уж там смех - истинная правда. Вчера на правлении в райцентре слышал. И все эти... не знаю даже, как назвать их, пришли к единому мнению, что следует осушить наше болото, мол, ни пользы, ни дохода от него нету, а один лишь вред и убытки. Здесь и лужи вокруг Куликов вспомнили, ну и... - он тяжело вздохнул, - Лиду Рогожину. Хотя, конечно же, я - да и ещё один несчастный были против такого плана. Но где там; нас и не слушали - просто проигнорировали.
- Боже... - ещё больше побледнев, проговорила несчастная учительница, - а ведь я видела сон, что через нашу канаву, через Дедов лес и моховое болото полз и ревел танк, а Андрейка исступлённо кричал: "Смерть фашистским оккупантам! Смерть фашистским оккупантам! Смерть фашистским оккупантам!.." Вот тебе и сон в руку. И скажешь теперь, что сны не сбываются, что не бывает в мире чуда.
- М-да... - промолвил Михаил Сергеевич, - пресквернейшее дельце, ничего не скажешь. Гадкое чудо. - И с печалью посмотрел на кипень яблоневого цвета, которая струилась необыкновенным ароматом в саду.
- Но что же нам теперь делать, что делать, Михаил Сергеевич? - проговорила Светлана Семёновна, пустив слезу, и уже обеими руками сжимала своё звонкое, золотое сердце.
- Не знаю, - досадливо махнул тот рукой, - ах, не знаю, милая женщина. Но делать что-то нужно.
- Ох, горе, горе... - со слезами горестно проговорила милая учительница. - Но что же будет со всеми нами, с Леночкой, Матвеем? Ведь это наша Тора; простит ли она людям, переживёт ли это?! - Она уже вовсю плакала; горькие слёзы катились по щекам, а Михаил Сергеевич нежно прижимал её к груди и сам был готов уже заплакать.
В эту минуту, когда танцы прекратились и народ с молодыми потянулся в хату за столы, к ним подбежала Катя, волоча за руку Митю, и, с улыбкой посмотрев на мать, спросила:
- Мамочка, ты что же, от счастья плачешь?
Та через силу улыбнулась, отстранилась от Михаила Сергеевича и, вытерев слёзы, проговорила:
- Да, доченька, от счастья плачу. Смотрю на всех вас и плачу. Да и за себя, и за нашу Тору плачу. Какие всё же мы все счастливые, что родились и живём на этом свете. Берегите, берегите Тору! - И обняла дочь.
А та расцеловала мать в щёки, глаза, губы и, едва ли не трепеща от счастья, проговорила:
- Да, мамочка, милая моя, прекрасная мамочка, какие мы все счастливые! Но ты у нас самая-самая счастливая! А скоро станешь ещё счастливее: ведь в августе наша с Митей свадьба! Ох и нарожаем же мы тебе внуков!
- Скорей бы, - улыбнулась та; и нежно поцеловала дочь в голову.
Между тем во дворе, кроме их четверых, не осталось ни души, и Михаил Сергеевич, обняв дочь и мать за плечи, сказал:
- Ну что ж, счастливейшие из счастливых, пора возвращаться в хату - да продолжим поздравлять молодых.
- Пора, - нежно проговорила Светлана Семёновна; и вновь поцеловала дочь в губы - от всей души, от всего сердца. После чего взяла дочь и будущего зятя за руки и повела их в дом.
Но, когда они переступили порог, там вовсю уже бушевало застолье. Левоном только что был произнесён тост; счастливые новобрачные поблагодарили, выпили квасу; остальные, естественно, налегли на напитки погорячее. Все закусывали, громко переговаривались, шутили, веселились.
И вот, когда опоздавшие заняли свои места, Оля, закусив, вытерла губы салфеткой, чмокнула супруга в щёку, вышла из-за стола и весело воскликнула:
- Ну что, друзья, закусили?
В ответ прозвучала какая-то весёлая абракадабра, смесь различных добродушных восклицаний.
- Что ж, тогда - песня, которая прозвучит для всех в этот чудесный, незабываемый вечер. - И она запела под бурные аплодисменты, а аккомпанировал на гармошке Степан, прекрасно владея своим стареньким, но довольно мелодичным инструментом:
"Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома,
Снова между нами города, взлётные огни аэродрома.

Здесь у нас туманы и дожди, здесь у нас холодные рассветы,
Здесь на неизведанном пути ждут замысловатые сюжеты.

Надежда - мой компас земной, а удача - награда за смелость,
А песни довольно одной, чтоб только о доме в ней пелось...
Пела восторженно, с глубоким чувством, что даже сама сияла слезами, несмотря на то, что лицо пылало необыкновенно светлой улыбкой. И многие из присутствующих тоже плакали, особенно Светлана Семёновна - не то оттого, что услышала печальную весть из уст Михаила Сергеевича, не то от счастья. Но, как бы там ни было, по щекам милой женщины ручьями текли слёзы, и она смотрела, смотрела, не сводя глаз с Оли. А губы её безмолвно шептали: "Детки, детки мои! Милые мои, прекрасные детки! Люблю! Люблю! Люблю больше всех на свете! Тора, милая, благословенная Тора!.. Что же с тобою будет, что будет?.."
А Оля всё пела и пела, песня струилась чудесной сверкающей речкой, и многие уже подпевали громким, восторженным голосом
...И забыть по-прежнему нельзя всё, что мы когда-то не допели,
Милые, усталые глаза, наши куликовские метели.

