Нежанровый роман (Людям всей планеты посвящается)
Часть вторая МОЛОДОЙ ПОБЕГ ИЛИ МУКИ И РАДОСТИ ПОЗНАНИЯ

Глава одиннадцатая

Прошло два месяца с начала учебного года, дети и думать прекратили об антихристе, однако иной раз вспоминали о своей необыкновенной операции да хохотали по этому поводу вволю. И что за это время изменилось? В первую очередь - природа, приобретшая абсолютно новый вид с удивительно сочными, яркими красками. Дедов лес из изумрудного превратился в красно-золотой с малахитовым отливом. Поля позеленели от проросших озимых. А от обильных осенних дождей дороги совсем раскисли, превратились в грязные бесконечные лужи. Болото же стало абсолютно непроходимым, и надо было хорошо знать местность, чтобы по едва приметной тропинке, вьющейся меж густых орешников, ольшаников и лозняков, пробраться на мхи за клюквой. Однако счастливые жители Куликов прекрасно знали все видимые и невидимые дорожки Дедова леса и тащили по ним в дом уйму грибов и ягоды. Ужей да прочих змей в лесу не стало: все попрятались в свои гнёзда на зимовку. Давно улетели в тёплые края журавли и аисты, а вместе с ними и перепёлки с коростелями, и по вечерам теперь в деревне да за околицей было тихо, лишь в осеннем лесу тявкали лисы, кричали совы, да во дворах от нечего делать иной раз тишину нарушали собаки.
Дети уже не засиживались допоздна на лавочке Зворыгиных, поскольку было холодно; да и нужно было делать уроки, которые, как правило, выполнялись на отлично. И за выполнением домашнего задания зорко следили не только родители, но и Светлана Семёновна со своей любовью и сердцем, от души гордившаяся своими учениками и уделявшая им больше времени, нежели своему домашнему хозяйству.
Левон из двоечника по какому-то волшебству неожиданно для всех - в первую очередь родителей, директора и учителей школы - превратился в круглого отличника и приносил, таким образом, домой одни "пятёрки", позабыв, что такое "двойки", "тройки" и даже "четвёрки". Но, конечно же, куликовские дети и Светлана Семёновна прекрасно знали причину столь чудесного превращения: во всём были виноваты Любовь и Тора - вот они истинные и чудесные волшебники.
Прекрасно учились и "любимая", и друзья Лёни, в том числе и наши первоклашки: Лена, Матвей и Стеша. Хотя пребывание Матвея в школе вряд ли можно было назвать учёбой, поскольку всё то, что его одноклассники изучали, он давно уже изучил и знал на отлично. И когда дети хором заучивали буквы, он тихонько читал книгу, в основном стихи или что-нибудь о природе. А когда на уроке математики выполняли с помощью счёт и палочек простые вычисления, решал сложные арифметические задачи. Но, конечно же, он помогал и "суженой" своей со Стешей, и те быстро осваивали материал, а от успехов в учёбе были на седьмом небе. Помогал и остальным одноклассникам, и те его за это - и не только за это, а и за его золотое сердце и добрую душу - очень любили.
Учёба учёбой, пятёрки пятёрками, но по выходным дети и отдыхали, и работали. Работали дома, помогая родителям по хозяйству; в огороде, приводя его в порядок; и в лесу, обеспечивая себя дровами. А отдыхали, как всегда: гуляя за околицей с песнями; сидя на лавочке у Зворыгиных, разговаривая о жизни, Торе и любуясь Дедовым лесом с его необычайным теплом и прелестью. Частенько выходили и к сенокосу, чтобы вновь встретиться с лосем, только тот, по-видимому, уже избегал с людьми встречи и с приближением зимних холодов стал осторожничать и таиться. Подходили и к моховому болоту, чтобы полюбоваться прекрасной пернатой дичью, но и та с тетеревами да глухарями не подпускала к себе близко, избегала встречи с человеком и стремительно поднималась на крыло довольно далеко, что из-за зарослей сосёнок, берёз, лозняка да прочей болотной растительности ничего, кроме мерцающих теней, не было видно. Видно-то не было, но шум стремительных крыльев так будоражил душу, так веселил сердце, что казалось, это были самые чудесные звуки на свете. А ещё воздух болота и Дедова леса, краски и тепло окружающей природы доводили до безумия, и дети, возвращаясь домой, громко и восторженно пели осанну Торе:
"Тора, Тора, мы с тобою мир чудесный сотворим
И однажды над землёю наше знамя водрузим!.."
Где ж тут не учиться на отлично? Где ж тут не быть счастливым, добрым? Где ж тут не быть истинным сыном или дочерью Торы?
"Тора, Тора, мы украсим кущи светлые твои,
Мы залечим и загладим раны старые земли!

Зацветёшь ты, как сияет пламень утренней зари,
Запоёшь ты во Вселенной, как в сирени - соловьи!.."
Ты должна гордиться, Тора, своими детьми! Это твоя радость, твоя надежда, твоё счастье! И ты будешь жить и процветать, пока рождаются на свет такие дети, и станешь ещё краше - самой прекрасной на свете!
"А для этого всем сердцем будем мы тебе служить,
Зло со свету изживая, да добро одно плодить.

Да бросая в пепел семя, чтоб росли на нём леса,
Чтоб в полях благоухали золотистые хлеба!

Тора, Тора, ты прекрасна! Ты - божественный венок!
Мы поём тебе осанну, это наш тебе цветок!

Славься, славься, дорогая, и сияй во все века!
Песни пой, беды не зная, и будь счастлива всегда!"
Однако очень скоро пролетела первая четверть. Наступили школьные каникулы. И было ясное воскресное утро - настолько ясное, что глаза болели от лазури и лучей, струящихся с тёплого небосвода. Матвей с дедушкой и бабушкой, а также Леночка с родителями погрузились на телегу и, взяв с собой пилы, топоры да Байкала, отправились в лес за дровами, в одно местечко у болота, где Семёну в лесничестве разрешили произвести санитарную рубку: срубить несколько престарелых берёзок и сухостой, который когда-то являлся живой елью, сосной или осиной. Ехали по лесной дорожке, пронизанной корнями могучих дубов и елей, обменивались какими-то тёплыми словами, смеялись и улыбались, хотя и трясло нещадно; а улыбались не только друг другу, но и природе, простирающей к ним свои объятья. Дети большей частью старались не мешать взрослым вести свою беседу и тихо обсуждали свою тему, точнее, свою сладкую проблему, которая так сладко, так прочно связала их сердца и души. Но те, напротив, ни на минуту не оставляли их без внимания и то и дело подтрунивали: "Ну что, молодёжь, когда свадьбу сыграем?", "Матвей, а дедушка с бабушкой приготовили тебе свадебный смокинг?", "Леночка, пошила тебе мама свадебное платье?", "Ох и красивые ж у нас будут внуки!", "И правнуки!"... Дети, конечно же, не обижались таким безобидным репликам и весело смеялись, хотя и смущались немного. А ещё нежно смотрели друг другу в глаза, исполненные светлой, искренней любовью.
Но вот наконец и намеченное место, вот те самые престарелые берёзки с почерневшими стволами и сухостой в виде трёх сосёнок, ели и осины.
- Приехали, - весело сказал Семён и спрыгнул с телеги.
Вслед за ним спрыгнули Антонина и дети, и осторожно сошли Фёдор Адамович с Анной Фелициановной. Пока мужчины распрягали Гнедка, а Анна Фелициановна сгружала на землю топоры и пилы, Антонина потянулась, осветив улыбкой старую рощу, и с детьми пошла бродить меж деревьев, поросших мхом и кое-где пронизанных дуплами. Красивая она была женщина; стройная, сильная, с высокой упругой грудью и узкой спортивной талией; тугая коса на плече покоится, а глаза - ясные, голубые, светят добрым весёлым сиянием; губы - нежные, сочные, алые, всё целовали бы да целовали. Что-то сказочное было в этом образе, и не спроста Семён постоянно твердил ей: "Тонечка, я ведь взял тебя из сказки!" "Я знаю, милый, - весело отвечала та. - То прекрасная сказка!" И вот эта сказочная женщина бродила с детьми меж деревьев, сияла своей сказочной улыбкой и говорила, показывая рукой на вековые стволы:
- Вот, видите, какие великаны повырастали! Это ж, сколько лет расти надо было, чтобы вымахать такими?
- Лет двести, не меньше, - весело сказала дочка.
- Необыкновенные великаны, - восторженно добавил Матвей. А спустя мгновение изменился в лице и печально промолвил: - И этих великанов мы сейчас пилить будем.
- Ну что ж, - проговорила сочувственно Антонина, - пришло время, и некоторых из них мы спилим. Но спилим уже отживших свой век, окончательно высохших, чтобы легче дышалось и вольготней жилось здоровым. А вот это дерево, - и она показала рукой на огромную высохшую осину, всю - снизу доверху - пронизанную дуплами, - мы пилить не будем, хоть и высохло окончательно.
