Воинствующий исламизм давно уже стал пугалом для западного обывателя, заставляющим его крепко держаться за "либеральные ценности". Однако слишком сильно запугивать тоже не стоит - чего доброго, обыватель решит самостоятельно принять серьезные меры. Поэтому все политкорректные СМИ тратят столько же времени на объяснения, что "не надо ненавидеть мусульман", сколько и на создание образа жестоких исламских фанатиков. Мол, бойтесь, ненавидьте, но стыдитесь своей ненависти и держите её "под контролем". Так, сразу же после терактов в Америке в СМИ появилась политкорректная благоглупость, обязательная для произнесения всеми "ньюсмейкерами": "Мусульмане в терактах не виноваты, виноваты отдельные негодяи, ничего общего с нормальным исламом не имеющие. У нас не война христианства против ислама, а война добра со злом и цивилизации с терроризмом, и не надо лепить из ислама очередной образ врага".

Тем не менее - и среди западных, и среди российских политологов остается популярной теория американского политолога Самуэля Хантингтона о "столкновении цивилизаций" и, в частности, цивилизации "христианской" и цивилизации "исламской". Суть хантингтоновской теории в том, что прекращение глобального противостояния СССР и США не приведет к предсказанному либералами "концу истории" и торжеству западнического глобализма. Напротив - большая часть человечества сбросит с себя маску западной цивилизации и обратится к "корням", прежде всего к религиозным корням, заложенным в своей "традиционной культуре". Религиозные границы поделят мир на цивилизации, конфликтующие друг с другом и с Западом, навязывающим свою цивилизацию всему миру в качестве универсальной. Социальные и геополитические конфликты трансформируются в религиозные, и радикальный исламизм - это форма мусульманского религиозного возрождения, обращения к раннему исламу с его жесткостью и завоевательным духом.

Однако пока религиозное возрождение в исламе не приводит к массовому возвращению "к истокам", только не слишком многочисленные экстремистские группы создают свой новый, особый вариант ислама (в российском политическом языке его принято называть "ваххабизмом"), который служит обоснованием их террористической деятельности. Но это отнюдь не означает, что никакой реальной "исламской угрозы" не существует. "Исламская угроза" безусловно реальна, но выглядит она не так, как её представляет себе Хантингтон, слишком большое внимание уделяющий "культурным традициям" тех или иных цивилизаций. Наивно полагать, что если в Турции или Пакистане ислам является "традиционной религией" большинства населения, то в случае "столкновения цивилизаций" турки или пакистанцы выступят как "исламисты". Мысль о том, что мусульмане обратятся к кочевому, напористому и проникнутому мыслью о перманентном джихаде первоначальному исламу и дружно отвергнут западную цивилизацию, - довольно нелепа. Исламский мир слишком "цивилизован", секуляризован и вестернизирован последними полутора столетиями, чтобы в полном составе вставать на тропу войны против "кафиров" и вообще считать себя "на ножах" с западным миром. С другой стороны, нужно быть уж очень неумным "исламским фанатиком", чтобы вести войну против Запада как против "христианской цивилизации", а не против как цивилизации, условно говоря, "кока-кольной". Никакой "религиозной войны" христианства и ислама, и никакого "столкновения цивилизаций", дифференцированных по религиозному признаку не предвидится.

Однако между "Аль-Каедой", талибами, иракскими шиитами и Америкой, идет все-таки религиозная война. Люди в самолетах, люди в горах, "братья-мусульмане", бойцы "исламского джихада" и другие - дерутся действительно за ислам, умирают сами и убивают сотни и тысячи людей во имя ислама, и эта война для них в полном смысле является войной религиозной. Ради денег, "светлого будущего" и любых других секулярных идеалов и идеологий они ни умирать, ни убивать не пойдут. Другое дело, что вопрос о том, "традициннная" ли религия ислам или нет, их нимало не смущает. Праздновать годовщину 11 сентября исламские экстремисты собрались не в Мекку, не в Медину, а в Лондон. Место, на котором стояли "Близнецы", для них ничуть не менее значимая святыня, чем Кааба или Аль-Акса, потому что это памятник новой победы в новой войне.

В лице "радикального ислама" с миром враждует новая религия, утверждающая свое право на бытие, сохранившая от ислама догматику (впрочем, догматика для "современных" религий имеет второстепенное значение), но значительно изменившая в сторону радикализации, упрощения и ужесточения религиозную практику. Главное отличие этого нового "голодного ислама" и от "ислама сытого", и от большинства других старых "мировых религий" сегодняшнего дня - в том, что он относится к своей религиозности серьезно. А еще больше - в том, что эта религиозность выражается прежде всего в политическом противостоянии и войне с утратившим всякую религиозность миром. Религия становится военным знаменем и военной идеологией. Никакого соглашения "сытых исламистов" с "голодными" скорее всего не будет, а потому воображать себе ближневосточный монолит, враждующий с США, совершенно не нужно. Фронт может проходить, и уже во многом проходит, внутри самих западных стран, между Западом и нищающей и озлобляющейся Африкой, потерявшей после краха "деколонизации" смысл своего существования и вполне способной его обрести в новой религии. Радикальный ислам во всем мире становится одним из последних выходов для тех, кто считает себя угнетенным, обиженным и оттесненным на периферию "глобального" мира, тех, кто не хочет себя с этим миром идентифицировать. И этот "голодный ислам" становится и уже стал великой религиозной и военной силой, которую не следует путать со "старым исламом".