Снова между нами города. Жизнь нас разлучает, как и прежде,
В небе незнакомая звезда светит, словно памятник Надежде.

Надежда - мой компас земной, а удача - награда за смелость,
А песни довольно одной, чтоб только о доме в ней пелось..."
Леночка крепко сжимала руку любимого, сияла прекрасными глазами и нежно шептала:
- Милый, любимый мой, ты самый прекрасный на свете! И мы самые счастливые с нашей Торой!..
А тот слышал чудесный звон золотого сердца своей любимой, весь трепетал, вздыхал и нежно отвечал ей:
- Боже, как ты прекрасна, моя необыкновенная Ромашка! Ты самый чудесный цветок на свете! Ты моё солнышко, ты моя радость! Ты моя жизнь, и нет тебя прекрасней на всей планете!..
А песня всё звучала, только уже в сердце Матвея, и перед его глазами проносилась вся его жизнь: прожитые годы в большом каменном городе; несчастные родители; такая же несчастная и загубленная милая берёзовая роща; дедушка с бабушкой; первый день в деревне; первый поцелуй с Леночкой и объяснение в любви; чудесная канава, чудесный Дедов лес и чудесное моховое болото, над которым кружат тетерева и с грохотом разрывают тишину огромные, необыкновенные птицы; "Глухари! Глухари! Глухари!" - кричало его сердце. И у него самого на глазах уже сияли слёзы, и он шептал - тихо, очень тихо, но нежно, очень нежно:
- Леночка, Леночка, Леночка! Милая моя, прекрасная Леночка! Тора, чудесная Тора! Люблю! Люблю! Люблю - больше своей жизни, больше всего на свете!..

Давно были убраны столы; в тихой и прохладной хате царил порядок. Захмелевшие старики спали на своих кроватях, а счастливые новобрачные - на своих, в углу, нежно и крепко обнявшись. Хотя, какой уж там был сон - сами знаете, как спят влюблённые, когда их сердца преисполнены любовью; Леночка очень часто и сладострастно вздыхала и шептала: "Милый, милый мой!.." - много чего шептала: всё то, что подсказывало ей сердце; и Матвей шептал прекрасные слова, трепетно обнимал, целовал свою любимую и терял последние силы...
Потом всё же они неимоверно устали. И отдышавшись, Леночка, поцеловав Матвея, с чувством сказала:
- У нас будут прекрасные дети!
А Матвей добавил:
- Самые чудесные на свете!
- Потом построим для них дом.
- Не потом, а очень-очень скоро.
- И будут они в нём жить, как в храме.
- Думая о Торе и мечтая о Рае...
Когда прокричали первые петухи, они неожиданно проснулись и, крепко друг друга обняв, вновь занялись любовью, и Леночка шептала:
- Милый, милый, милый!.. Как я тебя люблю! Как безумно пылает моё сердце! Как нещадно сжигает меня счастье!.. Я охвачена необыкновенной, сказочной любовью!..
А Матвей целовал её, очень крепко прижимая к сердцу, трепетал и со всей душою в свою очередь отвечал таким же сладким шёпотом:
- Любимая моя! Необыкновенная моя Ромашка! Ты самая прекрасная на свете!..
И оба умирали в объятиях друг друга самой сладкой смертью на свете...

Проснулись они рано, но бабушки с дедушкой уже не было в хате, а майское солнце с любовью врывалось в окна. И Матвей, сладко поцеловав супругу в губы, сказал ей:
- Доброе утро, любимая! - После чего, нежно прижавшись к её спине, а упругие груди и мягкий живот обняв руками, тихо продолжил: - Смотри на фикус, необыкновенная моя: сейчас ты кое-что увидишь.
- Да? - весело улыбнулась та, сжимая его руки своими руками. - А что?
- Молчи, милая, и смотри, - тихо прошептал Матвей; поцеловал любимую в шею и нежно сжал её грудь, с чувством погладив живот и с трепетом продвинув ладонь к желанному тёплому лону.
Прошло мгновение, в течение которого сердца влюблённых трепетали. Оба пылали неимоверным желанием, и казалось, ещё немного - и им уже будет не до фикуса. Удовлетворения жаждала бушующая плоть, и плотно слитые тела уже испытывали не только дикое желание со всеми своими чувствами утонуть друг в друге, но и в некотором смысле неудобство. Но вот из-под ветхой, древней кадки появилась ужиная головка, и засияли огнём её нежные золотые ушки. И вот уже вся змейка выползла на поверхность, и поползла под шкаф, сверкая на солнце.
- Боже, - весело прошептала Леночка, - ужик!
- Да, - нежно прошептал Матвей, - здесь, у нас, вот уже много-много лет ведётся славная ужиная династия. И будет вестись вечность.
- Дай бог им всем здоровья!
- Дай бог здоровья всем!
- ... Милый, я так хочу тебя! Возьми меня! От всей души возьми! От всего сердца!
- А разве ты не чувствуешь, как я хочу тебя! Боже! Мой славный, ненаглядный ангел!..
Это было их первое и прекрасное брачное утро, согретое маем, самое прекрасное на свете. И когда они лежали в объятиях друг друга, мокрые от пота, обессиленные и пресытившиеся любовью до изнеможения, оба прошептали, сходя с ума от счастья:
- Будьте счастливы, все люди! Будь счастлива, прекрасная планета! Будь счастлива, благословенная Тора!

Продолжение следует
Начало смотри в проекте