- Почему? - весело воскликнули дети; они так рады были дальнейшему существованию среди природы этого огромного высохшего дерева, что на их лицах вспыхнули необыкновенные улыбки.
- Потому что это дерево очень дуплистое, и в нём находят приют всевозможные пичужки, летучие мыши, дикие пчёлы и совы.
- Ура! - закричали дети. - Многие годы ещё будет стоять здесь осинка! И будут в нём жить пичужки, летучие мыши, пчёлки и совы!
- Да, - весело проговорила Антонина, - много-много лет простоит ещё здесь осинка и принесёт огромную пользу Торе. - Вслед за чем она обняла детей, поцеловала каждого и добавила: - Любите не только здоровые живые, но и мёртвые дуплистые деревья: все они по-своему полезны, душевны и красивы.
- А мы любим, - нежно ответили те, - и за каждое дерево переживаем. И нам будет очень жалко смотреть, как под вашими пилами да топорами эти деревья исчезнут.
- Ну что ж, - сочувственно улыбнулась Антонина, и глаза её так засияли, что казалось, вот-вот она заплачет, - вместо этих деревьев мы посадим новые. - Потом она нежно потрепала детей по голове и ласково промолвила: - Ах, милые мои жених и невеста, вы у меня ещё такие маленькие, но так крепко друг дружку любите - не только Тору! Скажите, мои любимые: а как вы любите, что движет вашей любовью?
- Мы любим душой и сердцем, мамочка, - нежно сказала Леночка. - И нашей любовью движут самые прекрасные чувства, какие только есть на свете, от которых просто сходишь с ума, не спишь всю ночь и не находишь себе ни места, ни покоя.
А Матвей добавил:
- Тётя Тоня, я очень люблю Леночку - всей душой, всем сердцем! Это самая прекрасная девочка на свете! И ни у одной девочки на свете нет такой прекрасной души и такого золотого сердца, как у неё, моей милой Ромашечки! Я ей верю, и знаю, что она никогда мне не изменит и всю жизнь будет моею. Честнее и прекраснее человека, чем она, нет во всём мире! Я за Леночку жизнь отдам, если понадобится, лишь бы она многие-многие годы хорошела и цвела на этом свете на радость мне, людям, вам с дядей Сеней и Торе!
После таких детских откровений Антонина с глубоким вздохом закрыла глаза и с чувством прошептала:
- Ох, Боже, Боже... у меня такая счастливая дочь! И зять необычайно прекрасный! Счастья вам, мои любимые, огромного счастья! И мы с папой, дедушкой и бабушкой вместе с вами будем счастливы. - После чего поцеловала обоих в голову и прижала к сердцу; а из глаз заструились слёзы.
Прошло ещё несколько минут; мужчины взялись за пилу и принялись пилить засохшую ель; женщины подпёрли её длинными шестами. А дети стояли в стороне и скрепя сердце наблюдали. Особых усилий не понадобилось, чтоб распилить полусгнивший ствол, и тот упал на землю едва ли не через минуту, разбросав по сторонам истлевшие остатки коры и сучья. Затем спилили две берёзы и сосну в почти таком же, как и ель, состоянии. Все поваленные деревья не представляли особой ценности, однако с каждым падением обречённого ствола дети тяжело вздыхали и горестно говорили: "Ох, несчастная ёлочка! Ох, несчастная берёзка! Ох, несчастная сосна!.." Вслед за чем мёртвые стволы взрослые освободили от сучьев, распилили на брёвна и сложили в штабеля. А дети тем временем сучья сносили да таскали в кучу, и, таким образом, приводили в порядок поляну. Когда с работой было покончено - а прошло уж несколько часов, - разожгли небольшой костёр - подальше от сухих деревьев на поляне - и на рожнах поджарили сало, то и дело прикладывая его к хлебу, отчего тот получился жирным и душистым и прямо исходил необыкновенным ароматом; выложили из котомки на рушник лук, несколько картофелин в мундирах, яйца, сваренные вкрутую, солёные огурцы, пару бутылок молока - и славно пообедали. Было очень вкусно, особенно детям, которые еду уплетали за обе щеки, и к концу обеда на рушнике не осталось ни крошки: все крошки, а также яйцо, кусочек сала и два ломтика хлеба достались коню и собаке.
Семён поднялся скорее всех и, встряхнув рушник, весело сказал детям:
- Ну что ж, детвора, вкусно пообедали, а теперь нам надо одно дело сделать
- Какое? - радостно спросили Матвей с Леночкой, вставая.
- Какое? - улыбнулся тот. - Сейчас увидите. - И достал из кармана две шишки: ели и сосны. - Здесь у меня семена ели и сосёнки, которые надо посадить на месте их умерших сородичей. Поможете?
- Поможем! - весело закричали дети. - И мама поможет! И бабушка с дедушкой!
И вот Семён ошелушил шишки; потом все вшестером выкопали во влажной земле неглубокие лунки и бросили в них семя. И дети нежно приговаривали, засыпая землёй лунки: "Растите, дорогие ёлочки, стремитесь в небо, милые сосёнки, самыми красивыми, самыми пушистыми, самыми высокими деревьями на свете! И пусть вам здесь будет тепло, и пусть вам солнышко весело светит!.."
- Ну вот и готово, - наконец сказал Семён. - А теперь предлагаю сходить на болото да посмотреть, что там у нас с клюквой.
- А заодно посмотрим, всё ли в порядке с тетеревами, - добавил Фёдор Адамович.
Дети с радостью согласились. Но женщины наотрез отказались, сославшись на усталость.
- Вы уж идите без нас, - с улыбкой проговорила Антонина, - а мы с бабушкой здесь природой полюбуемся - да за Гнедком присмотрим.
- И возьмите, детки, баночку под клюкву, - ласково проговорила Анна Фелициановна. - Принесите свежей ягодки, а я дома киселя сварю - да с сухариками полакомимся.
Что те и сделали: взяли банку из-под огурцов и весело пошли на болото с взрослыми. Байкал, как всегда, бежал впереди, осматривал да обнюхивал каждый куст и тыкал носом в землю.
Болото в этот день - как, впрочем, и в другие дни - было необычайно красивым; напоённый влагой мох сиял россыпями самоцветов, и потянутые паутинкой сосёнки, берёзки и багульник были щедро залиты солнцем. А над всей этой прелестью клубилась дымка, как какой-то волшебный туман, и бередила душу и сердце, как багульника сладкий дурман. Ах, как хотелось детям сейчас же далеко и глубоко проникнуть в эту сказку! Как им хотелось в эту минуту стать глухарями да тетеревами и полетать, покружить над этим сказочным царством, полюбоваться с высоты птичьего полёта его прелестью! Ах, да ладно, не надо становиться тетеревами, не надо становиться глухарями - хотя бы просто пройтись по этому сияющему, поющему и благоухающему болоту обыкновенным честным человеком; ощутить необыкновенную мягкость моха, насладиться блеском потянутых паутинкой деревьев, трав и кустов; наконец полюбоваться рубиновыми россыпями клюквы! И они попытались это сделать, сделав твёрдый и решительный шаг в страну древнего моха. Но где там! Вода сразу хлынула из недр и едва ли не затекла в невысокие детские сапожки.
- Ой, - сокрушённо промолвила Леночка, печальными глазами глядя на Матвея, - мы не сможем с тобой пройтись по болоту, любимый мой Матвеюшка.
- Ничего, любимая, - с улыбкой успокоил тот, - походим с краю болота. И отсюда можно любоваться его прелестями.
- Да, - сказал Семён, улыбнувшись детям, - вы уж не расстраивайтесь и оставайтесь там, где стоите. А мы с дедушкой пройдёмся по мху и насобираем немного клюквы. Сапоги у нас высокие и ноги не замочим.
Между тем Байкал отбежал довольно далеко и во весь опор обыскивал болото. И какое-то странное чувство заставило всех людей одновременно посмотреть на его работу. Они смотрели напряжённо, с улыбкой и широко открытыми глазами, словно зная, что сейчас что-то случится, что-то необычайное произойдёт, что-то чудесное выдаст болото. Смотрели, смотрели, а сердце звонко пело, прямо исходя какой-то невероятно сладкой песней. И вот взорвалось болото, разорвался багульник, запела клюква - и люди закричали в неописуемой радости, любуясь тетеревами:
- Тетерева! Тетерева! Смотрите! Смотрите! Какая прелесть! Какая картина! Какая сказка!..
Они летели крупной стаей, необыкновенные чёрные и серые птицы, петляя меж стволами и сияя на солнце своим зимним оперением. О как стремительно несли их крылья и какой чудесной песней они наполняли болото, какую божественную музыку исполняли их необыкновенные лиры! Шейки вытянуты, как натянутые струны, и казалось, эти древние птицы действительно пели своим слаженным многочисленным хором - о своём болоте, о счастье, о воле... о Торе.
- Ах, птички мои, птички! - весело прокричал Матвей. - Будьте же самыми счастливыми!
