Нежанровый роман (Людям всей планеты посвящается)
Часть вторая МОЛОДОЙ ПОБЕГ ИЛИ МУКИ И РАДОСТИ ПОЗНАНИЯ

Глава четырнадцатая

Начало зимы в Куликах было мягким и спокойным; мороз не шибко беспокоил щёки, и снег на землю падал лёгкими пушистыми хлопьями, преображая и по-зимнему прибирая природу. А когда сквозь толщу серых облаков выглядывало солнце, эта природа горела мириадами самоцветов и несла в душу и сердце чудесную, неповторимую сказку с непреоборимым желанием жить, дарить себя людям и немеркнущим пламенем счастья. Ах, как потом сердце поёт, ох как душа от счастья плачет! И тогда ты уже не можешь сдержать себя, и кричишь на всю планету: "Будьте счастливы, люди! Будьте счастливы, Дедов лес и болото! Будь счастлива, Тора!.." И бежишь, бежишь с распростёртыми объятиями навстречу жизни, навстречу всем людям, навстречу великой и неповторимой, нашей единственной Торе!..
Вот так бежали и Леночка с Матвеем в тот прекрасный декабрьский день по заснеженной тропинке, распростёрши тёплые объятья, мимо огромных вековых дубов, пересекая многочисленные цепи следов всевозможных птиц, зверей и зверушек и крича на весь лес - да что на весь лес, - на всю планету: "Будьте счастливы, люди! Будь счастлив, Дедов лес! Будь счастливо, наше любимое моховое болото! Будь счастлива, наша прекрасная и неповторимая Тора! Мы вас любим, любим, любим! Будьте самыми счастливыми на свете!.." А дубы им отвечали: "Вы самые прекрасные дети на свете! И вы вместе с нами пылайте и сияйте от счастья!" Сосны им улыбались и наполняли энергией своей душистой и целебной хвои. Рябины горели от радости и заливали этих милых детей тёплым рубиновым сиянием. Вокруг было сплошное счастье, и не было места печали.
Наконец дети остановились под огромным кряжистым дубом и, едва переводя дыхание, бросились друг другу в объятья, да прошептали с трепетом в сердце: "Милая моя Ромашечка, люблю, люблю больше всех на свете!", "Сердечный мой, любимый Матвеюшка, вместе, вместе навеки!". После чего долго стояли, прижавшись друг к другу. Но объятья Матвея были явно сильнее - так супруг прижимает супругу. А слёзки струились в хоромы их сердца, и вечно открыта для них была дверца...
Потом Леночка вытерла свои глаза и прошептала, сгорая от счастья:
- Матвеюшка, я вот прожила столько много лет на земле, но до твоего приезда в деревню даже не догадывалась, что так сладки и прекрасны могут быть поцелуи. Это так прекрасно, так приятно, когда тебя целует любимый!
- И я не знал, - улыбнулся Матвей, - что так сладки могут быть губки любимой и что можно так крепко любить прекрасную деревенскую девочку, необыкновенную Ромашечку, мою славную и необыкновенную Леночку. Я тебя так люблю, так люблю, моя душенька, что порой кажется - вот-вот от любви выскочит сердце! Ведь и ты меня так любишь, да, моя милая, моя прекрасная Леночка?
- Да, - нежно и вновь сверкнув слезами, проговорила та, - я тебя так же крепко, а может быть, ещё и крепче люблю, мой сердечный, мой необыкновенный суженый! И так буду любить, пока не заберут к себе ангелы. Но когда мы вновь с тобой обнимемся на облачке, то эта любовь будет ещё прекраснее и счастливее, и мы уже не разлучимся с тобой никогда-никогда, поскольку будем бессмертными ангелами: все ангелы на Небесах бессмертны, потому что связаны сильной, нерушимой любовью. Ну а пока мы будем любить друг друга на земле - так, как ещё не любили люди на этом свете. И хоть мы с тобой уже много раз давали один другому нерушимую клятву в вечной любви, всё равно давай вновь поклянёмся под этим прекрасным дубом, что никто, никакая сила не сможет нас разлучить, и мы лучше умрём, чем изменим друг другу.
- Давай поклянёмся, моя милая, - восторженно сказал Матвей, - давай поклянёмся, моя необыкновенная, славная девочка!
И, со слезами глядя на кряжистый дуб, они громко проговорили:
- Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!
Поцеловались. После чего Леночка сказала:
- Теперь запомни этот дуб, мой сладкий суженый. С этого дня он будет нам как крёстный; будем часто его навещать, рассказывать ему о своей жизни и сиять перед ним своей огромной, немеркнущей любовью.
- Я его запомню на всю жизнь, моя прекрасная Леночка, - нежно сказал Матвей и чмокнул свою сияющую "суженую" в губки, - и тень его кроны будет самой нежной на свете, а цветы, благоухающие вокруг него на полянке, - самыми душистыми.
- Я люблю тебя, милый! - со слезами проговорила Леночка. - Я тебя так люблю, что мне хочется плакать. Но почему же мы так любим друг дружку, Матвеюшка? Разве так бывает? Ведь мы с тобой ещё дети.
- Не плачь, моя Ромашечка, - ласково сказал тот, целуя слёзки своей любимой, - не плачь, моя душистая. И я тебя так безумно люблю, что и мне хочется плакать. Я не знаю, бывает ли так ещё на свете, что такие дети, как мы с тобой, так безумно любят друг друга. Но вот мы с тобой любим - безумно любим! - и хотим плакать. Ну и пусть, и поплачем. Мне приятно плакать, держа в объятьях любимую. Давай хорошенько поплачем, Ромашечка, - очень хорошенько! Ты ведь хочешь хорошенько поплакать?
- Очень хочу, - всхлипнув, проговорила Леночка, - и не будем стесняться дуба. Плачь, Матвеюшка, плачь! И пусть будут наши слёзки самые сладкие, самые чистые на свете!
И они заплакали едва ли не навзрыд, крепко обнимая друг друга, и тёплые, сладкие слёзки ручьями струились из глаз - в душу, в сердце. А когда вдоволь наплакались, Леночка сказала, крепко прижимаясь щёчкой к щеке Матвея:
- Знаешь, мой суженый: вовсе мы с тобой и не дети, а ангелы златокрылые, потому что не могут так крепко и безумно дети любить друг друга, не могут. Разве что в какой-нибудь сказке.
- Да, моя Ромашечка, - нежно проговорил Матвей, крепко прижимая Леночку к сердцу, - мне тоже кажется, что мы с тобой никакие не дети, а ангелы, на крылышках слетевшие с неба, чтобы напитать землю настоящей, искренней любовью и следить за тем, чтобы люди, как мы с тобой, жалели, берегли и всем сердцем любили Тору!..
- Милый мой Матвеюшка, но я тебя так люблю, так люблю! - с дрожью прошептала Леночка; и вновь заплакала.
- И я тебя безумно люблю, Ромашечка! - ласково проговорил Матвей, и из его глаз также заструились слёзы.
Они оба так плакали, так плакали, что песни пели их души, и сладкой дрожью содрогались сердца. А каково же было дубу, этому прекрасному кряжистому исполину, с сочувствием взирающему на детские слёзки? По-видимому, он тоже плакал и при этом сходил с ума от счастья. Но прошли чудесные мгновения; дети вновь просияли, поцеловались в губки, по-прежнему крепко обнимаясь, и Матвей весело спросил, глядя в сияющие перед ним глазки:
- А сколько у нас деток будет, Леночка?