Новый радикальный "политический ислам" - это только часть смены глобальной парадигмы, по которой делаются мировые религии. Для каждой религиозной традиции этот алгоритм свой, в соответствии с её специфическими особенностями и мировидением, но вектор общий. Средневековье было периодом, когда религия делалась по "этическому", "поведенческому" признаку - религия объединяла людей с одинаковым этосом, образом поведения, и с единой аскетикой, то есть технологией достижения лучшего и высшего состояния духа. Переход от средневековья к Новому времени породил кризис именно потому, что превратил религию из "этоса" в "мировоззрение", то есть в свод философских предпосылок, диктующих отношение человека к миру и дающих возможность создать технологию обращения с этим внешним (а не внутренним) миром. Не случайно, впереди всего мира оказался не просто Запад, а протестантский Запад, превративший религию в абстрактное "мировоззрение", не связанное всерьез с этикой и аскетикой, зато связанное с технологией. И вполне логично, что конечным итогом этого процесса стало развитие атеизма, безрелигиозности, самоотрицания "логических предпосылок".

Однако наше время, наша "постсовременность", а то и "новое средневековье", возвращает религию на прежнее высокое место. Но уже не в качестве "этики" или "мировоззрения", но в качестве "политики", то есть основания для противопоставления себя другим и как форму санкционирования не "светской" или "воцерковленной", а именно религиозной власти. Религия объединяет отныне людей не ритуалом, практикой или истиной (это, разумеется, не означает, что религия перестает быть ритуальным, аскетическим или догматическим началом), а общей борьбой, - это может быть и борьба за Истину, и борьба за обряд, но основой религиозного размежевания во все большей степени становится размежевание "нас" и "их". Настало время "политических" религий, оформляющих себя через борьбу и противостояние иным религиям и формам отрицания религии.

Формирование новых религий идет на основе старых, переламывающих прежний религиозный строй смен парадигмы. За редким исключением новые религии не отделяются от старых (по крайней мере - пока). И, за редким исключением, они не структурируются в замкнутые секты - скорее это определенный образ мысли, который овладевает известной частью представителей дополитических религий. Ислам откликнулся первым, поскольку форма его ответа наиболее очевидна - это идея религиозной войны, джихада, как структурирующего общину, "умму" события. "Политический ислам" во всем его многообразии и, прежде всего, в форме "голодного ислама" - это новый религиозный тип, оформившийся в новой парадигме. Новое направление приобрело и Римо-Католичество, самая "политизированная" из христианских конфессий. Папизм, ядро католицизма, пока остается на прежних путях "модерна", а вот "крайне-правая" и "крайне-левая" католичества уже вышли на новый путь. "Справа" католичество ответило на вызов новой эпохи традиционным шагом - формированием нового "ордена", духовного объединения монашествующих и активистов-мирян. В Испании возник "Опус Деи", влиятельная католическая организация, ставящая задачей негласный контроль над политикой в католических странах. Фактически это "анти-масонский" орден, изготовленный по масонским образцам. С другой стороны, в также весьма характерной для римо-католичества логике массового народного полуеретического движения, продолжается развитие "теологии освобождения" в Латинской Америке - так же выстроенной как типичная политическая религия.

Либеральный же Запад не может ничего противопоставить этому росту политических религий. Вся надежда Запада только на то, что либеральные ценности сами породят некоторый религиозный или квази-религиозный феномен, подобный идеологии убитого несколько лет назад голландского политика Пима Фортейна, в которой "неполиткорректная" ненависть к исламу связана с преклонением перед "достижениями" западной цивилизации - либеральной сексуальной моралью и прочими "голландскими болезнями" типа эвтаназии или легализации марихуаны. Сражаться за право курить "травку" - не такая уж неудачная идея для западного человека.