- Ах, славные тетерева! Ах, милые тетёрочки! - прокричала вслед за ним Леночка. - Несите счастье миру на своих могучих крыльях!
- Летите, птицы! Летите! - весело крикнул Фёдор Адамович, махая птицам кепкою. - Да не попадитесь охотнику!
- Живите счастливо, тетерева! - в заключение крикнул Семён. - И всем сердцем любите тетёрочек!
Тетерева давно скрылись с глаз, а люди ещё долго смотрели им вслед, не в силах успокоить сердце, и думали про себя: "Какая же всё-таки прекрасная сказка живёт в моховом болоте! И как много ещё таких сказок вокруг Дедова леса, на всей планете! Мы благодарны - от всего сердца благодарны тебе, Тора! Ты самый чудесный сказочник на свете!"
Потом дети двигались по кустам вдоль болота, любуясь его прелестью, а Фёдор Адамович с Семёном параллельно им медленно брели по мху и собирали крупную рубиновую клюкву. Байкал скрылся с глаз, и было слышно, как он хлюпает по воде за кустами, а вскоре и хлюпанья не стало слышно - словно пропала собачка, словно забрала её чудесная, неповторимая сказка.
И вот далеко на суше, за пределами болота, раздался призывный лай собаки, настойчивый и звонкий.
- Тихо!.. слышите? - прислушиваясь, проговорил Семён, разогнувшись и вбросив в банку горсть клюквы. - Байкалка лает. Видать, кого-то поднял.
- Может, глухаря?! - весело в один голос крикнули дети.
- Да нет... - тоже сосредоточенно прислушиваясь, возразил Фёдор Адамович, - не на глухаря Байкал лает: уж слишком рьяно. Здесь что-то другое.
- Может, что-то нашёл, - предположил Семён, - или держит какого зверя?
- Возможно, - пожал плечами Фёдор Адамович. - Но, что б там ни было, надо пойти, проверить. Да и из болота пора выбираться - вон уж целую банку клюквы насобирали; киселём обопьёмся.
- Тогда пойдёмте! Пойдёмте скорее! - нетерпеливо закричали дети. - Может, там что-то серьёзное; может, там идёт страшный бой с волком! Ведь неспроста так настойчиво лает Байкалка!
- Да идём уж, идём, - проговорил Семён, вместе с Фёдором Адамовичем выбираясь из болота, - разберёмся с этим волком.
А выбравшись на сушу, ускорили шаг, и вслед за ними едва поспевали дети. Местность, куда они направлялись, сильно поросла ольхой и лозою - слева простиралось моховое болото, справа - сырой лиственный лес, - была тёмной и казалась дремучей. Лай стоял неимоверный, становился всё ближе и ближе, а Байкала из-за густых зарослей всё не было видно, между тем как какого-либо шума борьбы не было слышно. Собака просто стояла или сидела на месте и призывно лаяла, задрав голову.
Но вот Фёдор Адамович глубоко втянул воздуху и промолвил озабоченно:
- А ну-ка, пошевелите носами, чем пахнет?
И все, прислушавшись, в один голос сказали:
- Мертвечиной!
- Так точно, - утвердительно кивнул старик и прибавил шагу.
Байкал лаял у трупа крупного кабана, лежащего на небольшой поляне. У зверя стальной петлёй были напрочь перетянуты челюсти, и, по-видимому, он совсем недавно пал от истощения, поскольку ещё не раздулся и лишь начинал исходить трупным запахом.
- Эх, мать твою! - воскликнули Фёдор Адамович с Семёном, глядя на открывшееся перед ними зрелище.
- Кабанчик, - печально проговорили дети.
А Семён между тем продолжил сокрушаться:
- Это ж какой мерзавец поставил петлю? Уж не Фома ли взялся за старое?
- Да вряд ли, - покачал головой Фёдор Адамович. - Я уверен, что Фома поставил крест на браконьерстве.
- Тогда кто же, а дедушка? - спросили дети.
- Да кто его знает, - пожал тот плечами. - Но, как бы там ни было, в Дедовом лесу завелся гадёныш, и с этим надо что-то делать.
- Я думаю, - с негодованием сказал Семён, - пора начинать охоту.
- Правильно! - решительно согласились дети. - Устроим настоящую охоту: с собаками да палками. Надо изловить браконьера и оставить в покое Дедов лес, болото и Тору.
- Изловим, - уверенно сказал Фёдор Адамович.
- Непременно, - добавил Семён. - Однако, что с трупом будем делать?
- Надо бы похоронить кабанчика, - с жалостью проговорили дети. - Но у нас нет лопаток.
- Ничего не поделаешь, - развёл Фёдор Адамович руками, - придётся оставить вепря на поляне - лисы о нём позаботятся. Ну а за его смерть рано или поздно ответит тот негодяй окаянный.
Они постояли ещё немного, посокрушались и вернулись к Антонине с Анной Фелициановной, отдали им клюкву, рассказали о красоте болота, о тетеревах и о жуткой смерти кабаньей.
- Клюква прекрасная, - в ответ печально проговорила Антонина, глядя на банку с крупными рубиновыми ягодами, - знаю, что и болото наше с тетеревами необыкновенное. Но то, что кто-то губит зверьё в нашем лесу стальными петлями, - это ужасно, очень ужасно. Лучше б вы об этом кабане нам не говорили. Вот сейчас буду постоянно о нём думать, и уверена - разболится сердце.
- Ничего, мамочка, - сочувственно проговорила Лена, поцеловав маму в губы, - бабка Зося тебя полечит - и не будет болеть сердце. А вот злодея мы изловим, вот увидишь - изловим. И будет спать спокойно наша Тора.
И Матвей нежно погладил Антонину по голове, и ласково промолвил:
- Не печальтесь, тётя Тоня; изловим браконьера; Дедов лес вздохнёт легко, и успокоится Тора. И не будет болеть ни ваше, ни наше сердечко.
- Ах вы, мои родные, ах вы, мои милые! - нежно улыбнулась та и, крепко обняв детей, сладко их расцеловала. - Вы меня успокоили, и вот поёт моя душа, и звенит от счастья сердце. А браконьера мы все вместе изловим и хоть как-то успокоим Тору.
Дети и мужчины с Антониной были преисполнены оптимизма по поводу поимки браконьера, одна Анна Фелициановна выразила сомнение в положительном исходе предстоящего мероприятия, скептически покачав головой и угрюмо промолвив:
- Что-то не верится мне, что можно поймать такого гада. Они ж как невидимки: рядом пройдёшь - не увидишь. Да и тихо орудуют мерзавцы - ни лязгу, ни шороху. - Потом она поморщилась и добавила горестно, едва ли не со слезами: - Однако представить себе не могу: лосёнок аль лосиха в петле, бьются несчастные, жалобно стонут, кричат, смотрят на мир умирающими глазами, а эти ироды - да ни дна им ни покрышки - кромсают их ножами. Ох, - вздохнула она, - и рождаются ж на свет такие гады.
- К сожалению, рождаются, - сокрушённо сказал Семён, - ещё как рождаются. Видать, на небе по этому поводу существует некий закон, по которому на определённое количество порядочного населения плодится вот такая гадость. Но ничего, рано или поздно Боженька одумается и этот закон исправит. Ну а мы ему поможем. И не будет на земле никаких гадов.
- Исправим с Богом этот неправильный закон! - решительно воскликнули дети. - Обязательно исправим!
После чего они запрягли Гнедка, погрузили на телегу пилы, топоры, сели сами, и отдохнувшая лошадка повезла их в деревню. Однако не проехали и полукилометра, как нагнали Фому, который шёл с полным лукошком клюквы, не слышал приближающейся повозки и, разговаривая сам с собой, со злостью сжимал в руке стальную петлю.
- Эй, Фома, берегись! - крикнул озабоченно Семён, натянув вожжи. - С кем это ты там говоришь? И что это у тебя в руке? Никак петелька?
- Ох! - словно опомнившись, воскликнул Фома и, отскочив в сторону, уступил дорогу коню. - А я и не слышал. Ещё б немного - и под копыта, и был бы виноват. Здорово, односельчане! Вот вас-то мне и надо; к вам торопился по поводу одной гадости покумекать. Ты спрашиваешь, Сеня, что у меня в руке, не петелька ли? Да она, стальная, она, гадючная! Вот уже третий день одну за другой снимаю. Да только не могу самого мерзавца выловить, который их ставит: уходит от меня гадёныш - как змей в нору, уходит. А я вот хожу по следам, да следы в болоте теряются. Хитрый, ох хитрый разбойничек - прямо диверсант какой-то обученный. Однако знает наше болото, ох как знает! Тут собака нужна специальная - таких тварей за ляжки хватать да по следу их отыскивать. А где ж взять такую собаку? Такие собаки только в милиции и на границе; наши на зверя, коров да птиц лаять приучены. Вот и получается, что всем народом гада ловить надобно, а иначе ничего не получится; будет гадить окаянный, пока все звери не переведутся.