- Много, - также весело ответила та. - Столько, сколько вместит наша тёплая хата!
- Ура! - восторженно закричал Матвей. - Да здравствует наша будущая, самая огромная и самая тёплая хата!
- Ура! - подхватила Леночка.
И над лесом прокатилось эхо, которое угасло где-то далеко за болотом. После чего они долго гуляли по лесу и любовались природой, изучая окружающую жизнь и наслаждаясь песней своего сердца. И кто его знает, что им было приятней - слушать эту удивительную песню или созерцать необыкновенные краски и жизнь родной природы, - но, как бы там ни было, песни их сердец и родная природа составляли одно неразделимое целое, которое называлось Тора и было самым чудесным на свете...

Весь декабрь погода стояла чудесная. Снег - в основном по ночам - падал лёгкими серебристыми хлопьями, без всяких бурь и метелей, равномерно устилая землю мягким ослепительно-белым ковром и укрывая деревья и кусты лохматыми, необъятными шапками. Небо днём лишь изредка затягивалось облаками, но чаще всего было исполнено необычайной лазури, средь которой хоть и не грело особо, но ярко сияло солнце, исполняя душу неумолимой радостью и теплом. Зверью не составляло труда добраться сквозь пушистую толщу к корму, птицы тоже не испытывали трудностей с питанием; к тому же браконьеры обитателей Дедова леса не беспокоили, и, таким образом, вся многочисленная живность райских кущ была сыта легкодоступной пищей и счастлива безмерно.
И куликовская детвора была счастлива, всем сердцем радовалась жизни, на отлично училась в школе, и в своём счастье взлетала до Небес, порхая крылышками по необычайному райскому простору. А по выходным эта детвора играла на сенокосе в хоккей, с песнями гуляла вдоль полей, или всей гурьбой с песнями и Светланой Семёновной отправлялась в лес - покормить птиц, почитать лесную книгу да проверить, не изменилась ли его прекрасная жизнь, по-прежнему ли она весела, поёт своими сладкими устами да не страдает от браконьеров. И, конечно же, они умирали от счастья, видя, что ничего плохого в Дедовом лесу не произошло и не происходит, и этот огромный девственный массив, который неизвестно сколько лет назад посеял Бог, по-прежнему исполнен самого светлого и необыкновенного счастья - и поёт, поёт от радости ещё громче и веселее. Что не плачет, не горюет Тора, а наоборот, стала ещё прекраснее, чем прежде, и вместе с вековыми дубами и соснами поёт свою неумолкающую, божественную песню. И дети шепчут: "Тора, Тора, Тора! Ты самая прекрасная, самая певучая на свете!.." А Светлана Семёновна, весёлая и милая, кричит: "Дети! Осанну Торе!" - и вот уже Дедов лес гремит: "Тора, Тора, мы с тобою мир чудесный сотворим
И однажды над землёю наше знамя водрузим!

Знамя счастья и свободы всех, живущих на земле,
И в лазурном поднебесье, и в иной другой стране!.."
А потом:
- Да здравствует великое объединение всех народов!
- Ура! Ура! Ура! Самое великое объединение на свете!!!
Так незаметно подошёл "Новый год", и были в объятьях прекрасного праздника счастливые Дедов лес, болото и деревня. Как там Новый год хотели встретить звери и птицы - ясно: с чудесной морозной погодой, без сильного ветра, с ясным звёздным небом, без ружейных выстрелов, без рубки ёлок и с достаточным угощением. И люди с Торой им это устроили: погода в новогоднюю ночь выдалась чудесная, о какой и мечтали жители Дедова леса и болота; ёлок куликовцы не рубили, из ружей не палили, а собрали уйму харчей, чаю, самогонки и всем скопом с факелами да собаками отправились на заранее облюбованную полянку, простирающуюся вокруг огромной лохматой ёлки. Разложили костёр - едва ли не "пионерский" - и веселились вокруг ёлки до упаду. Взрослые, конечно же, активно разливали самогон в традиционные гранёные чарки - да закусывали своими куликовскими деликатесами. А дети налегали на чай, пироги и конфеты - да кружили хоровод, и пели веселые бесконечные песни. Светлана Семёновна была Снегурочкой, а её муж - Дедом Морозом. И Снегурочка нежно целовала да обнимала детей, пела с ними песни. А Дед Мороз пил с односельчанами самогон, бросал детям конфеты, танцевал, пел песни, рассказывал новогодние стишки, и вместе со всеми, как и Снегурочка, был необычайно весел.
Потом, когда все от души навеселились да едва ли не валились с ног от усталости и хмеля, развесили на ветвях новогодней ёлки и близстоящих деревьев оставшиеся харчи: сало, хлеб, пироги, конфеты да колбасы - спели осанну Торе, снегом потушили костёр и ушли восвояси. И сияла от счастья Тора, и радовалась людям, Дедову лесу и болоту сия красавица. Какая это была безумная, ни с чем несравнимая радость! Всем бы её увидеть!! Всем бы её услышать!!! Всем бы её понять!!!!
Но ничего, у людей есть сердца и души, и если кто-то пожелает эту радость увидеть, ощутить да понять, он приложит руку к сердцу, закроет глаза - и непременно её увидит, ощутит и, охваченный необыкновенной радостью, поймёт, а после поймёт и другое: то, что он самый счастливый на свете. А пока Тора сияла, радовалась за людей, устроивших в лесу такой необыкновенный праздник, и плакала от счастья.

Когда дети в толпе селян провожали "Снегурочку" домой, по ходу распевая песни, Леночка отвела её за руку в сторону и на ушко проговорила:
- Милая Светлана Семёновна, можно задать вам один очень важный для меня вопрос? Правда он очень интимный - вы не обидитесь?
- Что ты, моя сладкая девочка, - улыбнулась та, - спрашивай меня, о чём угодно; я не обижусь любому твоему вопросу.
- Чудесная наша, самая прекрасная, самая любимая учительница... - начала ласково и с душой Леночка. Но тут же поморщилась и, покачав головой, продолжила: - Нет, не так, не так следует обращаться к необыкновенному, божественному созданию. А вот так. Милый наш, златокрылый ангел, скажите, пожалуйста: почему вы не рожаете больше деток, а родили только Катеньку и Колю? Ведь вы такая милая, такая славная - и главное, самый справедливый, самый честный, самый примерный, самый добрый и самый отзывчивый на земле ангел! - Прекрасная учительница смотрела на свою маленькую ученицу широко открытыми глазами, а та, не дождавшись ответа, воодушевлённо продолжила: - Нам, людям, живущим на этой земле, нужно много таких, как вы, ангелов, чтобы прекрасней и счастливей была Тора. Чтобы наша необыкновенная красавица просто порхала от радости! Чтобы во Вселенной все живые существа были вот с такими огромными улыбками! И чтобы эти улыбки были не просто огромными, а самыми золотыми и светлыми! Чтобы, чтобы... ну, в общем, миленькая Светлана Семёновна, пожалуйста, родите ещё много детей - много-много! - чтобы заплакала от радости Тора. Ну, не можете родить много, так хоть родите ещё одного прекрасного, как сама, человечка, то есть ангела, - и за это вам скажут огромное спасибо люди, и за это безумно обрадуется Тора!