Очень остро вопрос "политической религиозности" стоит в России. Как и многие другие социальные феномены, она приходит к нам с некоторым запаздыванием. В этом запаздывании есть как негативный, так и позитивный смыслы. Негатив очевиден - это подражательность, имитативность, через которую в России в последние столетия проходит и почти все хорошее и почти все плохое. Даже процессы в чисто религиозной, церковной сфере идут, чаще всего, таким подражательным путем. Но в этом есть и позитивная сторона - она в рациональной отрефлексированности, аналитичности процесса заимствования, в технологичной самоинженерии, которой русские за столетия овладели совсем неплохо и с ее помощью добиваются результатов, которых иначе не достичь. Однако успех достигается лишь тогда, когда мы четко осознаем, с одной стороны, характер мировых процессов, а с другой - подлинную природу той реальности, которой является Россия и на какие "кнопки" надо жать, если мы хотим успеха, а не катастрофы.

Сегодня усвоение политической религиозности в России идет довольно неорганическим путем. "Политическое Православие" пока что оформляется в России скорее по "исламскому", нежели по православному образцу. Православные пытаются структурироваться в фундаменталистски настроенное племя, которое при помощи давления на государство добивается некоторых уступок, пространство которых, на самом деле, непрерывно сужается. Отсюда и тот нелепый, карикатурный, но часто, увы, справедливый образ "православных патриотов", как шумной, эксцентричной, но в сущности безвредной секты. Впрочем поставленная на серьезную основу подобная "племенная политика" приобретает и определенный традиционный образец в деятельности знаменитых православных "братств" в Западной Руси, вынесших на себе основную тяжесть борьбы за Православие против католической реакции в поликонфессиональной и антиправославной стране.

Но для православной политики предпочтительна не партизанщина, а хорошая регуляная армия. Армия, которую предоставляет ориентированное на православие государство, Православное Царство (и в узком монархическом, и в широком - державном смыслах этого слова). Подлинное осуществление политического православия возможно не на путях исламоподобного гражданского фундаментализма, а на основе восстановления симфонии, - традиционного эсхатологического союза между Церковью и государством. "Политическое православие" должно ставить своей задачей приобретение государственной власти, но не через "тайное орденское влияние", характерное для католической стратегии, и не через исламскую "власть правоверных", а через согласование долгосрочных стратегий ортодоксальной Церкви и сильного государства. Для православного вероучения нехарактерно принижение государства и его значения в жизни православного народа, в нем не признается учение "священство выше Царства". Царство "призвано" Христом самостоятельно в акте призвания св. императора Константина (а на Руси - св. князя Владимира) и в своей деятельности руководствуется отдельным "заданием", не тождественным заданию Церкви (если понимать её не как объемлющую полноту Тела Христова, а как институционализованную священную иерархию).

Поэтому политическое Православие начинается не с частностей бытового христианизированного порядка (запрета явлений, не соответствующих христианским нравственным представлениям, предоставления Церкви социальных преференций и привилегий и т.д.), а с борьбы за адекватное религиозное самоопределение государства, как государства, ориентированного на высшую эсхатологическую цель - цель сопротивления действию "тайны беззакония", наступлению Антихристова антипорядка. Государство раньше чем частности православного влияния должно усвоить общий его дух - идею государства как Удерживающего. И если эта идея будет усвоена, то главная задача "политического Православия" будет выполнена.

В реальной православной политике две тактики - "племенная" и "симфоническая" должны сочетаться. Первая годится прежде всего для арьергардных боев, то есть для защиты того социального влияния христианства, которое еще сохраняется в нашем обществе и для медленного возвращения отбитой неприятелем территории. Вторая - для обеспечения стратегических позиций для Православия в ближайшем будущем и уже не отдаленной эсхатологической перспективе. Надо понимать, что "наша брань - не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесной". Это значит, что обеспечение выигрышных стратегических позиций для Православия и, в особенности, Русского Православия необходимо не ради посюсторонних интересов. Эти интересы находятся в ведении государственной политики, а не религии. В эсхатологической перспективе Россия важна как территория спасения, как та территория, политический порядок которой способен будет оказать максимально долгое и эффективное сопротивление антихристову антипорядку и, тем самым, обеспечить спасение максимально большого количества человеческих душ.

Если говорить о предсказанной в Писании неизбежности поражения святых в войне против антихриста, если представлять Церковь как "отступающую армию", то на этой войне, в этом последнем "северном походе" последней армии, должны быть силы, которые прикроют эвакуацию, эвакуацию на небеса максимально большого числа "мирного населения" (то есть тех, кто спасется потому, что в последние времена Господь помилует человека уже за одно хранение им Православия). Отступающая армия нуждается в "предмостном укреплении", и Россия должна, обязана стать таким предмостным укреплением. Именно в этом и состоит возложенная на русскую государственность высокая миссия Удерживающего. Среди "армий апокалипсиса" Русская армия должна составить последний, героический и безусловно сражающийся на стороне Христовой отряд. И может быть, в утешение, этому отряду, еще не побежденному, доставится радость узреть Сына Человеческого грядущего на облацех.

Егор ХОЛМОГОРОВ материал взят с сайта "Правая.ru

От редакции:
Автор выражает своё мнение. Мнение редакции может не совпадать с мнением автора