- Да, - сокрушённо промолвил Фёдор Адамович, - мы уж и сами знаем, что кто-то гадит в лесу: своими глазами видели результат его злодейства; вон, недалеко отсюда кабан лежит в траве с перетянутыми петлёй челюстями; точно такая петелька, как в твоей руке, Фома.
- Вот же гад, - сплюнул тот под ноги. - То-то я видел на одной тропе берёзку, всю обтёсанную, с изувеченной корой. Тогда-то я и подумал: ушёл кабан с петлёй да где-нибудь под кустом и околеет. Так оно и вышло, тьфу ты!
- Ладно, Фома, - сказал Семён, - садись на телегу, по пути потолкуем.
Прежние седоки потеснились, Фома сел между детьми и Антониной, и Гнедок продолжил путь, только уже помедленнее и всхрапывая. А пассажиры скрипучей телеги возобновили беседу о таинственном браконьере, и активное участие в этой беседе принимали дети, пылающие ненавистью ко всякому браконьерству, всякому злому отношению к природе и всем сердцем переживающие за Дедов лес, болото, Тору.
В деревне же было много разговоров по этому поводу. Взрослые весьма сильно сокрушались, предлагали перейти к активным действиям, привлечь милицию, прочую общественность, мобилизовать все близлежащие сёла и устроить браконьерству в Дедовом лесу настоящую и беспощадную бойню. Особенно активизировались в этом плане дети во главе с Левоном. Те, как в былые недалёкие времена, вновь вооружились досками да колами, ходили строем по деревне и поставили под контроль всю околицу, и при этом песни пели разные - например, такие как:
"Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною, с проклятою ордой.

Пусть ярость благородная вскипает как волна,
Идёт война народная, священная война...",
И:
"Вихри враждебные веют над нами,
Тёмные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас ещё судьбы безвестные ждут..."
А дети - народ такой: его только зацепи за сердце, за чувства да за живое - и он вам устроит такую войну, с которой не справится ни один Кутузов.
Но вот прошло ещё три дня, и Фома вновь принёс в деревню петли, и, войдя во двор к Стрельниковым, где хозяева с детьми и Светланой Семёновной в эту минуту хором распевали песни, со злостью бросил их наземь.
- Вот, - сказал он, едва переводя дыхание, в то время как все замолчали, с ненавистью глядя на петли, - посмотрите на новый улов. Весьма искусные и надёжные штуки; сделаны на совесть и любую тварь удавят - живым из них уже не выбраться. В общем, так: решил я ехать в милицию - завтра же, поутру.
- Решено, - твёрдо сказал Фёдор Адамович. - И я с тобою.
- И мы с вами! - хором закричали дети. - И мы! - Особенно был слышен грозный крик Левона.
- Нет! - отрезал старик. - Хватит нас двоих с дядей Фомою, чтобы заявить на браконьера. К тому же на такую ораву не хватит автобуса. Будете дожидаться со всеми нас здесь - и охранять деревню с околицей.
На том и порешили. Однако в милицию ехать не пришлось, вернее, не позволило этого сделать неожиданно свершившееся событие. Но по порядку. К урочному часу, когда Матвей ещё спал, а Фёдор Адамович в присутствии жены дожидался Фому за распитием чая, тот неожиданно ввалился в хату с двумя ружьями на плече, с разорванной шапкой в руке, весь раскрасневшийся да взъерошенный, и выпалил:
- Беда, люди, беда!
- Чего орёшь?! Что случилось?! - недоумённо проговорили те. - Матвея разбудишь.
- Эх, извините, селяне, за мой буйный голос, однако не могу иначе: крик сам так и прёт наружу, будь он неладен! Совсем озверел наш приятель! Мало ему зверья, так он ещё стрелял и по человеку.
- Ну, рассказывай! - нетерпеливо сказал Фёдор Адамович.
И тот начал, а точнее, продолжил:
- Так вот, Фёдор: мы ж с тобой вчера договорились поутру ехать в милицию - сделать на браконьера заявление, так?
- Так.
- А я тогда вечерком думаю: всё равно ночь спать не буду; возьму-ка ружьишко на всякий случай с парочкой зарядов соли и попробую подкараулить мерзавца у тропки, где я накануне снял петельку. Сделал засидку на скорую руку на берёзках в виде скамеечки, уселся и жду. Целую ночь ждал, не курив табачку да глаз не сомкнувши. И вот слышу - веточка под чьими-то ногами хрустнула в лесу; потом ещё и ещё. Прислушался - не человек, думаю, идёт - звери. А сам не дышу, словно и не было того дыхания. Наконец вижу: один силуэт на тропинке появился, за ним другой, третий... "Кабаны, - пронеслось в голове. - Хорошо, что давеча снял я петельки - не попадутся случайно". А первый уж поравнялся со мной - вижу под собой его широкую горбатую спину. Смотрю на этих зверей, любуюсь; думаю - повезло вам, родимые: нет здесь на вас петельки. И не успел я додумать до конца, как неожиданно в нескольких шагах от меня вспыхнул свет, и как грохнуло с одного да потом с другого ствола, что звери с визгом - в разные стороны, а я с берёзки - оземь. Однако ружья не выпустил, вскочил на ноги и кричу благим матом: "Ах ты, тварь гадливая, растакую да сякую твою мать! Попался, гад?! Бросай оружие, не то буду стрелять на поражение!" А тот орёт: "Это ты, Фома?! Здорово, подельничек! А давно ли сам из гада в человека превратился? Устал стрелять сохатых, или дичь врачи есть запретили? Вот только сунься (слышу - перезаряжает ружьё), то я тебя тогда попотчую дичиной - неделю хирург будет выковыривать из брюха!" А во мне какая-то дикая смелость в ту минуту зародилась, вот прямо ничего не боюсь, будь передо мной хоть ведьма, хоть чёрт с рогами, и кричу, делая шаг навстречу: "Последний раз говорю, Степан, - а это был он, Степан Протасов, из Дятлово, я его по голосу узнал: такой гнусавый, с блеянием, будто козёл бякает, - брось ружьё, и я тебя не расстреляю!" И тут... бабах! - Анна Фелициановна подскочила на лавке и перекрестилась, между тем как рассказчик с тем же пылом-жаром продолжил: - Пуля свистнула и у меня над головой срубила ветку. Я бегом к гаду. Тут второй выстрел - и вновь с Божьей помощью мимо, правда, на этот раз продырявлена шапка. Я в свою очередь стреляю в задницу беглецу солью, и тот взревел от боли. Ох же и орал, собака.
- Дробью следовало влепить, - сплюнул Фёдор Адамович.
- Так ему и надо, так ему и надо, - сердито в свою очередь проговорила Анна Фелициановна и в который раз перекрестилась.
- Вот, вот, - сказал торопливо Фома, - и я того же мнения. Но слушайте же дальше. Уф... - Он перевёл дыхание, сокрушённо покачал головой и продолжил: - А чтоб тот не нашёл сил перезарядиться, стреляю второй раз - и несчастный ирод бежит уже по лесу скорее пули, роняет по дороге ружьё и визжит хуже свиньи подстреленной. Однако старый я уже - куда мне за этим молодым иродом угнаться, к тому же в задницу солью раненным? Думаю - пусть бежит себе, далеко не смоется, не сегодня-завтра мы его поймаем и в тюрьму проводим за уничтожение зверей и покушение на человека - вещественными доказательствами располагаем. Подобрал ружьишко браконьерское, всунул за пазуху шапку изуродованную - то бишь вещественные доказательства - и поспешил поначалу в деревню, чтобы сообщить о разоблачении лихоимца. Однако солнце вставало, и уже прилично вокруг было видно; и решил я проверить, сильно ли кабану от пули досталось. Посмотрел по следам - и убедился, что рана кабана серьёзная, и жить ему недолго осталось на этом свете, поскольку много кровищи после себя на тропинке оставил. Да только сильный и упрямый до жизни зверь оказался - из того видно, что пошёл по лесу ещё довольно лихо и на редкость упорным ходом.
- Да, - сокрушённо промолвил Фёдор Адамович, - скверное дело. Похоже, что как бы нам этого ни хотелось избежать, а придётся проводить охоту на раненого зверя. Поскольку зазря пропадёт несчастный, да и серьёзную опасность для самих зверей и людей представляет.
- Ничего не поделаешь, - развёл Фома руками, - придётся добирать зверя. А что с лихоимцем делать будем? Как бы тот не зашился от правосудия в какую-нибудь берлогу на болоте.
- Никуда он от нас не денется. У Семёна, кажется, сегодня выходной - вот он и скакнёт на Гнедке в Дятлово да расскажет обо всём Михаилу Сергеевичу. Тот в свою очередь сообщит кому следует в район по телефону - пусть приезжают за злодеем да как следует, по закону, разбираются; потом и снятые петельки с задавленным кабаном предъявим, ружьё и твою простреленную шапку. Мы же тем временем хорошенько подготовимся да проверим патроны. А вернётся Семён - и сразу же, не мешкая, на охоту отправимся. Возьмём с собой только Байкала; иных собак - излишне нахрапистых да несмышлёных - брать не стоит: раненый секач для них равносилен смерти.