Леночка замолчала, прижала ручки к сердцу, словно ангел прижал крылышки, и в глазах её сверкнули необычайно искренние, чистые детские слёзы. А Светлана Семёновна долго не могла ничего сказать в ответ, поскольку едва ли не навзрыд плакала от такого монолога, который произнесла славная, необыкновенно прекрасная девочка. Она вообще в последнее время много плакала, радуясь счастью своих куликовских мальчиков и девочек и так же, как они, безумно влюбившись в Тору. Но вот, наконец, она вытерла слёзы и, в последний раз всхлипнув, проговорила:
- Ах, Леночка, милая моя, чудесная девочка, не могу я больше рожать, хоть и не старая ещё женщина. Не могу. Обращалась за помощью к врачам да Зосе, но и они бессильны оказать мне какую-либо помощь. Вот ведь какое у меня горе. А так бы рожала - непременно рожала, - пусть бы радовалась Тора.
Леночка нежно улыбнулась, крепко обняла Светлану Семёновну за шею, прижалась к её сердцу, поцеловала её в глаза и губы и ласково прошептала:
- Ну что ж, милая моя Светлана Семёновна, мой чудесный златокрылый ангел, не надо плакать, не надо, моя прекрасная, плакать. Мы, куликовские девочки, будем рожать за вас деток. Очень много нарожаем и до глубины души, до самых светлых и счастливых слёз порадуем Тору!
- Милая моя, прекрасная девочка, - только и прошептала в ответ счастливая учительница; и вновь расплакалась как девочка.
Вскоре селяне разошлись по домам, и погасли огни в окнах. Деревья в садах и лесу пощипывал мороз, а в небе сияла чудесная новогодняя сказка. Куликовцами владел крепкий, счастливый сон, и безумно счастлива была в эту ночь Тора...

А спустя два дня погода резко изменилась: внезапно подул южный ветер, принёсший совсем ненужное тепло с настоящими дождями и ливнями, - и началась ужасная оттепель, изменившая природу до неузнаваемости, покрыв её бурыми пятнами и обширными непроходимыми лужами. По деревне теперь приходилось ходить в сапогах, где воды было едва ли не по колено, и никто практически не выходил за околицу, где, чего доброго, случайно можно было и утопиться. К Рождеству так всё кругом залило, что впору было передвигаться по деревне и окрестностям на лодке. Взрослый деревенский люд сидел безвылазно в хатах, лишь выходя из них по нужде, за дровами да чтобы накормить скотину, благо дрова были сухие под стрехами, а на сеновалах заготовлено достаточно сена. Но детей не останавливали лужи, хотя местом сбора у них сейчас была не лавочка Зворыгиных, а тёплая изба Светланы Семёновны, натопленная добрыми берёзовыми дровами. И изба эта со всеми её домочадцами, сверкающими необычайно счастливыми лицами и улыбками, за несколько дней превратилась в некую маленькую, волшебную фабрику, где дети под руководством своей любимой учительницы изготовляли рождественские маски, всевозможные рукодельные подарки для односельчан, читали стихи и пели песни. И на столе перед ними всегда стоял самовар, в чашках - варенье; в мисках благоухало всевозможное печенье; бывали и сухарики медовые, и клюква в сахарной пудре, и пироги с брусникой, и баранки с маком, и мочёные яблоки...
Светлана Семёновна со всей душой помогала детям делать их смешные, а то и страшные маски (например, маски страшного козла и не менее страшного медведя), сувениры из соломки, желудей, шишек, бересты и прочего подручного материала, вместе с ними пела песни, и сама иной раз читала стихи - даже поэмы. Но частенько отойдёт к окошку и с песней в сердце посмотрит на детей - да и подумает с улыбкой: "Вот ведь какие они у меня прекрасные, сердцем благородные и душой красивые! И как любят Тору! Это самые чудесные дети на свете! А вместе с тем, как они любят друг друга! Какая чудесная любовь у Леночки с Матвеем, у Оли с Лёней, у Мити с Катей и Лиды с Колей! Ну а Стеша с Танечкой тоже, видать, кого-то из мальчиков любят, и, возможно, сердца их сейчас плачут, и души охвачены печалью. Но ничего, мои славные девочки, и вы у меня найдёте своих суженых, и вы будете на свете самыми счастливыми, ведь жизнь не кончается, и всех нас любит Тора!.." Потом подбежит к детям - и каждого по очереди расцелует, и дети ей ответят от всей души, от всего сердца хором: "Милая, прекрасная Светлана Семёновна, наша несравненная, нежная мамочка! Мы вас безумно любим, как нашу чудесную и единственную Тору!" И та просияет, и смахнёт слёзки, и почувствует себя самой счастливой на свете. Ну и что с того, что за окном лютый ветер и хлещет дождь по крыше? Главное - в душе огонь, и сердце полнится песней!

Наконец наступил канун Рождества, и дети прекрасно поколядовали в своих рождественских масках и нарядах: с песнями и плясками, топая по лужам у окон селян, раздавая свои рукодельные подарки, насобирали в сумки множество всякой всячины - пирогов, конфет, колбас, караваев, сыров да сухариков - и приволокли всё это в дом к Светлане Семёновне. А та в свою очередь побежала собирать гостей, и спустя каких-нибудь полчаса в светлой тёплой хате уже было необычайно весело; звучали рождественские песни в исполнении детей, надевших на лица маски; взрослые подпевали, танцевали, разогревались вином и самогоном, хорошо закусывали и от души хлопали детям. Очень быстро захмелели все - кто от доброго самогона, вина, а кто от песен, головокружительных танцев и счастья. Была и Светлана Семёновна хмельная; сердце её звонко стучало, душа пела необычайно весёлую песню, а глаза были исполнены сказочного, радужного сияния. И она частенько кричала, бросаясь в пляски: "Счастливого всем Рождества! Будьте счастливы, селяне! А главное, будьте счастливы, дети!.." - и плясала, плясала, искрясь и сияя, словно порхающий в небе ангел. А вообще, всем было весело: и Андрейке-пастуху, который не кричал в эту ночь "Смерть фашистским оккупантам!"; и Муле, этому доброму, абсолютно бескорыстному, просто необыкновенному еврею; и Фоме, напрочь порвавшему с браконьерством, а теперь преданно служащему Торе; и старому Дорофею, со светлой улыбкой потягивающему на лавочке у печки самокрутку; и Зосе, весело шепчущей рядом со славным старожилом какие-то свои добрые заклятья, - в общем, всем, всем, всем селянам, празднующим великий православный праздник.
И никто не заметил, как в самый разгар веселья, далеко за полночь, резко подул сильный северный ветер, совсем неожиданно и быстро сменивший своё прежнее направление, и температура начала быстро, буквально на глазах, падать. Катаклизм, да и только. И когда уже начали расходиться по домам, то лужи, деревья, крыльцо и забор стали покрываться скользкой ледяной коркой, отчего захмелевший люд не мог устоять на ногах и едва ли не на каждом шагу принялся падать. Над деревней стоял смех и весёлая безобидная ругань. Однако кое-как, без серьёзных ушибов, все достигли своих хат, и старый Дорофей, едва дыша, прокряхтел, идя под руку со Стешей:
- Вот уж кто-то, видать, добро нагрешил, что из одного ненастья попали в другое, ещё гадостнее да похуже. Жди беды, ох жди беды; то лёд, бес его подери, то чёртовы лужи.