- Да, конечно, - согласился Фома, - Байкал умный пёс и на клыки секачу не полезет. А наши шавки - даже Покоёвка - глупые, подвигов ищут, не смотрят на зверя, как пить дать сыграют в ящик.
- Ладно, человече, кончили о собаках, - сказал Фёдор Адамович нетерпеливо, вставая с лавки, - давай уж поторопимся. Ступай к Семёну, а я берусь за патроны.
- Ну что ж, в самом деле, не будем терять время. Ты, Фёдор, собирайся, а я пойду к Семёну - и расскажу ему то, что рассказал тебе; пусть скорее скачет в Дятлово да поскорее возвращается.
- Ступай, Фома, ступай, родимый! А Протасова ружьё и свою шапку простреленную оставь у меня; потом отдадим милиции вместе с другими вещественными доказательствами.
Фома поставил браконьерское ружьё в угол, шапку свою растрёпанную бросил на лавку и выбежал из хаты. Анна Фелициановна тут же понесла "вещдоки" прятать за печью. А Фёдор Адамович отправился в другую комнату готовиться к охоте. И вот, когда он тихо переоделся и стал извлекать из шкафа своё охотничье снаряжение, Матвей проснулся и проговорил, глядя на него с кровати недоумёнными глазами:
- Дедушка, а зачем ты достал из шкафа ружьё и патроны? Ты что же, идёшь на охоту?
Тот сокрушённо вздохнул и сказал в ответ:
- Да, Матвеюшка, иду на охоту. И, боюсь, на этот раз придётся убивать.
- Что ты говоришь, дедушка?! - горестно проговорил Матвей. - В кого ты намерен стрелять?
- В кабана, Матвеюшка, - без радости проговорил тот, - в кабана.
- В кабана? - ещё более печально, чем прежде, переспросил Матвей. - Но зачем, зачем убивать этого красивого, благородного зверя? Ведь в лесу и так уже лежит один с перетянутой петлёй пастью!
И дедушка рассказал внуку, что произошло в лесу прошедшей ночью и почему должно быть добито несчастное животное. И Матвей, немного всплакнув, прошептал:
- Когда же, наконец, в полную силу просияет Тора? Когда она окончательно лишится горя? Когда она перестанет слышать плач и рыдание природы? Когда исчезнут с лица земли ружья да самоловы? Когда перестанут струиться на земле страшные потоки крови?
Дедушка не нашёлся чего сказать в ответ и, не решаясь посмотреть внуку в глаза, молча и угрюмо осматривал патроны. А Матвей спустя минуту решительно откинул одеяло, сел на кровати и сказал:
- Я пойду с вами - смотреть, чтобы всё было честно. И не возражай, дедушка.
Тот долго смотрел внуку в глаза; и наконец, тяжело вздохнув, промолвил:
- Ты мне не веришь, Матвеюшка? Не веришь, что наша сегодняшняя охота на кабана - вынужденная мера? Ты думаешь, что я тебя обманываю и ради спортивного интереса иду охотиться на зверя? Что мне, в конце концов, хочется крови, хочется мяса?
- Нет, дедушка, - с сочувствием проговорил тот, - я тебе верю. Конечно же, ты совсем не хочешь убивать несчастного кабана. Но я должен своими глазами убедиться в том, что этот милый зверь - огромный и красивый - действительно смертельно ранен и обречён на погибель. Но ежели выйдет так, что вопреки рассказу Фомы он не столь серьёзно ранен и в дальнейшем благодаря своей огромной силе, которую ему дала Тора, сможет жить, то вы должны будете дать ему этот шанс. Не то нас проклянёт Тора, и нам будет очень тяжело жить; это будет не жизнь, а муки.
- Договорились, Матвей, - твёрдо сказал старик. - Ты будешь нашим судьёй и, таким образом, примешь участие в охоте. - Он глубоко вздохнул и, сурово глядя внуку в глаза, добавил: - Но, естественно, без Ромашки.
Потом Фёдор Адамович корил себя за это, как ему казалось, опрометчивое согласие и мучился угрызениями совести до гробовой доски: как мог он, опытный охотник, не раз добивавший в своей жизни серьёзно раненого зверя, разрешить малышу принять участие в столь опасной охоте и которая к тому же, как потом читатель убедится, вылилась в довольно нелицеприятное зрелище? Однако дело было сделано, Матвей согласие получил, и охота с этой минуты, можно сказать, началась - смерть приближалась и отсчитывала горькие, тяжкие минуты.
Вскоре из Дятлово вернулся Семён, повесил на плечо ружьё, всыпал в карман несколько патронов, и четверо охотников с собакой отправились на поиски раненого зверя. Фёдор Адамович шёл за Фомой, одной рукой держа за поводок Байкала, другой - сжимая тонкую ладонь Матвея, и вполголоса давал внуку последние наставления:
- Смотри, Матвеюшка, чтобы от меня в лесу ни на шаг. А если вдруг увидишь мчащегося на тебя зверя и я по какой-то причине не смогу выстрелить, то не трусь и не беги куда попало, а возьми себя в руки и спокойно стань за меня или дерево. Договорились?
- Договорились, дедушка.
- И если собака, чего доброго, начнёт драться с кабаном, то тоже стой на месте, закрой уши и не беги Байкалу на помощь: ты ему всё равно ничем не поможешь, а вот сам попадёшь в большую беду. Запомнил?
- Запомнил, дедушка.
- А когда выстрел прогремит и кабан упадёт, ты лучше не смотри на его предсмертные судороги: это очень страшно и на всю жизнь запомнится.
- Хорошо, дедушка, не беспокойся, я отвернусь от такого зрелища.
- Ещё помни, Матвеюшка, что нет ничего опаснее на охоте на кабана клыка кабаньего.
- Запомню, дедушка, не волнуйся. Но и ты помни о нашем с тобой уговоре. И если выйдет так, что всё не так уж и страшно, как мы думали, то дайте зверю шанс. Ведь он не рождён быть несчастным - он, как и все, появился на этот свет для того, чтобы быть счастливым.
- Договорились, - серьёзно сказал старик.
Семён завершал шествие, прислушивался к разговору и то и дело досадливо качал головою. Между тем как они шли по лесу, сияющему осенней красотой, с осыпающимися и шуршащими под ногами листьями. Но Матвей не видел вокруг себя никакой красоты - перед его глазами стоял раненый кабан, истекающий кровью и зовущий его на помощь. Мальчику хотелось плакать в эту минуту, но он себе говорил: "Ты мужчина, Матвей, не плачь, не то тебя погонят с охоты. А ты должен обязательно на ней присутствовать, чтобы всем потом сказать, если суждено будет погибнуть зверю, что охота была честной, а смерть несчастного животного - вынужденной, пришедшей от руки честного, благородного охотника, облегчившего страдания зверю".
Но вот Байкал нетерпеливо замахал хвостом, потянулся, слегка взвизгнул, и Фома тихо сказал:
- Вот здесь это место. - И показал рукой на лавочку над головой, устроенную меж двух берёзок, одна из которых была едва ли не перебита картечью.
- Всё, - в свою очередь прошептал Фёдор Адамович, - дальше ни звука. Кабан не мог далеко уйти; его никто не преследовал, поэтому, скорей всего, где-нибудь лежит, и встречи с ним можно ждать в любую минуту. Однако местность здесь довольно чистая, и искать его нужно в каком-нибудь ельнике или лозняке на болотине. Ветер нам в лицо, можем двигать. Доверимся Байкалу, он найдёт зверя. А когда придётся стрелять, смотрите, стреляйте наверняка, не заденьте собаку.
- Договорились, - сказали Фома и Семён в один голос и сняли с плеч ружья.
Они по-прежнему шли колонной по мягкому ковру из листьев за усердно обнюхивающей землю собакой и не произносили ни звука. А Матвею всё казалось, что вот сейчас след оборвётся - и это будет означать лишь одно: что перестала кровоточить рана кабана, и тот по-прежнему будет жить с Торой. Но, увы, злополучный след не кончался, а всё тянул и тянул в глубь леса, поближе к густым зарослям и болоту. Однажды Матвей даже сам увидел крупные побуревшие пятна крови на золоте опавших листьев, и у него сильно сдавило сердце от страшного предчувствия, что ему всё-таки придётся увидеть гибель несчастного зверя, и он тайком от всех заплакал - тихо, совсем беззвучно и невидимо: в душу его с неких внутренних глаз струились слёзы. И он так же, как и плакал, стал шептать про себя: "Не умирай, не умирай, мой кабанчик! Живи вечно с Торой! Украшай собой природу и защищай от врагов своих деток и свинок!"
Но вот впереди открылся густой ельник, украшенный опавшей листвою. За ельником следовал ольшаник. Далее простиралось светлое моховое болото. А перед ельником и по краям его - вроде бы как чисто, только возвышались вековые стволы лиственных деревьев с колышущимися кронами, беспрепятственно дававших дорогу солнцу, и на земле росли отдельные ёлочки средь бесконечного золота и рубинов. И вот тут-то Байкал оскалился, глядя на тёмный ельник, и попытался вырваться из рук Фёдора Адамовича. Но тот резким рывком уложил его на землю, а сам стал безмолвно общаться со своими спутниками жестами, из которых Матвей понял, что ему надлежит оставаться с дедушкой на месте поближе к ясеню; Фома должен немного обойти ельник слева, а Семён - справа, но при этом все должны занять позицию так, чтобы стрелковые номера оказались почти на одной линии. Передвижения происходили тихо - тише, чем падали с деревьев листья. Ружья, заранее снятые с предохранителей, теперь были направлены в непроглядный мрак елей.
Наконец Фёдор Адамович серьёзно посмотрел внуку в глаза, словно спрашивая его: "Готов ли к встрече с кабаном, Матвеюшка?". И тот также глазами ответил: "Я не боюсь, дедушка. Отпускай Байкалку - будь, что будет". Вслед за чем Фёдор Адамович внимательно посмотрел на стрелков - те, выражая готовность, кивнули головами - и скинул с шеи собаки поводок. А та только этого и ждала, сорвалась с места и с диким лаем понеслась к ельнику во весь опор; однако только в него окунулась - и выскочила пулей, а вслед за нею вылетел кабан, огромный что бычок и с длинными жемчужными клыками, струящимися кровавой пеной. Вылетел - и, словно споткнувшись, тут же стал на колени. Байкал же вокруг него носился как волчок и не позволял охотникам произвести прицельный выстрел. Но было видно, что зверь обречён и нет никакого шанса на его спасение; вот-вот должна была наступить агония, страшное зрелище звериной смерти. Матвей заплакал и воскликнул:
- Дедушка, ему больно! Больно! Прекратите же его страдания! Стреляйте! Стреляйте! - И отвернулся, подбежав к ясеню.
После чего Фёдор Адамович кивнул Фоме и отозвал собаку. Семён опустил ружьё с тяжёлым вздохом. А Фома подошёл к кабану и хладнокровно выстрелил тому в ухо. Смерть была мгновенной, никакой агонии; по лесу прокатилось эхо, а с деревьев посыпалась листва, потом она медленно падала, кружилась и, ярко сверкая, устилала землю. Матвей плакал, обняв ясень; стрелки угрюмо и безмолвно смотрели на зверя...

Кабанью тушу сдали в лесничество; осенний дождь вскоре смыл в лесу его окровавленные следы. А Степана Протасова арестовала милиция и с вещественными доказательствами его злодеяний увезла в район, где в дальнейшем его осудили и приговорили к длительному тюремному заключению на нарах - уж, извините, не знаю какой - тюрьмы. В деревне же по этому поводу в тот злополучный день много судачили и, в конце концов, пришли к единому мнению: Тора отныне может спать спокойно и больше не видать ей никакой беды. Ну а вечером дети со Светланой Семёновной сидели на лавочке Зворыгиных - кое-кто расположился на корточках у забора, - пели песни, любовались ясным осенним небом, говорили о жизни, о любви, о своей деревне; обсуждали дела в школе; как всегда, сказали несколько тёплых слов о Торе, о грядущем великом объединении всех народов; ну и, конечно же, послушали рассказ Матвея о прошедшей охоте, в течение которого дети и учительница постоянно горестно вздыхали, охали, сочувствуя кабану, и посылали проклятия его убийце - истинному убийце, извергу Торы, Стёпке Протасову, и молили Бога, чтобы изгнал своею справедливой рукой браконьеров со всей планеты. А в заключение Матвей сказал, нежно сжимая руку Леночки:
- Это был прекрасный зверь - с могучим телом, бесстрашными глазами и острыми клыками, которые, конечно же, принесли бы победу их обладателю в честном, равном бою. Но честного боя не было; несчастного зверя убили в темноте, трусливо, внезапно, из засады. Бедный, несчастный кабан! Милый, прекрасный зверь! Да разве б ты погиб, разве б лишилась тебя Тора, будь убивший тебя злодей честным?! Да и было ли б то злодейство вообще, если б каждый человек, ступивший в лес, на звериную тропу, был, как все мы, здесь сидящие, честным?!
- Стёпка Протасов, - со злостью крикнул Лёнька, - мерзавец и подонок!
- Ни дна ему ни покрышки! - дружно добавили все дети.
- Да, - в свою очередь горестно вздохнула Светлана Семёновна, - милый, несчастный зверь. И, к сожалению, есть в нашем обществе ещё достаточно мерзавцев и подонков. - После чего она окинула тёплым взглядом детей, нежно потрепала Матвея по голове и спросила: - Матвеюшка, а давно ли ты писал письмо своим родителям?
И дети подхватили:
- Да, Матвейка, скажи, скажи: когда написал последнее письмо маме с папой? И получил ли ты от них письмецо? Как им там живётся, на небе? Не обижают? Конфеток да пирогов хватает? А много ли там дают коровки молочка? А такая ль там прекрасная, как у нас, Тора? А есть ли там болото? А есть ли там канава? А летают ли там глухари и аисты? А токуют ли тетерева? А такие ли красивые там сосны, дубы, берёзки и ели? А такие ли счастливые, как мы, дети?..
И тот с улыбкой ответил:
- Письмо-то им я недавно написал - о том, как нам живётся с Торой. А вот ответа от них я, к сожалению, ещё не получил - жалко. Не прилетают что-то ангелы.
- Ничего, прилетят, - успокоила того Светлана Семёновна; и подмигнула детям. - Да письмо непременно получишь - и уже довольно скоро, - ох чувствует моё сердце.
А дети весело закричали:
- Не волнуйся, Матюха! Получишь письмо от родителей! Самое прекрасное письмо, самое сладкое, самое нежное получишь!
Матвей же просиял и радостно воскликнул:
- Ах как я верю, мои родные, что наконец получу письмо от родителей! Ах как мне хочется поскорей его увидеть; услышать голос мамы и папы! Это будет необыкновенный день в моей жизни! Это будет праздник, какой ждёшь изо дня в день с необыкновенной песней в сердце! А сегодня я им напишу очередное письмо и расскажу о наших делах на земле - о том, как мы любим своих дедушек да бабушек, мам да пап, сестричек да братиков, милых друзей, односельчан, родных учителей, школу и нашу прекрасную, самую чудесную и необыкновенную учительницу, Светлану Семёновну Путееву!
Дети закричали:
- Ура! Да здравствует наша жизнь! Да здравствуют наши друзья, школа и родные! Да здравствуют все люди! Да здравствует Светлана Семёновна Путеева!
А вслед за ними прекрасная учительница прокричала:
- Милые мои! Да здравствуем все мы! Да здравствует наша чудесная планета! Да здравствует грядущее великое объединение всех народов! Осанну Торе!
- Ура! Осанну Торе!
И над деревней загремело, заструилось, зазвенело:
"Тора, Тора, мы с тобою мир чудесный сотворим
И однажды над землёю наше знамя водрузим!

Знамя счастья и свободы всех, живущих на земле,
И в лазурном поднебесье, и в иной другой стране!.."

А по завершении последнего куплета, когда счастливые певцы с улыбкой перевели дыхание, Светлана Семёновна вдруг спросила:
- Дети... а вообще, что вы знаете о Рае?
И тут началось: "Рай на небе, где живут родители Матвея! На облачке! В руках у Бога! Рай - это прекрасные сады и огороды, вкусные фрукты и ангелы! В Раю родились Адам и Ева! Там живёт большой змей-искуситель! В Рай переселяются умершие хорошие люди! Рай там, где ярко светит солнце, круглый год тепло и весело сияют звёзды!.."
Светлана Семёновна засмеялась и поцеловала Леночку, которая сидела рядом с ней и обнимала её за талию. Затем проговорила:
- Смотрю, вы очень много знаете о Рае. Примерно такое же представление имела о нём и я до недавнего времени. А вот мне приснился прошлой ночью сон. И вот, что я узнала нового, а скорее истинного о том чудесном, необыкновенном крае.
- Что, Светлана Семёновна? - закричали дети со всех сторон. - Что, что, что, милая?..