А что ж сказала в ответ правнучка? Та сказала весело:
- Не сердись, дедуля. Хорошенько помолимся, и Бог отведёт от нас напасти.
К утру, между тем, уже стоял пятнадцатиградусный мороз, безжалостно охладивший воздух и землю; талая вода замёрзла, превратив растительный покров в сплошную непробиваемую льдину и напрочь, таким образом, отрезав доступ зверью ко всякому подножному корму. Но мало того: с серого неба плотной стеной валили бесконечные потоки тяжёлого, густого снега, что ничего вокруг не было видно, - лишь белая стена, жестоко давившая землю. И так продолжалось много дней, что весьма было сравнимо со страшным всемирным потопом, только вместо воды здесь буйствовал снег со свирепым ветром и лютым морозом.
Но рано или поздно должно было этому случиться: снег прекратился, облака разошлись, и на небе засияло долгожданное солнце, хотя и по-зимнему холодное, не в силах помешать жгучему двадцатиградусному морозу. Однако и это было прекрасно, и вновь с хорошим настроением весёлую песню пело сердце.
И вот - воскресное утро. Дети со Светланой Семёновной - на этот раз у её дома - гуляли на улице: играли в снежки, которые, как правило, не достигнув своей цели, налету рассыпались, и обсыпались снегом, правда не шибко резво, стараясь не угодить за шиворот; иной раз падали в снег, а однажды, под задорный смех, выкачали в сугробе и свою прекрасную учительницу, однако тут же её отряхнули, пожалели и расцеловали в щёчки. А над деревней клубился дым из труб, и сияло ясное, лазоревое небо; стоял мороз, но не было ветра, не было страшной, жестокой стужи. А каково было сердцам в это чудное зимнее утро? О, я уже говорил: сердца пели песню!
И вот неожиданно у Виноградовых залаяла собака. Тут же подхватил Байкал, звеня массивной цепью. За ними завыла Покоёвка. И вот уже сплошной лай понёсся над деревней. А дети закричали хором:
- Олень! Олень!.. - и сгрудились вокруг Светланы Семёновны, словно ища под её крыльями ангела защиты.
И та прошептала не то с ужасом, не то с беспокойством:
- О Господи! Олень! Олень идёт в деревню! - И от греха подальше увлекла детей в калитку.
И уже оттуда, из-за редкого штакетника, взбудораженная компания во все глаза смотрела на сильно истощённую оленуху, которая, словно слепая, ничего не видя перед собой, покачиваясь на ослабших ногах и не обращая внимания на свирепый лай собак, брела по улице и смотрела по сторонам умирающим взглядом.
- Боже, - прошептала Оля, - да она ведь голодная и, наверное, умирает!
И все дети вслед за нею с жалостью прошептали:
- Звери погибают! В Дедовом лесу бескормица! Погибают! Погибают! Погибают!..
- Да, - горестно согласилась Светлана Семёновна, - в Дедовом лесу бескормица. Звери голодают. Надо бы как-то помочь несчастным. Срочно нужно собирать собрание и поставить в известность Дятлово, район и всю общественность. Леночка, беги скоренько к папе: пусть запрягает Гнедка и поспешит к Михаилу Сергеевичу - да хорошенько расскажет, что тут у нас за несчастье приключилось. Михаил Сергеевич - хороший человек, он со своими дятловцами окажет нам помощь в сборе всевозможной еды для зверушек.
И Леночка скоренько побежала. А вместе с нею с печальной новостью побежали по хатам и остальные дети. В считанные минуты о трагедии в Дедовом лесу узнало всё куликовское население. В то время как Фома уже кормил у своего дома оленуху, вынеся ей за калитку охапку сухого клевера, хранившего в себе ещё аромат лета и нектар аппетитных цветочков.
Но странное - а может, удивительное - дело: только Семён Зворыгин после печального сообщения дочери выехал на Гнедке за ворота, как в деревню влетели лёгкие сани с самим Михаилом Сергеевичем. С лихого коня пар клубами валит, а седок, раскрасневшийся от мороза и необычайно взволнованный, кричит обеспокоено, позабыв поздороваться:
- Семён! Звери гибнут! В Дятлово на улице сейчас едва ли не умирает олень: лежит перед школой, совсем обессиленный, и дети его чем-то там сейчас поят и кормят. А в лесу, за околицей, нашли пару кабанов, никто их не убивал - сами околели.
- Да мы уж обо всём знаем, Михаил Сергеевич, - сокрушённо проговорил Семён. - К вам, в Дятлово, с тем же сообщением ехал. А коль приехали сами, то и прекрасно: время сократили; сейчас же соберём людей и обсудим, что дальше делать. В район-то сообщили?
- Сообщил. Попросили нас помочь зверью своими силами, поскольку по всему району это бедствие, и не хватает сил, рук, кормов да всякой там техники.
- Ладно, - решительно сказал Семён, - поможем. Слава богу, руки, всякие там корнеплоды да сено есть. Да и техникой какой-никакой располагаем; вот, уже имеется две лошадки.
- Колхоз выделит нам всех свободных лошадей.
- Это дело! А охотники в курсе?
- В курсе! Поставлено под ружьё всё дятловское стрелковое население.
- Тогда справимся; переживать нечего.
- И я так думаю: ведь этот народ лучше всех знает подходящие для подкормки места и самые удобные для подъезда к ним тропы. Да и кормушки правильно соорудит и не распугает погибающего зверя. А мы все поможем: мужики, бабы, старики да дети.
- Договорились. Вон уже бежит народ. Начинаем сходку.
По деревне уже летела толпа: впереди многочисленная детвора, а за нею - разных возрастов остальные куликовцы.
Собрание прошло быстро и слаженно, на котором был составлен чёткий план работ. При этом Дедов лес разбили на секторы, закрепляющиеся за жителями Дятлово и Куликов. Дубрава, окрестности мохового болота, включающие в себя густой заболоченный массив, примыкающий к канаве, и карьер, отводились под обеспечение "продовольствием" куликовцам, а всё остальное - старый осинник, где во время войны сгорел советский бомбардировщик со своим экипажем, боры и мелкие дубравы - брали под свою опеку дятловцы. Куликовцам в придачу присылалась ещё и лошадь с колхозной конюшни с прочными, надёжными санями и возницей. И работа закипела: мужики во главе с Фёдором Адамовичем и Фомой повалили в лес с пилами да топорами, а бабы с детьми под руководством Светланы Семёновны занялись сбором всевозможного фуража: сена, зерна, картофеля, моркови, свёклы - и складывали всё это у ворот в копны да засыпали в мешки и прочую тару. И деревенская улица выглядела довольно-таки необычно и странно в эту минуту: словно намечалась какая-то грандиозная ярмарка, где царит бесконечная суета, шум да гам, громоздятся ящики да мешки, возвышаются горки сена, просыпаются наземь зерно да картошка, лают собаки, мычит скот, квохчут куры, кричат петухи, благоухают душистые запахи. Не хватало лишь музыки, задорного смеха да сияющих улыбок на лицах счастливых торговцев и покупателей. Только где ж тут быть музыке, песням да смеху, когда беда случилась с Дедовым лесом, совсем неожиданно пришло к нему горе.
И вот уже отправился в дубраву первый воз с сеном да картофелем, и дети бегут за ним да кричат:
- Дядя Сеня! Вы только, смотрите, хорошенько кормите всех оленей да кабанчиков; пусть все звери кушают вволю!
А Леночка добавила:
- Смотри, папочка, не жалей несчастным корма! Будет мало - ещё насобираем!
- Да не волнуйтесь за зверей! - весело отозвался тот. - Они уже спасены. Вот только боюсь, кабы они не обожрались от счастья.
- Всё равно не жалей, папочка! - настойчиво кричала дочка. - Не помрут от сытости зверушки!
- Договорились! Накормим так, что станут толстыми как бочки! - И весело стал насвистывать "Осанну Торе".
Потом из Дятлово приехали обещанные сани, и работа ещё более заспорилась. Полозья саней за день начертили в лесу множество ровненьких да извилистых дорожек, на удобных площадках было сооружено достаточное количество кормушек, которые люди щедро заполнили сеном, зерном, картофелем да прочими корнеплодами; а по пути, вдоль полей да на опушках, выставлялись снопы ячменя, овса и проса, в чём очень нуждались куропатки и прочие бедствующие птицы.
Последний воз был отправлен в лес, когда уже совсем стемнело, и вековые сосны да дубы были озарены факелами с фонарями...
И вот наконец возвращаются из лесу кони да мужики, облепившие сани. И натруженная "тягловая сила", и люди-трудяги, видать, устали как собаки: первые, понурив голову, тяжело храпят, а вторые, прижавшись друг к другу спинами, дремлют, едва ли не свистя носами. А что же дети да бабы? Те знают своё дело: вынесли на улицу стол, поставили на него хлеб-соль, самовар, всякую там закуску, самогон - и встретили своих односельчан и гостя достойно. После чего Светлана Семёновна прокричала звонко - на всю деревню:
- Ну-ка, дети! Осанну Торе! Чтобы больше никогда не постигло её горе!
И те запели, а взрослые им помогали:
"Тора, Тора, мы с тобою мир чудесный сотворим
И однажды над землёю наше знамя водрузим!

Знамя счастья и свободы всех, живущих на земле,
И в лазурном поднебесье, и в иной другой стране!.."
Вот так, дружно, чудесно и сердечно, безропотно и в полном согласии, люди пришли на помощь зверью и спасли его от гибели. И в последствии эта помощь приходила всегда, как только жителям Дедова леса начинал грозить голод.

Однако с Крещением морозы наступили неимоверно сильные и колючие, с ветрами и метелями, настоящими полярными вьюгами, каких и старожилы не помнили. Теперь уже и люди, особенно старики, стали болеть. Дети практически не болели, поскольку были крепкие и закалённые, много времени проводя на улице. А вот старики - те, да, болели, и лечились в основном травами, которыми всех в деревне бескорыстно и от всего сердца снабжала Зося. Но что ни говори, а в большинстве случаев трав было явно недостаточно, и больному была необходима квалифицированная врачебная помощь с эффективными лекарствами, препаратами да уколами. И так как тяжёлая карета "скорой помощи" не могла из-за сильных заносов и бескрайних замёрзших луж проехать в деревню, Семён ездил на санях в Дятлово к фельдшеру и уже по его направлению отвозил больного в районную больницу. Но, таким образом, терялось много драгоценного времени, и больные зачастую находились между жизнью и смертью. Едва не умер Гришка Берёзкин, сильно простудившийся на своём крыльце, будучи не в состоянии открыть дверь в хату, изрядно напившись бог знает с кем и бог знает где самогона; его корову Милку поставил тогда в свой хлев Фома и кормил, как свою, исправно. Чуть не умерла и сама Зося от ужасной простуды, неосторожно задержавшись на студёной улице, возвращаясь от старого Дорофея, тоже простуженного и исходящего жутким кашлем. И Гришку, и Зосю, таким образом, Семёну по направлению фельдшера пришлось препроводить в районную больницу. А кроме них в больнице побывали и Андрейка-Смерть Фашистским Оккупантам, и Фёкла Рогожина, и Муля Абрамов. Но вот дети, эти милые, прекрасные куликовцы, они тоже, хоть и не сильно, но всё-таки болели; то носами потекут, то кашель случится, то горлышко заболит, то жар загорится. Но с их болезнями успешно справлялся фельдшер, и очень помогали Зосины травы. Поэтому в постели долго лежать не приходилось, и после лёгкого недуга чудесно выздоровевший очень скоро бежал на улицу.
Только вот что случилось в ясное воскресенье с пятнадцатиградусным морозом, когда отвыла ночная вьюга, а на небе после жуткой мрачной темени засияло долгожданное золотое солнце.
Дети все как один вывалили на улицу и с самодельными клюшками, изготовленными из крепких еловых кореньев, да с коньками побежали к сенокосу, где у них был каток посреди обширного замёрзшего плёса. Светланы Семёновны в этот раз с ними не было. Она немножко приболела и уже второй день не выходила из дому, изгоняя лёгкую простуду лекарствами, а большей частью травами, которыми щедро снабдила её Зося. Однако детей предупредила, чтобы соблюдали осторожность на сенокосе, дабы не провалиться под лёд коварной, слабо замёрзшей болотной лужи. И те весело прокричали:
- Не беспокойтесь, Светлана Семёновна! Не провалимся!
Но она поцеловала Катю с Колей и строго наказала:
- Смотрите, мои милые, играйте в хоккей и катайтесь только на нашем проверенном плёсе. В сторону - ни шагу! Понятно?
- Понятно, мамочка! - весело ответили те; расцеловали мамочку и со всей гурьбой полетели к сенокосу.
А воздух морозный. Иней с деревьев осыпается, на солнце серебрится. Снегири мороз своими крыльями разгоняют; с пылом да жаром рябину объедают. Синицы на людей, в их руки заглядывают, сальца или чего-нибудь съестного просят; и их мороз донимает, и им от лютого холода есть хочется.
И тут Лёнька достаёт из-за пазухи свёрток; разворачивает его, а там - кусочек сала, пронизанный верёвкой, и вешает угощение на берёзку - да приговаривает: "Сейчас полакомитесь, пернатые, ох и наедитесь свинины!" После чего с компанией как ни в чём не бывало продолжает движение. А за их спинами тут же раздаётся птичий гвалт, и начинается весёлая трапеза. Следующей, немного отойдя, на дерево повесила своё угощение Оля. За нею - Стеша; далее - Митя и все остальные. Лида Рогожина последней повесила на сук ели связку сухих грибов, почти выйдя из лесу, и уже сквозь гущу лозняка сиял простор туманного сенокоса. В то время как основная масса детей мгновением назад выбралась на этот сверкающий простор, и Оля, держа Лёню за руку, весело затянула:
"А ну-ка, песню нам пропой, весёлый ветер,
Весёлый ветер,
Весёлый ветер!..
А остальные подхватили:
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал!.."
Запела и Лида, весело выскочив вслед за всеми на сенокос, и уже пела третий куплет; как вдруг случайно она посмотрела в сторону (чего она туда посмотрела - бог его знает, ведь все смотрели вперёд и с песней в сердце созерцали волшебный простор сенокоса) - и громко, горестно, с необычайным волнением закричала:
- Ой, смотрите! Смотрите! Заяц! Заяц! Раненный!
Песня тут же оборвалась, и все певцы вслед за Лидой закричали - тоже горестно и с необычайным волнением:
- Заяц! Раненный! Окровавленный! Несчастный!..
Крупный беляк выскочил из-под маленькой пушистой ёлки, едва ли не полностью занесённой снегом, которая, видать, служила несчастному лёжкой, и тихонько бежал, а точнее, ковылял какими-то вымученными прыжками в нескольких шагах от всей дружной компании, намереваясь достичь лозняка, за которым шёл густой и тёмный ольшаник. Вся его спина была в крови, а за лопатками торчала впившаяся в тело сильная совиная лапа.
- Видали?! - крикнул Коля Путеев. - С совой зайчишка подрался!
- Вот это да! - подхватил Лёнька. - Видать, сову косой угробил, и сам в живых остался.
- Да, драма, - вздохнул Матвей.
- Ужасная драма, - горестно прошептала вслед за "суженым" Леночка, - необычайно страшная драма произошла ночью в кущах Дедова леса.
- Но он погибнет, - едва ли не плача, проговорила Лида, - он наверняка погибнет, если мы его не поймаем, не занесём домой и не вылечим.
- Пустое дело, - безнадёжно махнул рукой Левон. - Кто ж это поймает зайца, даже если он и раненный? Мы только пойдём за ним, а он как чесанёт в кусты - только его и видели. Вот если б была с нами Покоёвка, то другое дело; та б его изловила да и принесла к ногам, целого и невредимого. Мы бы его в свою очередь запёрли домой и вылечили. А так пустое дело; капут зайчишке. Так сказать, естественный отбор произошёл со зверушкой в природе.
- Прекрати нести чушь, Левон! - горестно и с обидой проговорила Лида. - Мы должны его изловить, и, думаю, сделать это - несложно. Ну вот, смотрите: опять залёг под ёлочку.
Заяц действительно пристроился под ёлкой, по-видимому, лишаясь уже последних сил, и прижал к окровавленной спине уши, не обращая внимания на людей; лишь только трепетно вздрагивала лапа совы, и капельки крови катились по снегу.
- Вот же зануда упрямая, - недовольно проговорил Лёнька, - не верит, что пустое дело зайцев ловить. Да, видать, ты и в самом деле не знаешь, что это такое - за зайцами бегать, даже если они и раненные. Ну ладно, сейчас увидишь. - И, обращаясь ко всей компании, воскликнул: - Ну что, братцы, поймаем несчастного, чтобы душенька Лиды успокоилась?
- Давайте по крайней мере попробуем, - с сочувствием проговорил Митя Воропаев. - А вдруг и получится - да вылечим зайца. Лежит ведь косой под ёлкой и вроде бежать никуда не собирается.
И остальные решительно согласились:
- Давайте! Давайте!..
- Тогда будем действовать по плану, - сказал Лёнька, - окружаем и наваливаемся всем скопом.
На том и порешили; побросали коньки и клюшки в снег и стали окружать несчастного, расставив руки. А тот лежит себе, прижав уши, под ёлочкой посреди болотца, ощетинившегося мёрзлой осокой, за которой простирался лозняк и тёмной массой навис ольшаник, и, казалось, безразличен к тому, что замышляют люди. Кольцо между тем почти сомкнулось; оставалось только Лёньке с Лидой соединиться и вместе со всеми пойти на зайца плотной стенкой. Как вдруг раздался треск - этот ужасный треск раскалывающейся льдины, которого никто из детей никогда уже до конца жизни своей не забудет, - и только Митя крикнул: "Берегись!", идя за Лидой следом, как та с криком: "Ой, мамочка, боюсь!" - ушла по грудь в воду.
И дети истерично закричали:
- Держись, Лидуль! Держись! Сейчас мы тебя вытащим! Ой, Боженька! Боже! Боже!.. Держись, милая!.. - На убегающего зайца уже внимания не обращали.
Лёня с Митей были ближе всех к несчастной и уже тянули к ней руки, и спустя каких-то несколько мгновений попытались вытащить её на берег. Но кромка льда с треском обломалась, и девочка едва ли не вместе со своими отважными спасателями с плачем да под крик и писк окружающих вновь ушла в ледяную воду. И только после того, как абсолютно все дети пришли утопающей на помощь, её спустя несколько минут общими усилиями удалось вытащить на берег. А ту уже прошиб озноб - не то от холода, не то от страха, а скорее всего от того и другого вместе, - и, трясясь всем телом, плакала. Вода на её шубке, валенках и тёплых шароварах клубилась паром, буквально на глазах замерзала и превращалась в хрустящую ледяную корку.
- Ой, ой... - плакала Лида, - мне холодно, я замерзаю... - В то время как дети, вымоченные и выкачанные в снегу, её обнимали, хлопали по ногам, ручки да щёчки растирали.
А спустя мгновение Лёнька как закричит:
- У кого есть спички?!
- Нет, нет спичек! - отозвались все, обхаживая Лиду.
- Тогда раздевайте, раздевайте её скорее! - вновь заорал Лёнька. - Снимайте эти чёртовы шаровары и валенки, оставьте только шубку!
Лида тряслась всем телом и ничего не могла сделать сама своими закоченевшими руками. Поэтому Лёнька, не дожидаясь помощи оторопевших друзей и подруг, сам решительно её разул, спустил с неё мокрые штаны, колготки, трусики и что есть силы стал растирать снегом; и кричит:
- Оля, милая, помогай!
И тут не только Оля, а и все опешившие поначалу дети стали ему помогать - и ноги Лиды, живот, щёки и руки стали стремительно покрываться здоровой краской. В считанные минуты девочке стало гораздо теплее. Однако она давно уже не считала себя маленькой девочкой, и, конечно же, ей было стыдно показывать свою наготу, даже в таком страшном случае, и она тихо со слезами прошептала, глядя, как друзья и подружки усердно заботятся о ней, спасая от обморожения, особенно Лёнька, остервенело растирая её живот, ноги и ягодицы:
- Мне стыдно, ребята; не смотрите туда.
А Лёнька, работая руками едва ли не из последних сил, говорит в ответ, задыхаясь:
- Молчи, Лидуль... молчи, милая... не до сантиментов... - И спустя пару минут спросил: - Ну, как ты, Лидушка? Потеплело?
- Мне уже тепло, Лёня, - со слезами проговорила та, - тепло. Побежали в деревню, в тёплую хату!
- Вот так? В таком виде? - сочувственно улыбнулся тот.
Сейчас же стал спускать с себя более или менее сухие штаны, под которыми были перешитые да перештопанные много раз мамины колготы из шерсти. Коля снял свои слегка подмоченные валенки и шарф, тут же с другими детьми обул, одел да закутал несколькими шарфами "любимую" - и всей гурьбой, позабыв о коньках да клюшках, понеслись назад, в деревню, по протоптанной тропинке, мимо оставленного на деревьях угощения птицам. Лёнька был без штанов, в одних колготках; Коля - босиком, без шарфа; Матвей, расставшись со своим шарфиком, нёс мокрый валенок Лиды, в котором лежали такие же мокрые шаровары, колготки и трусики; Леночка бежала следом; Митя держал другой валенок несчастной; почти у всех не было шарфов на шее, которые пошли на утепление Лиды. Все, в том числе и Лёня с Колей, то и дело кричали:
- Ну как, Лида, не холодно?
А та со слезами отвечала:
- Нет, ребята, мне уже жарко! Я вся в поту! Сами-то не замёрзнете?
- Ты за нас не беспокойся! - весело отвечали те. - Солдаты не замерзают!..
По деревне дети уже летели красные как раки, обливаясь потом и умирая от жажды, в тяжеленных, как гири, валенках. Гришка Берёзкин, увидев этакую кавалькаду из окна своего дома, мгновенно выскочил на крыльцо и недоумённо крикнул:
- Эй, голытьба! Это что вы тут такое вытворяете?! Носитесь без штанов по деревне в этакий морозище! А ну-ка, надеть штаны и обуться!
Тут Митя хотел что-то ответить; повернулся, рот раскрыл - да, видать, неверно сделал шаг: оступился и с криком: "Ах, мать твою!" - растянулся на дороге. Лёнька бежал следом за ним; споткнулся об него и, тоже прокричав незначительную скабрёзность, растянулся. Однако оба тут же поднялись, устремляясь вперёд, и Лёнька, помахав кулаком, наконец ответил Берёзкину:
- Ну, Гришка, смотри! Докаркаешься у меня, проклятый; забор поломаю!
Гришка на этот раз ничего не ответил, а выскочил на улицу и побежал за детьми. Спустя мгновение за ним уже летел Фома. За Фомой тут же поспешили Никола и Вера Воропаевы, которые что-то сокрушённо кричали и просили детей остановиться. На шум из своей хаты выбежали Светлана Семёновна со Степаном, и оба присоединились к взрослым - дети же гурьбой тем временем влетели во двор пострадавшей. Тут из окна выглянула Фёкла Рогожина, а увидев обледенелую шубку на дочери, не её шаровары и валенки, Лёньку в колготках, Колю в одних носках - да почти всех детей без шарфиков, горестно заголосила и, заковыляв с помощью костылей на крылечко, принялась обнимать дочь и навзрыд плакать. А Устин кричит, глядя на обезумевшую жену:
- В хату, в хату её веди! - Однако сам вслед за женой выскочил за порог, сгрёб под мышку дочь и понёс её на лавку.
Между тем уже собралась вся деревня, в том числе и Муля Абрамов, и Андрейка-Смерть Фашистским Оккупантам, который орал своё привычное, но совсем неуместное в этот раз заклятье: "Смерть фашистским оккупантам! Смерть фашистским оккупантам! Смерть фашистским оккупантам!..", и Дорофей с Адамом и Марфой, и старшие Зворыгины с Виноградовыми, и Фёдор Адамович с Анной Фелициановной, и, наконец, Зося. Но Степан тут же снял с себя телогрейку, обвернул ею ноги сына и унёс того на руках в свою хату. Лёнька, попрощавшись с друзьями и поцеловав Лиду, побежал домой своим ходом. Светлана Семёновна с остальными односельчанами осталась в хате, чтобы принять участие в заботе о пострадавшей. Однако основная публика, в том числе и дети, вскоре разбежалась по домам, и спустя совсем коротенькое время взрослая часть воротилась со всевозможными травами, горчичниками, натираниями и вареньями. Началась такая кутерьма, о которой без содрогания невозможно и подумать: одни трудились над Лидой, а другие уже бежали со своей помощью и заботой к Коле и Левону, Танечке, Оле и Мите, Кате, Лене, Стеше и Матвею, которые уже были раздеты и лежали в тёплой постели под ватными одеялом, пили горячий чай с малиной, тимьяном, хвоей, мёдом и принимали аспирин да прочие капли и таблетки. Все горевали: и взрослые, и дети; первые переживали за здоровье всех детей, а вторые думали и плакали только о Лиде.
Между тем Лёнька лежал в постели, насупившись как сыч: видите ли, родители уложили его без надобности в постель, заставляют пить осточертевший малиновый чай и не разрешают бежать к Лиде; Колю мама с папой облепили всего горчичниками и запеленали в тёплое одеяло, как новорожденного; Оля с натянутым до носа одеялом лежала в постели и плакала: "Как там Лидуля? Как Коля? Как все ребята? Как мой Лёнечка?.." В общем, всем детям было несладко в эту минуту, переживая друг за друга, а большей частью за Лиду, за свою милую, прекрасную Лидушку. А вот той было по-настоящему худо: она сильно простудилась, её болезнь прогрессировала, и от чаю да всяких снадобий вряд ли можно было ждать какого-либо толку. С лавки её уже перенесли на кровать, и лежала она на ней совсем голенькая. Зося её чем-то натирала, а родители несчастной девочки и односельчане ей по очереди помогали. Однако больную уже трясло; разгоралась температура, и трепетное тельце стремительно наполнялось жаром.
И вот Зося, нежно поцеловав девочку в лоб, бережно укрыла её одеялом, дала выпить какой-то настой и тихо с болью проговорила:
- Запрягай, Семён, Гнедка и скоренько езжай за фельдшером.
Тот вылетел из хаты пулей и спустя несколько минут уже гнал коня в Дятлово.
Фельдшер, старенький поселковый лекарь Лукич, как его все величали, щупленький на вид, с тонким морщинистым лицом, украшенным круглыми очками, только взял Лиду за руку и взглянул в её наполненные горем глаза, не долго думая, промолвил:
- Да, плохо дело. Как же так можно, неосторожно-то, в такую морозную зиму гулять по сенокосу! - Бережно откинул одеяло и принялся прослушивать несчастную стетоскопом. Потом слегка нажал пальцами на низ живота: - Здесь не болит, милая?
- Не знаю... - печально и боязливо проговорила та. - Может быть... чуть-чуть болит.
- Та-ак... - задумчиво промолвил Лукич и, просунув ладонь под пылающую поясницу, пожал и там, внимательно глядя на Лиду.
А та тут же поморщилась, заплакала и сквозь слёзы прошептала:
- Вот здесь болит, дядя Лукич, очень болит.
- Ну прости, прости, лебёдушка, - ласково проговорил старик, убирая прочь от пылающего тела свои старческие, но нежные ладони, - больше не буду тебя беспокоить; отдыхай, Лидушка, отдыхай, моя милая.
После чего фельдшер нежно погладил больную по голове, бережно укрыл её одеялом, сокрушённо посмотрел на её родителей и упавшим голосом проговорил:
- Сильная простуда у девочки, с которой стремительно развивается какая-то плохая болезнь. Возможно, кроме лёгких, досталось и ещё чему-то очень важному в организме. Например: матке, почкам и прочим... - он тяжело вздохнул, - внутренним органам. Как бы там ни было, необходимо тщательное исследование, проведение анализов и прочее в условиях обеспеченной всем необходимым для этого больницы - иначе не определишь, - а у нас нет времени на раздумья. Поэтому немедленно надо везти в больницу. Немедленно!
Мать несчастной после таких неутешительных слов тут же упала перед дочерью на единственное колено и что есть силы заголосила:
- Ах, помирает моя доченька! Ах, я знаю - помирает моя сладенькая! Помоги нам, Боженька! Помоги! Пожалей нашу девочку! Прошу Тебя, пожалей! Не отнимай от нас нашу кровинушку! А как же мы будем жить без неё?! Какая ж будет наша жизнь без родимой?! Ай-ай-ай! Люди! Люди! Люди! Помогите нам! Ай, помогите! Христа ради, помогите! Рабыней буду! До конца дней пойду в услужение! Помогите! Помогите!..
Отец заплакал и, сотрясаясь да всхлипывая, отошёл к печке. Вслед за чем Светлана Семёновна не сдержалась, сама зарыдала и выбежала из хаты. Анна Фелициановна с Марфой обняли несчастную мать, подняли с колена и отвели на стоявшую у противоположной стены кушетку. А Антонина Зворыгина с Зинаидой Виноградовой принялись собирать Лиду в дорогу: одели её в свежее бельё, прочую тёплую одежду, затем закутали трясущуюся в толстые ватные одеяла и понесли в сани. По пути фельдшер сказал Семёну:
- Отвезём, Сеня, Лиду к нам, в Дятлово, в мою тёплую хату. А оттуда уже вызовем "скорую". Так будет быстрей и надёжней, чем ты её сам повезёшь в больницу.
- Хорошо, - кивнул нетерпеливо Семён, - только поехали, Лукич, скорее.
Так и сделали: Лиду отвезли в Дятлово к Лукичу, в его жарко натопленную хату, и уже оттуда вызвали "скорую". Та приехала быстро - не прошло и часу. Между тем как состояние больной резко ухудшилось, она бредила, вспоминая в бреду Колю, друзей, подруг, родителей, Светлану Семёновну, Покоёвку, Дедов лес, канаву, и теряла сознание. Температура была - 40, и Лукич с Семёном, будучи совершенно беспомощными, едва ли не рыдали от горя, прикладывая к горячему лбу несчастной ледяные примочки и натирая её тело спиртом; ещё фельдшер дал больной какие-то жаропонижающие таблетки и настой, переданный Зосей. Но не помогали ни холодные примочки, ни спирт, ни бесполезные таблетки и снадобье. И лишь с приездом "скорой помощи", когда бедной девочке сделали необходимый укол - да не один, состояние её временно улучшилось, хотя ей было очень плохо, и глаза горели мертвенно бледным пламенем. На носилках её отнесли в машину и наконец повезли в больницу - по заснеженной дороге, по колючему морозу, мимо Дедова леса, за которым простиралось прекрасное моховое болото...

Лида умерла спустя пять дней, ночью, на руках родителей и в страшных муках; у неё были застужены матка, селезёнка, коленные суставы, лёгкие и, что самое страшное, почки, которые отказали почти мгновенно - и не было на спасение никакой надежды. Вернее, надежду все лелеяли; одни усиленно лечили безнадёжно больную, другие молились за её выздоровление Богу. Однако всё это было напрасно: не стало прекрасной девочки, умерла, ушла в Небеса милая - которая любила рисовать, любила своих родителей, друзей, односельчан, иных людей и Тору.
Не стоит рассказывать о том горе, которое постигло Кулики, и прежде всего - родителей Лиды, поскольку о страшном горе словами всё равно не расскажешь: его надо видеть, чтобы принять в сердце, чтобы это сердце заплакало и закричало на весь мир, на всю планету: "Милая, прекрасная девочка! Зачем ты умерла?! Зачем ты ушла от нас?! Зачем ты уже не живёшь на этом свете?! Зачем ты осиротила Тору?!" Это было страшное горе. И всё тут.

Однажды, спустя несколько дней после похорон Лиды, дети со Светланой Семёновной сидели в дубраве под огромным дубом и вспоминали свою односельчанку, свою милую, прекрасную девочку, необыкновенную, чудесную подружку, и произнесли о ней очень много тёплых и прекрасных слов, от которых все плакали, и особенно очень много и горько плакал Коля. Прекрасная мать нежно обнимала своего сына, прижимала его к сердцу и не в силах была его утешить. А тот плакал и плакал, и казалось, лес тоже плакал от его рыданий. И вот наконец Коля осилил себя и проговорил - от всей души, от всего сердца:
- Мамочка, милая моя, прекрасная мамочка! Я так любил Лиду! Я её так любил! Как тебя, как папу, как Тору! Как же я теперь буду жить без неё на этом свете?! Как, моя милая, прекрасная мамочка?! Как?!
Дети со слезами смотрели на своего друга и с болью в сердце ожидали, что ответит ему его прекрасная мать. И та ответила ласково, вместе с сыном и всеми остальными проливая слёзы:
- Ты будешь жить с любовью, сынок, - с чистой, необыкновенной любовью. Будешь жить многие, долгие годы, помня и храня в своём сердце Лиду. И эта любовь, это прекрасное нетленное чувство поможет тебе пережить горе и стать по-настоящему счастливым. А сейчас плачь, мой сынок, горько плачь, чтобы слышали тебя все звери и птицы, чтобы слышал тебя Дедов лес, чтобы слышала Тора. Поскольку лишь с рекой слёз уплывёт твоё горе, а иначе на всю жизнь останется в сердце. Плачь, сынок, горько плачь. И мы вместе с тобой поплачем, горько поплачем, милый.
И они плакали, очень горько плакали, чтобы слышали звери и птицы, чтобы слышал весь Дедов лес, чудесное моховое болото, чтобы слышала Тора.
Потом говорили о любви. И Светлана Семёновна спрашивала у своих воспитанников, такими ли они будут через несколько лет, когда вырастут и станут взрослыми: добрыми, ласковыми, сердечными, отзывчивыми, любящими и не забывающими друзей, односельчан, родителей; помнящими о Лиде и заботящимися о Торе? И те отвечали наперебой, с твёрдой уверенностью, что ничего в их жизни и сердцах с возрастом не изменится. Что они так же, как и прежде, будут любить друг друга, односельчан, Дедов лес, Тору, Светлану Семёновну, родителей, всех-всех людей на свете, и до гробовой доски сохранят в своих сердцах Лиду, эту милую, необыкновенную девочку.
С такими твёрдыми и оптимистичными заверениями и заканчивается эта глава, в которой Матвей, кроме всего прочего, познал, что значит потерять подругу, которую, как и все куликовские дети, всей душой любил и, как всё прекрасное, нёс по жизни в своём сердце.
Остаётся лишь добавить, что со смертью Лиды в колхозном правлении серьёзно заговорили об осушке болота, и этот вопрос звучал довольно-таки остро, поскольку все беды - невозможность добраться до полей техники, недобор зерновых, в то время как кругом простираются огромные, залитые водой площади; люди проваливаются зимой под лёд, отчего болеют и даже умирают, и прочее, и прочее, и прочее - были связаны с ним, этим прекрасным, исполненным живительной влагой, изобилующим редкой флорой и фауной да сверкающим многочисленными плёсами местом. Но вопрос вопросом, а Дедов лес с болотом так и не тронули тогда - ни в ту, ни в последующие зимы. Их тронули гораздо позднее, спустя многие годы, и это были страшные дни в истории Торы. А пока Тора жила и процветала, любуясь прекрасным моховым болотом, плёсами, канавой и Дедовым лесом. Дожидалась великого объединения народов. И сожалела, очень сильно сожалела по смерти Лиды, своей славной, милой дочери.

Продолжение следует
Начало смотри в проекте