- А вот что. Приснился мне чудесный тёплый вечер, и я в объятиях луны - на крылечке своего дома. Цветёт сирень, поют сверчки, и перепёлки крик вдали; на сенокосе - дым калины, и аромат плывёт рябины; кричат над лесом журавли, манят в свой рай коростели. И у меня так сладко стало на душе, так сладко, что не выдержала и закричала, простирая к небу руки: "Боже, я такая счастливая, такая счастливая, что живу на этом свете! И не только я одна, а ещё мой дорогой супруг и все мои дети - куликовские дети! Но мы хотим быть ещё счастливее - самыми счастливыми на планете. Ведь мы достойны такого счастья: мы любим жизнь, Тору, Тебя!" И тут Бог мне ответил - не то откуда-то с небес, где сияла чудесная звезда, не то находясь внутри меня: "Да, моя прекрасная дочь, вы достойны такого счастья, поэтому ваш дом - Рай!" "Рай? - весело воскликнула я. - Рай, Ты мне сказал?" "Да, Рай!" "Но где же он находится? Где мне его искать?" "Ах, милая моя дочь, - ласково сказал Бог, - видать, ты ничего не поняла. Что ж, тогда найди меня, и я тебе скажу, где Рай". "Но где Тебя искать?" И тот говорит: "Уложи спать этот тёплый вечер, потом ложись сама. С рассветом встанешь - и иди куда глаза глядят. По пути тебе будут встречаться люди, ты с ними говори и спрашивай, где Бог и как к нему пройти. На травку ляжешь - с нею тоже говори; у зверя, птицы спрашивай, да только не молчи. Заботься о ногах своих, руках, желудке, крепости спины, но жизни ради ближнего не береги". "Ох, послал бы Ты ко мне своих ангелов, - сказала я, - они-то меня по верной дорожке приведут. А то ведь, боюсь, заблужусь". Он же возражает: дескать, ангелы здесь бесполезны и в проводники не годятся; здесь иные проводники нужны, и лишь они помочь в силе. "Так кто же они, кто, кто, мой дорогой Отец?!" - спрашиваю с нетерпением. И как вы думаете, что Он мне ответил?
- Что, что, Светлана Семёновна??? - закричали дети.
- Он мне ответил: "Душа твоя прекрасная и сердца нежный звон, твой голос родниковый и добрый, светлый взор!" "О Боже! - воскликнула я. - Это правда?"
- И что Бог???
- А Бог ответил: "Правда, дочь моя. А теперь прощай. Ищи меня!"
- Ох...
- Что ж, я стала на колени, перекрестилась, помолилась, поклонилась земле нашей и поцеловала её нежно. А потом уложила спать вечер, пожелав спокойной ночи всем живущим, усопшим предкам, послав поцелуй звёздам, луне, иным далёким мирам, и легла сама, предварительно нежно поцеловав детей и мужа. Сладко спала. А на рассвете проснулась, надела свой лёгкий сарафан, подоила коровку, накормила скотинку, кур, прополола огород, напоила его водой; затем вновь сладко поцеловала детей, мужа, перекрестила их да тёплый дом - и пошла...
- Куда???
- Куда глаза глядят.
- Ох...
- Шла полями, шла лесами; встречала много людей и у всех ласково, а то и со слезами спрашивала: "Ах, милый человек, где живёт наш Бог, где его дом?.." Однако те улыбались и отвечали нежно: "Не там ищешь, красавица, не там". И я едва не плачу: "Ах, но я так устала, и уж не знаю, куда теперь идти". А те целовали меня в щёчки, в губки, затем прикладывали руку к своему сердцу, прощались и говорили...
- Что, что, милая Светлана Семёновна???
- Они говорили: "Иди туда, куда ведёт тебя сердце, где светит огонёк души!" И я шла, не забывая заповеди Бога: "С людьми говори и спрашивай, где Бог и как к нему пройти; на травку ляжешь - с нею тоже говори; у зверя, птицы спрашивай, да только не молчи; заботься о ногах своих, руках, желудке, крепости спины, но жизни ради ближнего не береги". И помнила: помочь к Нему прийти способны лишь такие проводники: душа моя прекрасная и сердца нежный звон, мой голос родниковый и добрый, светлый взор. И я шла, шла и шла. Ласково, со всем сердцем, всей душой разговаривала с людьми - о том, как им живётся, об их земле; о том, как они любят Бога, и спрашивала, где тот живёт. А когда мои стоптанные в кровь ноги сильно уставали, я ложилась на травку и разговаривала с ней, и спрашивала: "Травушка моя милая, сладкая, сочная, скажи мне, родимая: где живёт Бог?" Голодная ела ягоды, пила родниковую воду, и всё с душою разговаривала с ягодкой, беседовала с родничком, и нежно спрашивала: "Скажите же, мои милые: где живёт Бог?" Тонула лань в болоте - я, не жалея жизни своей, её спасла и со слезами на глазах спросила: "О милая ланушка, ты везде бегаешь, много видишь. Так скажи же мне, прекрасная: где живёт Бог?" Шла я то на Запад, то на Север, то на Юг, то на Восток. Встречала и простых людей, и друидов, и волхвов. И душа моя прекрасная цвела, как сто садов, и сердце нежно пело, как сонм колоколов, и голос родниковый журчал, как серебро, и светлый взор мой Торе лучил одно добро. Однако все, с кем я ни говорила, твердили одно и то же: "Не там ты ищешь Бога, красавица, не там, не там, не там..." - и прикладывали руку к сердцу.
- И что же дальше, миленькая Светлана Семёновна, что дальше???
- Ох... И вот минул уж ровно год, как я ушла из дома. Прошла одна весна, за нею - лето, осень, зима, и завершалась другая весна. Стоял чудесный май. Очень сильно я устала за время своих странствий; болели ноги, руки, сердце и спина.
- Бедненькая Светлана Семёновна! Милая наша, прекрасная!..
- Ах, любимые мои, но слушайте же дальше...
- Говорите, говорите, милая наша мамочка!!!
- Вошла я в чудесный лес, легла под дубом; подо мной - нежнейшая трава, а вокруг благоухают цветы, тает сладкий аромат, поют птицы, сквозь ветви пробиваются лучи, струится с высоты лазурь и поднимает в моём сердце уйму бурь. У меня вдруг стало так светло, так тепло на душе - и я всё поняла...
- Что, что поняла, милая Светлана Семёновна??? - закричали громко дети. - Что поняла наша милая, прекрасная мамочка, мамуля???!!!
- Я поняла, что не стоит бродить по свету в поисках Бога, не стоит ради этого сбивать ноги в кровь...
Милая женщина на мгновение замолчала и прослезилась. А дети вновь, не сдержавшись, нетерпеливо закричали:
- Почему, Светлана Семёновна, почему, милая??? Почему, наша прекрасная, необыкновенная мамочка???!!!
- Потому что Бог всегда с нами: он - в наших сердцах.
- Ой, Светлана Семёновна, миленькая!!! А где же - Рай??? Вы спросили об этом у Бога??? Вы спросили, мамочка???
- Конечно, спросила, любимые мои, прекрасные мои куликовцы! - весело ответила та. Поцеловала Леночку и Стешу, которые приклеились к учительнице с обеих сторон, и продолжила: - Но не всё сразу. Сначала я радостно закричала: "О Бог! О мой великий Бог! Я наконец нашла тебя!" "Так где же - я?" - ответил он столь нежно, что я не сдержалась и заплакала. А после со слезами ответила: "Ты - в моём сердце!" "Что ж, - сказал Бог, - я рад, что ты нашла меня. Того же я желаю и всем твоим детям!" И, наконец, я проговорила, прямо струясь слезами: "О славный Боже! Теперь скажи мне, мой любимый: где - Рай? И я отведу туда свою семью и всех своих куликовских деток!"
- И что же Бог, мамочка???
- А Боже сказал мне: "О, это не далеко отсюда - на этот раз тебе не придётся далеко идти. Вставай и иди туда, где золотой рассвет, где стелятся туманы, где счастьем дышит старый, древний лес, хлеба колышутся от счастья, будто пьяны, и песня глухаря стремится до небес!" И я вскочила, скоренько пошла, потом стремительно бежала. И вижу: старый Дедов лес, а на полях вокруг бушует изумруд озимых; за лесом - журавлиный крик, на сенокосе - крик утиный; калинушка уж вся в цвету, и снега цвет лежит на веточках рябины; и, наконец, родные Кулики раскинулись в долине райской, над ними распустился райский сад, и детский гомон льётся сладкий! Коровка замычала, собачка тявкнула ей в след, и вот на гнёздышке своём клекочет аист...
- Ох, что же дальше, мама???!!!
- И я охвачена огнём, душа моя поёт и тает... а сердце...
- Что сердце, что сердце, Светлана Семёновна, миленькая???!!!
- А сердце, мои милые, плачет от счастья: ведь я стою над нашим Раем!
- Ура!!! Кулики - наш Рай!!! Самый прекрасный, самый светлый Рай на свете!!!
- Да, мои милые, да, мои сладкие, - нежно сказала прекрасная учительница, - Рай - наша родина, всё, что нас родило, что окружает. У каждого человека родина - его Рай. И каждый человек в силах сделать свой Рай красивее.
- А можно, я добавлю, мамочка? - нетерпеливо воскликнула Катя.
- Можно, моя прекрасная доченька, - нежно сказала Светлана Семёновна и вытерла слёзы.
- На свете много Раев, и все эти Раи объединяются в один огромный и неповторимый Рай - Тору!
- Правильно, моя милая, - ласково сказала необыкновенная учительница, - совершенно правильно. Берегите Тору: она самая прекрасная, это самый чудесный Рай во Вселенной!
- Ура!!! Да здравствует Тора, самая прекрасная и могучая, самый чудесный Рай во Вселенной!!!
После чего Стешенька чмокнула Светлану Семёновну в щёчку и нежно спросила:
- А что потом было, наша милая, необыкновенная учительница, наша прекрасная, нежная мамочка?
- Да, - подхватили дети, - что произошло потом, наша нежная и прекрасная мамочка???
- А потом, - с улыбкой сказала та, - я немножко поплакала, стоя на одном месте и любуясь нашим Раем, и пошла в деревню. В деревне я обняла всех своих деток, мужа, вновь сладко расплакалась и сказала со слезами: "Не надо, мои милые, искать Рая, и нет скорей всего его на небе: Рай с нами, в наших сердцах с Богом, и во всём, что нас окружает. Рай - это наша родина, добрые люди, птицы и звери, которые живут рядом с нами, поля, леса и озёра, болота, моря и реки; одним словом, Тора!
- Ура!!! Да здравствует Тора!!! - в очередной раз прокричали дети, навалившись на Светлану Семёновну всей кучей. - Самая прекрасная и могучая!!! - И, как всегда, запели:
"Тора, Тора, мы с тобою мир чудесный сотворим
И однажды над землёю наше знамя водрузим!.."
Потом они разошлись по домам, весёлые и счастливые. У калитки Матвей сказал Леночке:
- Милая моя, прекрасная Ромашечка! Спокойной ночи, дорогая! Я тебя люблю больше всех на свете!
- И Тору, - нежно улыбнулась та, тая от сладкого поцелуя.
- И Тору, - ласково сказал Матвей, прижимая Леночку к сердцу. И глаза их сияли как звёзды, и пожар охватил нежный губы...
А спустя несколько минут Матвей писал письмо своим родителям - как всегда, тёплое, от всего сердца; на листки из тетрадки падал свет от керосиновой лампы, на лавке спала кошка, в окно смотрела ночь с далёкими мерцающими звёздами, а перед глазами безумно любящего сына стояли родители с весёлыми, прекрасными лицами.
"Здравствуйте, мои дорогие мамочка и папочка! - писал он твёрдой, уверенной рукою. - Вот пишу вам очередное сладенькое письмо, которое к вам, на небеса, в своих сердцах доставят ангелы, а от вас я всё никак не получу ответа. Жалко. Но ничего, я на вас не обижаюсь: ведь я знаю, что почта иногда плохо работает, - и на небе тоже, видать, с этой службой проблема. Однако я верю, что рано или поздно связь между небом и землёй наладится - и мы с вами будем часто читать наши славные сладкие письма. А пока читайте мои послания, исполненные крепкой сыновней любви и излитые из самых глубин моего безумно любящего сердца.
Хочу вам сообщить, что у меня всё в порядке - хорошо учусь и не болею; мы здесь все любим друг друга, охраняем, бережём и защищаем Тору. А сегодня спасли эту необыкновенную красавицу от гадкого браконьера; спасти-то спасли, но, к сожалению, не уберегли от гибели её славного, милого ребёночка. Хотя, конечно же, трудно назвать огромного, клыкастого кабана, с длинной жёсткой щетиной и красными бесстрашными глазами ребёночком, но вы сами знаете, что все мы - и люди, и птицы, и звери, в том числе и кабаны, - дети Торы, и каждого из нас она безумно любит - да мило и любя говорит, лаская сердце, душу и гладя по головке: "Ах ты, мой милый, ах ты, мой славный ребёночек! Ты самый прекрасный на свете! Ты моя душенька, ты моё сердце!" Ребёночек, ребёночек, ребёночек - там да сям ребёночек! И вот одного ребёночка мы не уберегли, одного ребёночка среди нас не стало, поэтому стало мрачнее и печальнее на свете. Жаль - очень жаль; мы все плакали. Не знаю почему, но мне хочется сказать вам, мои любимые, как он погиб, каков путь у него лежал к смерти - через какое, в конце концов, страдание ему пришлось пройти. Хотя вряд ли вам это будет интересно, но, кажется мне, вы должны об этом узнать - об этом должны знать не только люди моей земли, но и вы, милые, небесные ангелы. Итак, слушайте. Злой, гадкий, подлый и трусливый браконьер Стёпка Протасов, воспользовавшись темнотой и тропой, по которой звери ходят к водопою, выстрелил из засады в него из ружья и, таким образом, смертельно ранил пулей. И этот славный, свободолюбивый и гордый кабан мучился - очень мучился, медленно умирал и исходил кровью. И вот дедушка с дядями Семёном и Фомою решили облегчить его участь: пошли на него охотиться, чтобы одним выстрелом - одним лишь выстрелом, безмозглой, бессердечной пулей оборвать чудесную ниточку жизни, охваченную жаром мучений. Я видел этого кабанчика, которого Байкал выманил из зарослей, который страдал от боли, не мог оказать достойного сопротивления ни охотникам, ни собаке и, стоя на коленях, молил, чтобы его лишили мучений, то есть метким выстрелом оборвали последнюю ниточку, которая его ещё связывала с этим миром. Я не видел, что произошло дальше, поскольку заплакал и отвернулся. Но я слышал выстрел - больше ни звука, ни стона, ни трепета агонии. Правда эхо прокатилось над лесом и болотом. Но кабан умер мгновенно; погасло пламя мучений. А теперь вдумайтесь в те слова, какие я произнесу...: зверю облегчили участь посредством смерти, посредством безмозглой, бессердечной пули! Представляете?! Представляете?! Для того чтобы избавить кабана от мучений, следовало его уничтожить; смерть к нему пришла как благо из-за жестокости, гнусного поступка, сотворённого рукою гадкого, плохого, отвратительного человека. А ведь такое иной раз происходит и с людьми - с Человеком! Понимаете?! Понимаете, к чему я?! Зачем же нам, детям Торы, калечить и увечить друг друга, заражать всякими химическими да радиоактивными гадостями, "раками", чтобы потом просить ближнего своего прервать твои мучения метким выстрелом?! Почему бы нам ни жить всем в мире и согласии? Почему бы ни искать единения с природой? Почему бы ни любить всем сердцем Тору и не пытаться сделать её самой прекрасной, самой счастливой? Почему?! Почему, наконец, не все люди такие, каких подарили миру Кулики? Ведь гораздо приятнее жить в любви, с песнями, пылая от счастья, нежели в бесконечных войнах, ссорах и распрях, на каждом шагу встречаясь со смертью, рискуя погибнуть от пули, мины, снаряда - гадкой, злобной руки! Ведь мы живём, считай, уже в двадцать первом веке - время гуннов уже давно прошло! Прошло, мои любимые! Поэтому мы и должны все здесь, на этой прекрасной земле, объединиться - под одним на всех небом, под одним на всех Богом, с одной на всех верой, под сенью одной на всех Церкви! На благо жизни, ради всеобщего счастья, ради миллионов-миллионов следующих поколений! Вместе мы уничтожим Зло, вместе мы станем самыми счастливыми!
Но хватит о грустном, дорогие мои мамочка и папочка. Ведь я в самом начале сказал, что пишу вам очередное сладенькое письмо, а тут вот что получается: смерть, кровь и слёзы. И за грусть, которой я немного тут излил, простите меня великодушно, простите, мои любимые. Подкину-ка я вам немного мёду - необычайно сладенького и душистого, которого не найдётся на всём белом свете: я очень люблю Леночку, мою милую, прекрасную Ромашечку, прелестную и несравненную суженую, которая, уверен, досталась мне от Бога и нашей милой мамы Торы, нашей царицы, исполненной необычайной нежности и огромной-огромной любви! Я её так люблю, что от бури чувств разрывается сердце! Что, мне кажется, ещё чуть-чуть - и я умру! Это моя суженая, это моя прекрасная, златокудрая невеста, равной по красоте которой, мне кажется, не найдёшь ни в каком Раю (да пусть простит меня Боже за такое изречение)! А какое у неё сердечко! А какая у неё душа! И оба они поют, звенят и охвачены пламенной, неземной любовью!
Ну вот, таким медком я и заканчиваю свою очередную песню, которая, не сомневайтесь, излита из самых глубин моей души, из самых дальних просторов моего безумно любящего вас, всех земных и небесных жителей, Бога да Тору сердца. А в заключение - традиционное стихотворение, не лишённое ни улыбки, ни слезы:
"Светит солнце над полями,
Золотится Дедов лес,
Глухари с тетеревами
Полетели в глубь Небес,

Чтоб сказать вам, мама с папой,
Как безумно я люблю,
Вас, родимых и крылатых,
Да невестушку свою!"
До свидания, дорогие! Будьте счастливы и не болейте! Ваш любимый сын Матюша и его миллиарды миллиардов поцелуев!"

Продолжение следует.
Начало: