Нежанровый роман (Людям всей планеты посвящается)
Часть вторая МОЛОДОЙ ПОБЕГ ИЛИ МУКИ И РАДОСТИ ПОЗНАНИЯ
Глава восьмая

И вот прошла неделя, в течение которой селяне насушили да намариновали тьму боровичков да подосиновиков, которые между тем потихоньку стали отходить, а на их место валом шли другие прекрасные грибы: грузди, лисички, рыжики, волнушки, маслята и прочие прелести Дедова леса. Хотя и боровичков с подосиновиками было ещё достаточно много, и они по-прежнему радовали сердце и душу грибника. Сильные дожди прекратились, и лишь изредка на землю проливался тёплый и небольшой летний дождик.
Однако был тёплый, ясный вечер, канун второй августовской субботы, когда с пожаром утренней зари открывается долгожданный для охотников сезон охоты на уток и боровую дичь. Фёдор Адамович с Семёном сидели в жилой комнате за столом, вблизи от высокого фикуса, и заряжали патроны. Старик сквозь привязанные к ушам очки внимательно осматривал стреляные латунные гильзы, проверяя их качество и надёжность; если надо было - выбивал капсюля, а то и вовсе отбрасывал в сторону, а уже осмотренные и признанные годными к дальнейшему использованию его молодой коллега тщательно заряжал и составлял в коробку. Рядом с ними сидели Леночка с Матвеем и внимательно следили за столь кропотливой работой. А в углу, под окном, стояли ружья, готовые к охоте: две двустволки с ореховой ложей, потёртые да состарившиеся, и сияющие каким-то непростым, таинственным блеском. И вот Леночка, взглянув на дробовики да долго глядя на снаряжённые патроны, проговорила задумчиво:
- Вот, Матвеюшка, этим всем мой папа с твоим дедушкой завтра будут стрелять в бедных птичек. А птичек жалко.
- Да, Леночка, жалко, - с тяжёлым вздохом согласился Матвей. - Но, может быть, они и не убьют никакой птички, и от них улетят да попрячутся все уточки и рябчики.
- Вот именно, - весело согласился Семён, - не драматизируйте раньше времени события. Может, мы и не будем стрелять ни в кого вовсе, а просто отсалютуем Торе в воздух и уйдём восвояси. Эх, вы, лирики!..
А Фёдор Адамович с улыбкой добавил:
- Но завтра вы так сладко устанете, а вместе с тем так очаруетесь увиденным, что непременно попросите нас через неделю: "Любимые, дорогие наши охотнички, пойдёмте завтра с зорькою на охоту!"
- Вот-вот! - засмеялся Семён и продолжил заряжать патроны, в эту минуту засыпая в гильзу порох. - Очаруетесь, ей-богу, очаруетесь. Уж я-то уже очарован, представив сияющую зорьку.
- Сегодня ляжем пораньше спать, - продолжил Фёдор Адамович, подавая Семёну очередную гильзу, - а завтра с первыми петухами поднимемся, хорошенько позавтракаем, возьмём Байкалку - да и двинемся в сказку с алмазной росой и сизым туманом.
И Матвей весело в рифму закончил:
- И дичь распугаем с сердечным обманом!
- Распугаем, распугаем! - весело подхватила Леночка. - Вот будет чудесная охота!
- Но-но! - нарочито строго промолвил Семён. - Чтоб в лесу ни звука! А то ничего не увидим и вернёмся домой печальные, злые и уставшие - без всякого там очарования.
Однако все весело переглянулись, улыбнулись и продолжили заниматься своим делом: взрослые - заряжать патроны, а дети - наблюдать за ними. Между тем как за окном стемнело, а над лесом появилась луна.
Чуть попозже, когда с набиванием патронов было покончено и их поместили в кожаные потёртые патронташи, струящиеся каким-то необычным охотничьим ароматом, охотники с детьми вышли пройтись за околицу, чтобы насладиться тёплым августовским вечером, освещённым нежной, сказочной луной, и обсудить маршрут предстоящей охоты. За воротами к ним тут же присоединились остальные дети, а вместе с ними и Светлана Семёновна.
- Вот, - сказала она, обращаясь к Фёдору Адамовичу и Семёну, указывая на свою дружную компанию, - пригласили меня с собой на прогулку. Говорят: "Пойдёмте, Светлана Семёновна, с нами к деду Феде. Там он с дядькой Сеней, Матвеем и Леночкой патроны заряжает. Скажем им, чтобы кончали своё нечистое дело, да шли с нами в поле петь песни и коростелей слушать". Вот мы и пришли.
- Ну и молодцы, что пришли, - весело сказал Фёдор Адамович. - Мы вот как раз закончили со своим нечистым делом и идём за околицу. Так что пойдёмте в поле петь, а заодно и коростелей слушать. Напоёмся да наслушаемся вволю.
И Оля тут же затянула, идя с Левоном под руку:

"Старый клён, старый клён,
Старый клён стучит в стекло,
Приглашая нас с друзьями на прогулку. -
Да остальные подхватили: -
Отчего, отчего,
Отчего мне так светло?
Оттого, что ты идёшь по переулку..."

А Светлана Семёновна взяла под руку Фёдора Адамовича с Семёном и спокойно, однако с ноткой осуждения промолвила:
- Так, значит, это правда: завтра вы ведёте детей на охоту.
- Ведём, - весело согласились те.
- Ну и как это будет выглядеть, по-вашему? - напротив, серьёзно спросила учительница. - Ярые, непоколебимые, истинные дети и защитники Торы, наблюдающие своими глазами за истреблением птиц и прочих животных. Лично я не могу этого представить. А как вы себе это представляете, охотнички?
- Да ты уж не волнуйся, Света, - улыбнулся Фёдор Адамович. - Охота будет просто чудесной, и она навечно останется в памяти детей.
- Вот как?! - упавшим голосом проговорила Светлана Семёновна, с недоумением воззрившись на старика. - Что вы такое говорите, Фёдор Адамович? Убийство несчастных жителей Дедова леса, этой прекрасной Торы, навечно останется в памяти детей?.. Боже, Фёдор Адамович, уж от кого от кого, но от вас таких слов я никак не ожидала услышать.
Фёдор Адамович в ответ только усмехнулся, подмигнув Семёну. А тот тут же пришёл на помощь своему компаньону: чмокнул весело учительницу в щёку и промолвил:
- Света, милая, не драматизируй события преждевременно. Охота и в самом деле будет чудесная, только не такая, как ты думаешь, а поистине чудесная, какой и должна быть охота. У нас по этому поводу имеется план с дядькой Федей - такой прекрасный, что закачаешься.
- План, говорите? - мгновенно посветлев, промолвила Светлана Семёновна. - Интересно, и что же это вы там спланировали?
- Да ничего особенного, - продолжил Семён. - Просто устроим чудесную экскурсию по нашим сказочным просторам и напишем новую прекрасную сказку, которой никто ещё не слышал.
- Да? - улыбнулась очаровательная женщина. - Ну что ж, потом мы прочитаем вашу сказку все вместе; я попрошу Леночку с Матвеем написать об этой охоте, точнее, сказке сочинение. Вы уж постарайтесь создать сказку попрекрасней да почудесней, чтобы читалась легко, за душу брала да на всю жизнь осталась в сердце.
- Не сомневайся, милая, - в один голос сказали мужчины, - сказка получится самой прекрасной и чудесной на свете!
- Хочется вам верить, - с очаровательной улыбкой проговорила учительница. И как раз в ту минуту, когда дети закончили петь "Одинокую гармонь", она весело затянула следующую песню, а все остальные, в том числе и мужчины, подхватили:

"Легко на сердце от песни весёлой,
Она скучать не даёт никогда,
И любят песню деревни и сёла,
И любят песни большие города.

Нам песня строить и жить помогает,
Она, как друг, и зовёт, и ведёт.
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадёт!.."

Спустя несколько минут они шумной весёлой компанией вышли к сенокосу с дубами, стогами и ивами, сияющими под луной в густом ковре тумана. Долго стояли на его оконечности и широко открытыми глазами созерцали поющую и звенящую перед ними сказку.
"Дубки мои, стожки мои да ивушки! - нежно шептал про себя Матвей, держа за руку Леночку. - Вы самые на свете могучие, самые пушистые, самые красивые! Спасибо тебе, Тора, за эту светлую, необыкновенную сказку! Ты у нас самая любимая!"
Затем все вместе пели:
"Тора, Тора, мы с тобою мир чудесный сотворим
И однажды над землёю наше знамя водрузим!.."
И, наконец, весело и громко прокричали:
- Милый Дедов лес! Необыкновенная Тора! Мы вас любим! Любим! Любим! Счастья вам и процветания! - Лось к ним в этот раз не вышел - уж больно шумно, видать, было над туманным сенокосом.
Прошёл ещё час, прежде чем эта весёлая компания в необычайно приподнятом настроении вернулась в деревню; постояла ещё немного у ворот Стрельниковых, поговорила напоследок о том, о сём, спела песню и разошлась по хатам.
Однако Леночке с отцом не суждено было спать эту ночь в родном доме. Пожелав спокойной ночи мамочке Тоне да прихватив свою охотничью амуницию, они пошли ночевать к Фёдору Адамовичу с Матвеем, чтобы с первыми петухами вместе проснуться и отправиться на охоту. Дети легли вместе на Матвеевой кровати, а Семён устроился на соседней, под семейными фото, и вскоре вместе с остальными взрослыми уснул, напоминая о себе тихим, не очень навязчивым храпом. А Леночка с Матвеем долго лежали, обнявшись, не желая закрывать глаза, и нежно смотрели друг на друга, как девочка и мальчик из самой светлой, самой тёплой сказки. Наконец Леночка тихо и ласково прошептала:
- Видишь, милый мой Матвеюшка, мы с тобой как самые настоящие суженые: с трепетом ощущаем своё сладкое дыхание и слушаем нежный звон своих сердец, лёжа в одной постельке. Вот так и мама с папой лежат в одной постельке, нежно целуются и обнимаются. А папа крепко-крепко прижимает маму к сердцу и сладко-сладко целует в губки - так сладко, что мамочка даже иной раз и слезами заливается; и стонет, стонет - сладенько-сладенько стонет: это она исходит любовью, от огромного счастья исходит. И ты поцелуй меня, Матвеюшка, - сладко-сладко поцелуй - как целуют друг друга любимые. Поцелуй свою Ромашечку; поцелуй так, чтобы и её сердце застонало, исходя пламенной любовью от огромного-преогромного счастья.
И Матвей поцеловал свой прекрасный цветок - сладко-сладко поцеловал - в губки, - и после этого, слушая звон его сердечка да внимая трепету нежных лепестков, ласково проговорил:
- Милая моя, прекрасная Ромашечка, я тебя так люблю, так люблю! Больше всех на свете! Тебя и Тору!
- И я вас обоих люблю, мой Матвеюшка! Крепко-крепко люблю! Больше всех на свете! Помнишь, мы поклялись с тобой, что всю жизнь будем вместе и сообща, душа в душу, сердце в сердце, будем строить Тору? Помнишь?
- Помню, моя милая Ромашечка, - нежно проговорил Матвей, - и никогда не забуду: это одна из самых светлых моих клятв.
- Так давай же ещё раз в этом поклянёмся, чтобы уж совсем прочно, на самые долгие, самые светлые века.
- Давай, моя милая.
И они, крепко прижавшись друг к другу, тихо, но восторженно проговорили:
- Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся! На самые долгие, самые светлые века!
Потом поцеловались, закрыли глаза и наконец заснули. Им снилась чудесная сказка, которая стремительно несла их через века - зелёными лесами и золотыми полями, туманными сенокосами и голубыми речками, зеркальными озёрами и синими океанами, бескрайними болотами и плёсами. Это была Тора, цветущая и неповторимая, которая с каждым мгновением становилась всё чудеснее и прекраснее от немеркнущей человеческой любви и безумно сияющего счастья...

Петухи прокричали ещё затемно, когда на горизонте только посветлело. Охотники поднялись с постелей в тот же миг, как по команде, бодрые и весёлые, и Матвей с Леночкой нежно сказали друг другу: "Доброе утро, любимая!" и "Доброе утро, любимый!", вслед за чем вместе с взрослыми скоренько оделись и в течение считанных минут привели себя в порядок, пока Анна Фелициановна готовила завтрак и попутно собирала им поесть в дорогу. Завтрак же был плотным и скоротечным. Все наелись досыта. И вот наконец дружная компания вышла из дому в свежую прохладу, уж озарённую поднимающимся из-за леса солнцем. На плечах мужчин сверкали ружья; талии стягивали патронташи, из-под клапанов которых выглядывали гильзы. У Матвея за спиной висел берестяной кузовок с кой-какой провизией. А у Леночки ничего такого, предназначенного для охоты, не было, а только сияла на лице милая детская улыбка, да из-под кепки выбивались длинные золотые пряди. Байкал весело вертелся и подпрыгивал у крыльца, и по-собачьи с визгом просил охотников: "Пойдёмте же скорее охотиться, а то всю дичь проспите!"
- Ну пошли, пошли, Байкал! - потрепал того по голове Семён. - Пойдём уж, поохотимся, милая собачка, - успокоим душу!
- Пойдём, Байкалка дорогой, пойдём! - весело добавили дети, целуя собаку. - Побегаешь по лесу, рыжий!
И они вышли огородами, спиной к восходящему солнцу, направив свои стопы к лесу, синеющему за картофельным полем и простирающимся между Куликами и Дятлово. Роса была обильная и тяжёлая, и пожухлая ботва да былинки весело сияли да стонали под её благословенной тяжестью. А Байкал в считанные минуты превратился в настоящую мочалку, носясь галопом по сияющему полю. Однако охотники шли друг за другом по широкой меже, поросшей травой да ромашками, вслед за длинной и колеблющейся своей тенью; ноги шибко не мочили и смотрели на приближающийся к ним лес широко открытыми, счастливыми глазами. Молчали, о чём-то думали и ожидали чего-то необычного и прекрасного, что всколыхнёт сердце и порадует душу. То тут, то там кричали коростели и перекликались перепёлки.
И вот поле, усыпанное рубинами, алмазами, хризолитами и прочими самоцветами, осталось позади - и они уже под сенью леса,

Где птицы заливались после сна,
И журавли далёко напевали -
Как будто кто-то бил в колокола,
Как будто колокольчики звучали.

А тут ещё капель с дубовых листьев
И папоротник, поющий под росой;
И вереск звонко тянет свою песню,
И можжевельник, и тимьян, и зверобой.

А солнце между тем всё выше, выше
И стрелами пронзает старый лес,
И усыпает золотом поляны,
Да льёт лазурью из небес.

- Красота! - вдруг восторженно проговорил Семён и остановился, весело глядя по сторонам, созерцая окружавшую его природу, её необыкновенную красу.
- Очень красиво! - согласились дети.
А спустя мгновение Матвей нетерпеливо добавил:
- Но пойдёмте дальше! Хочется увидеть ещё больше.
- Пойдёмте, - сказал Фёдор Адамович.
И они пошли - молча и осторожно, стараясь не наступать на сухие ветки. Прошли душистый бор с красивыми дубками, высокий ельник с сыростью и мраком, орешник, стонущий под тяжестью орехов, и остановились у болотца, средь которого стояли три сосны, сверкала голубика, дурманом исходил багульник и серебрился мох, а по краям тянулись ввысь берёзки да тут и там росли лозовые кусты.
- Постоим? - тихо проговорил Фёдор Адамович.
- Постоим, - также тихо согласились все.
- Очень красиво! - сказал Матвей.
- Прямо необычайно красиво, - добавила Леночка, - как в сказке!
Между тем как Байкал упорно и сосредоточенно обыскивал болотце, весело виляя хвостом и тыкая носом в кочки. И вот из-под дальнего куста, шумно хлопая крыльями, поднялось тучное семейство тетерева и, вытянув шеи да с трудом неся своё зажиревшее тело, поплыло прямо над стрелками и их помощниками; плыло красиво, серебрясь и сияя на солнце, весело звеня своими лирами, пламя вышибая бровями и бросая на землю пёрышки.
Дети тут же весело завизжали:
- Ай-я-яй! Ой-ё-ёй! Тетерева! Тетерева! Тетёрочки! А какие красивые! А какие тяжёлые! А какие сильные!..
А что же стрелки? Те даже и не скинули с плеч ружей. Лишь любовались вместе с детьми птицами, провожали их весёлым взглядом и восклицали, поводя головами:
- Ух ты! Ни фига себе!..
После этого они минуту-другую постояли, восторженно глядя туда, где скрылся взматеревший выводок, потом дети в один голос едва ли не прокричали:
- Пойдёмте дальше! Скорее пойдёмте дальше! Надо ещё что-нибудь увидеть!
И они пошли. А лес уже вовсю пел, и вокруг сияли серебро, самоцветы и золото. Байкал весело носился по лесу и не пропускал ни одного кустика. Вновь под ногами бушевал папоротник, стелился вереск; тимьян наполнял округу сладким ароматом; дубы средь сосен - словно великаны, и тут да там цветущие поляны.

"Красиво!" - молвили вслух дети,
Во все глаза смотря по сторонам,
Вдыхая аромат цветов
И радуясь дубам.

Вдали кричали журавли,
И где-то близко заливался рябчик.
А в сердце колокольчик так звенел!
И сладкий звон над лесом всё летел!

И вот опять Байкал засуетился -
Учуял пёс звериные следы -
Понёсся к зарослям лозы -
И выгнал сразу две козы.

"Смотри, смотри! - кричат стрелки. -
Косули две!
Одна рогата!"
А что ж кричали тем ребята?

"Косуленьки! А где же ваши косулята?
Какие славные зверята!
Прекрасней вас, нам кажется, здесь нет!
Ах, подарить бы вам сейчас цветов букет!

Копытца звонкие их искры вышибают!
Быстрее ветра по лесу бегут!
Собачка наша их не догоняет!
Уйдут красавицы, уйдут!"

И те умчались, словно в поле ветер,
Растаяв в сказочном нетронутом лесу,
Чтоб дальше жить на этом белом свете,
Желая счастья доброму стрелку!
- Байкал! - весело крикнул Фёдор Адамович собаке, уж больно увязавшейся за лесными козочками. - Вернись сюда, Байкалка! Пусть бегут своей дорогой, а нам дальше идти надо!
- Вернись, вернись, Байкалка! - радостно закричали дети. - Хватит пугать козочек - идём дальше!
Тот вернулся, весело махая хвостом и прямо сияя от счастья, словно хотел сказать: "Ну, видали, как мы дали?!"
Охотники, в том числе и дети, потрепали собаку по холке и пошли дальше, необычайно весёлые и счастливые, и, как всегда, молча, не роняя ни звука, чтобы не спугнуть дичь, чтобы шумом своим не разогнать красивое. А Байкал вновь носился по кустам, не пропуская ни одного кустика, ни одной травки, ни одной кочки. Сосны сменялись дубами, дубы сменялись соснами, ельник чередовался с орешником, малинник переплетался с ежевичником, брусничник - с черничником. И они всё шли, шли, любовались природой, наслаждались своей охотой и радовались счастью...
И вот они вошли в сырой осинник, старый, весь иссиня-зелёный, с могучими деревьями, редким подлеском и подрастающими ёлками, сквозь который вилась тропинка, в некоторых местах золотясь песочком. Земля в этом сказочном массиве была устлана плотным слоем листьев, гниющих здесь да падающих, видать, уже не одно столетие, поэтому ноги опускались словно в вату, и шагов абсолютно не было слышно. Дети, как всегда, глядя на окружавшую их красоту, хотели сказать: "Ах, как красиво!" Как вдруг из-под носа Байкала, утюжившего ельник, вылетела здоровенная чёрная птица, исполнив лес неистовым шумом, и села на огромной осине под стать своему могучему телу.
- Глухарь! - радостно прошептал Матвей и нежно обнял сияющую, как сам, Лену.
Собака, упёршись передними лапами в ствол, тут же стала задорно облаивать птицу. А стрелки и дети не могли промолвить ни слова: разве могли они что-либо сказать в эту минуту, глядя на такое чудесное явление, на древнего и мудрого глухаря, невероятно прекрасную птицу! Они только сияли от счастья, стараясь удержать своё сердце да не выпустить душу на волю; забыли про ружья и смерть, про патроны, что без толку торчали в патронташах, и мысленно желали долгих лет жизни и счастья прекрасной птице. Что же касается собаки, то та добросовестно выполняла свою работу, незлобивым лаем удерживая глухаря на осине, пока тот не слетел да не убрался восвояси, увлекая за собой настоящую бурю ломающихся веток и шум неистовых крыльев. Байкал же оставил в покое осину и, виляя хвостом, подбежал к охотникам, словно желая спросить: "Ну что ж это вы, родимые мои, такой трофей упустили? Выходит, я зря лаял? Эх, вы, растяпы!" А те в который уже раз за это чудесное утро потрепали собаку по холке и весело проговорили:
- Ох и молодец же ты у нас, Байкалка: такую незабываемую охоту устроил! Будет тебе дома за это и сладкая каша, и жирное мясо! А теперь пойдём дальше охотиться. Вперёд, вперёд, любимый!
И тот вновь, задрав хвост, понёсся по осиннику, а вслед за ним продолжили путь охотники. Однако, не пробежав и сотни метров, Байкал завертелся на заросшей травой поляне, имевшей не вполне цветущий вид и лежащей средь пеньков и стволов истлевших деревьев. И дети, во все глаза следя за собакой, весело прошептали:
- Ой, дедушка! Папа! Байкалка опять что-то обнаружил!
- Вряд ли, - улыбнулся Фёдор Адамович. - Уверен, что ничего там на этот раз нету.
- Почему? - недоумённо проговорили те. - Видите, как он ищет? Ей-богу, сейчас спугнёт какую-нибудь птицу или зверя.
- Да нет, - поддержал Семён старика, - прав дедушка Федя: ничего там нету. Это скорбная земля, и не ходят там звери, разве что поют иногда птицы.
- Скорбная? Почему скорбная? - продолжили недоумевать дети.
- Да потому, - сказал Фёдор Адамович, - что люди там погибли - хорошие люди.
- Погибли?
- Да, - промолвил с грустью Семён. - Немецкий истребитель сбил советский бомбардировщик в воздушном бою, вот он и сгорел со своим экипажем в этом лесу, на этой поляне.
- Много их было? - печально спросил Матвей.
- Кого, лётчиков?
- Да.
- Вроде бы двое. По крайней мере останки двоих людей нашли и похоронили на местном кладбище.
Тем временем они подошли к злополучной поляне, на которой разлёгся Байкал, и остановились. Стояли долго и молчали, представляя в своём воображении пылающий самолёт и жуткую смерть его экипажа. Кое-где виднелись ржавые детали мотора и прочие останки фюзеляжа, и всё это было поросшее травой, мхом, присыпано листвой и многолетнею трухою; и там ещё росла рябина со своими гроздьями, как девушка с поникшей головой. Наконец Матвей тяжело вздохнул и проговорил с грустью:
- Эх, надо бы салют устроить по погибшим лётчикам, тем самым напомнив людям и Дедову лесу о совершённом в этих местах подвиге.
- И не только лётчиков, - добавила Лена, - а и всех добрых людей, боровшихся с фашистами и их подельниками.
- Что ж, - улыбнулся Семён, - хорошая идея. Устроим салют.
И они с Фёдором Адамовичем, скинув с плеч ружья, выстрелили из четырёх стволов в воздух - да с таким грохотом, что с близлежащих деревьев посыпались листья. После чего продолжили охоту неизвестно на кого, во все глаза любуясь природой, между тем как вокруг заливались птицы, и где-то недалеко за лесом болото то и дело отзывалось журавлиным криком. Скоро осинник стал стремительно переходить в ольшаник, а тот в свою очередь - в лозняк, и под ногами становилось топко. Вода хлюпала под сапогами, и шелестела осока. То тут, то там сияли кабаньи лежки, заполненные водой и илом (а точнее - грязью), а по краям их густо зеленел копытник и бушевал рогоз с прочей болотной растительностью.
- Ох, как здесь топко, - весело прошептала Леночка, уйдя едва ли не по колено в воду, - настоящее белорусское болото.
- Осторожно, Ромашка, - озабоченно проговорил Матвей, - не провались, милая!
Однако сам споткнулся и едва не упал в лужу, успев ухватиться за ивовый прутик. Удержался на ногах, но шума наделал много, и вдалеке, за густыми лозовыми кустами, послышалось оглушительное хлопанье крыльев и кряканье, вслед за чем на солнце сверкнула приличная стая уток - штук двадцать, не меньше - и скрылась в неизвестном направлении. А стрелки с улыбкой обернулись, и Семён нарочито сердито промолвил:
- Эй вы, медвежата! Потише там. Уж всю дичь распугаете своим шумом.
- Ой, простите, охотнички, - весело ответила Лена, - больше не будем шуметь - честное слово не будем. Просто ножки за кочки цепляются.
- Устали, небось, ножки? - улыбнулся Фёдор Адамович.
- Да нет, дедушка, - ответили в один голос дети. - Просто за травку да кочки цепляются.
- Ничего, - подбодрил Семён, - сейчас на сенокос выйдем, и уже не будут цепляться ножки.
Действительно, за лозовыми кустами открывался залитый солнцем простор сенокоса - со сверкающими плёсами, поросшими осокой и камышами, стожками, укрытыми облаками, и дубами с лохматыми шапками да необъятными стволами. А сквозь эту неописуемую красоту тянулась канава - с тёплой зеркальной водой, щуками, вьюнами и карасями; поросшая рогозом, берёзками, ивами, камышом и осокой.
- Ой! - радостно воскликнули дети в один голос. - Так это же наш сенокос с тёплой необыкновенной канавой!
- Они самые! - весело согласились взрослые. - Самый прекрасный сенокос и самая чудесная канава на свете!
И тут Байкал на глазах у всех всей своей массой плюхнулся в плёс и выгнал оттуда многочисленную стаю уток. Десятка полтора птиц с шумом и кряканьем взвились из камышей в небо и, переливаясь на солнце, устремились над лозою, предавая необычайную радость старой канаве и сенокосу; летели, легко махая крыльями и грациозно вытянув шеи.
- Ох как красиво! Как красиво летят! - весело закричали дети, хлопая в ладоши.
- Прямо дух захватывает! - согласились взрослые, позабыв о ружьях да лишь провожая удаляющихся птиц восторженными глазами.
Тут же над головой просвистели крыльями три чирка, и тоже были удостоены самых весёлых и необычайно восторженных взглядов. И Матвей проговорил, нежно обняв Леночку:
- Вот это охота! Правда, Ромашечка?
- Боже! - весело воскликнула та. - Самая чудесная охота на свете, Матвеюшка!
И они поцеловались в губы. После чего, тая от радости, спросили у взрослых:
- Дедушка! Папа! Мы ведь ещё будем охотиться? Охота ещё не скоро кончится? Долго будем идти вдоль канавы да по плёсам?
- Да охота только начинается, дорогие наши! - весело отозвались те. - А плёсов столько много! Да канава такая длинная!
И они охотились, сгоняя с плёсов уток да внимательно осматривая канаву, тёплую и красивую, сверкающую и зеркальную, подёрнутую ряской и сияющую лилиями. Байкал иной раз одновременно поднимал уток и тетерева, который рядом с водоплавающими искал свой корм в высокой крапиве. А иногда поднимал и бекаса, стремительно уходящего от стрелков зигзагом. И дети вместе со стрелками без конца восклицали: "Вот это да! Ох как красиво!.." Где-то не столь уж и далеко кричали журавли, и вот уже стороной летят эти прекрасные серые птицы. Летят и курлычут, украшая собою мир и с опаской глядя на охотников. А те провожают их приветливыми взглядами и произносят добрые слова: "Летите с миром, милые, чудесные птички!.."
Матвей с Леной уже не спотыкались, шли за стрелками, крепко взявшись за руки, твёрдым, уверенным шагом и во все глаза любовались природой.
- Вот, - говорил Матвей, нежно улыбаясь Леночке, - это наша родина, Ромашечка: Тора! Какая она красивая, правда, моя милая? Какая чудесная!
- Да, мой Матвеюшка! - весело отвечала Леночка. - Просто необыкновенная красавица наша Тора - самая прекрасная на свете! И мы её будем с тобой оберегать да защищать от всяких напастей!
- А мы ещё с тобой, ко всему прочему, и самые счастливые её жители! Да, Леночка?
- Да, мой Матвеюшка! А вместе с нами и наши родные, и куликовцы, и все добрые люди на свете!..
Пока дошли до мостика, Байкал поднял с плёсов и с канавы уйму куликов да уток, напугал цаплю, до смерти перепугал бобра и ондатру, поднял в небо тьму стрекоз и бабочек, разогнал невероятное количество лягушек, и дети со стрелками всё восклицали да восклицали: "Ох как красиво вокруг! Как красиво! Какой сегодня необыкновенный праздник! Как весело поёт, резвится и смеётся Тора!.." А когда пришли к мостику, недалеко от которого Матвей с друзьями ловил рыбу, взрослые наконец сняли с плеч ружья и выстрелили в воздух.
- Всё, - улыбнулся Фёдор Адамович, - конец нашей прекрасной охоте, отсалютовали Торе!
Но дети тут же запротестовали весело:
- О нет, нет, нет! Разве таким должен быть салют Торе?! Вы только посмотрите, сколько в ваших патронташах патронов! А ну-ка, давайте устраивайте салют по-настоящему! Просто необыкновенный салют должен остаться в памяти Торы! Этот салют должны услышать все народы!
И они устроили необыкновенную канонаду, без конца паля в воздух, пока не опустошили патронташи и не раскалили ружья.
- Вот это здорово! - прокричали дети. - Вот это отсалютовали!
- Вот это охота! - добавили взрослые.
После чего уселись под стожком и раскрыли свою берестяную котомочку. Расстелили на траве рушник, выложили на него огурцы, помидоры, сало, лук, варёные яйца, хлеб, соль, сухари, молоко и приступили к трапезе. И так вкусно было, что всё во рту таяло. И разве сало солёное они ели? О нет, то была амброзия. И разве молочком они сухарики запивали? Что вы! То был нектар божественный. Но только пиршество было в самом разгаре, как из лесу едва ли не вылетела шумная куликовская ватага во главе с Лёнькой, а вслед за ними едва поспевали и Светлана Семёновна с Гришкой. Взрослые были с озабоченными лицами да с пустыми руками, а у детей над головой сверкали палки. Но вот они увидели Матвея с Леночкой, весело машущих им кепками, и, прибавив шагу, закричали:
- Так это вы тут палили?
- Мы! - радостно отозвались те. - Салютовали Торе!
- А мы уж думали - сейчас кого-то отколотим! - решительно сказал Лёнька. - Вот и палки с собой взяли, да для поддержки - взрослых.
А Светлана Семёновна подбежала и, запыхавшись, сказала:
- Боже! И что же вы так долго салютовали? Весь Дедов лес на уши подняли! Бах да бах! Бах да бах! Мы уж думали - браконьеры всё живое уничтожают, вот и прибежали спасать природу.
- А что, охотнички, - весело спросил в свою очередь Григорий Берёзкин, - небось, настреляли дичи? А ну, покажите сумочку!
- Да уж настреляли, - весело ответил Фёдор Адамович, - столько настреляли, что и унести не сможем. Да вот Матвей с Леночкой вам про всё сейчас расскажут да про нашу чудесную охоту поведают. А вы тем часом, куликовцы наши дорогие, к столу нашему присаживайтесь да хлебушка заячьего отведайте.
Дети тут же накинулись на остатки трапезы, лежащие на льняном полотенце, а Матвей с Леночкой приступили к своему необыкновенному повествованию, начав с самой первой минуты охоты, когда они только вышли за ворота дома, и кончив необыкновенным салютом на мосту канавы. При этом без конца перебивали друг друга, сияли глазами, говорили взахлёб и жестикулировали руками, описывая неповторимые краски природы, необыкновенный полёт птиц, стремительный бег косуль, радостные лица стрелков и работу собаки.
- Молодцы! Умницы! - похвалила охотников Светлана Семёновна. - Ваша охота была самой прекрасной на свете! Ах, как бы и мне хотелось побывать на такой охоте! Как бы и я радовалась жизни с такими прекрасными охотниками!
- Так вы не огорчайтесь, Светлана Семёновна! - сказал Матвей, бережно взяв учительницу за руку. - Мы когда-нибудь и вас возьмём на нашу чудесную охоту, и вместе порадуемся жизни!
- Да? - весело сказала та, нежно прижав к груди Леночку и Матвея. - Я буду безумно рада!
Но Григорий скептически цокнул языком, почесал затылок и усмехнулся:
- Да уж, охотнички, ничего не скажешь. Перехлопали все патроны и не подстрелили ни одной уточки. Лучше б сидели дома да не стаптывали ноги.
А Леночка в объятиях Светланы Семёновны весело возразила:
- Сидя дома, не очень-то природой налюбуешься.
- Вот-вот, - сказал Лёнька, - дома, на печи, не увидишь тетерева или сияющую на солнце утку. - И тут спохватился: - А на месте гибели наших лётчиков сколько раз пальнули?
- Четыре, - в один голос сказали Матвей и Леночка.
- Мало! - с чувством воскликнули все дети. - Надо было расстрелять целый патронташ!
- В следующий раз так и сделаем, - решительно сказали Леночка с Матвеем.
- Непременно, - весело согласились с ними Фёдор Адамович с Семёном.
Потом, когда на рушнике не осталось ни крошки от вкусной трапезы, Светлана Семёновна предложила спеть осанну Торе, и все - дети и взрослые - восторженно пели:
"Тора, Тора, мы с тобою мир чудесный сотворим
И однажды над землёю наше знамя водрузим!.."
После чего, заколов в волосы и рубашки лилии да прочие цветы с осокою, пели другие прекрасные песни и водили хоровод в стороне от сверкающих на солнце ружей.
Домой возвращались в полдень, когда солнце стояло в зените, было свободно от облаков и палило нещадно. Сначала шли горячей просёлочной дорогой, затем - тенистым бором и наконец подошли к карьеру. И Лёнька, конечно же, сказал своим командирским голосом:
- Так, надо искупаться! Светлана Семёновна, как вы смотрите на то, чтобы немножко освежиться среди лягушек и тритонов?
Все засмеялись, в том числе и взрослые, а милая учительница весело проговорила:
- Я, собственно, не против, Лёня. Только давайте так: дяди с мальчиками купаются в своей луже, а девочки с тётей - в своей.
- Замётано! - крикнули дети и, разделившись на кучки, улюлюкая да визжа, понеслись да поскакали к своим сверкающим водоёмам.
Вслед за ними весело побежали и взрослые: Григорий Берёзкин, как мальчик, размахивающий руками да кепкой, Фёдор Адамович с Семёном, снимая на ходу с плеч ружья, и Светлана Семёновна, сияя солнечной улыбкой и расстёгивая на ходу сарафанчик.
Мужская половина заняла ближайшее озерцо, сияющее своей чистотою, золотым песочком и изобилующее тритонами. А женской половинке достался не менее прекрасный водоёмчик за густо разросшейся лозою, где также дно сверкало высочайшей пробы золотом, обитала кое-какая живность - и большей частью тритоны. Но вода там и там была настолько тёплой, чистой и приятной, что казалось - это не вода вовсе, а молоко парное, нет - слеза Божья. Дети и взрослые быстро разделись, вбежали в воду, и карьер запел, наполнившись криком, смехом да песней необычайного восторга. Больше всех отличались мужчины и мальчики, галдя да резвясь, словно только что вырвались на волю из страшного подземелья, очутившись средь прелестей родной природы. Девочки со Светланой Семёновной были более сдержаны в своей радости, хотя и щебетали от души да брызгались водою. И неожиданно, когда прекрасная учительница принялась с чувством приглаживать свои влажные русые волосы, обратив свой светлый взор к небу, Леночка нежно прошептала, глядя на неё:
- Ах, Светлана Семёновна, какая вы красивая! Прямо необычайно красивая! Как царевна!
И остальные девочки добавили с душою:
- Как фея! Как розочка! Как лилия! Как самый прекрасный цветочек на планете! Как солнышко! Как тетёрочка!..
И та с благодарностью промолвила:
- Спасибо, мои милые! Спасибо, мои хорошие! А вы у меня самые прекрасные девочки на свете! И я вас так люблю, так люблю! Больше всех на свете! Вас и Тору!
А Леночка потом сказала, любуясь милой учительницей:
- Ах, Светлана Семёновна, будь моя воля, я бы вас не раздумывая назначила самой главной феей, а вернее, королевой фей в Торе. Поскольку нет на всей земле фей вас милее и красивее, нежнее и справедливее! Нет такой чудесной феюшки ни у одного народа!
- Спасибо, спасибо, моя девочка! - от всей души поблагодарила счастливая учительница - и прослезилась; пролетел ещё миг, и по её щекам заструились слёзы. - Боже... что же вы со мною делаете, мои девочки, что же вы делаете! - И закрыла лицо руками, вздрагивая всем телом.
А девочки тут же, как сговорившись, взялись вокруг своей королевы за руки и тихо, но весело запели: "Тора, Тора, мы с тобою мир чудесный сотворим
И однажды над землёю наше знамя водрузим!.."
Пели и кружились вокруг неё в хороводе, сияя глазами и звеня сердцами. А та стояла и плакала, исходя счастливыми слезами, и золотом сияло её нагое тело - точёное и упругое, словно тело это было не человека, а богини.
Спустя полчаса - а может, больше - вся весёлая компания выбралась из карьера и продолжила возвращение в деревню - с песнями и счастливыми улыбками, наслаждаясь жизнью и природой, а на плечах мужчин сверкали ружья. И вот Светлана Семёновна приблизилась к Фёдору Адамовичу с Семёном, взяла их под руки и, в то время как дети пели "Вот кто-то с горочки спустился...", с улыбкой прошептала:
- Молодцы! Прекрасные охотники! Чудесную охоту вы сегодня детям устроили!
- А ты думала, - улыбнулись те; и поцеловали красавицу в щёчки.
В деревне ненадолго все разошлись по своим хатам пообедать да сделать чего-нибудь по хозяйству. А вот Антонина Зворыгина с Анной Фелициановной прямо заждались своих охотников к обеду и с нетерпением дожидались их на улице, сидя на лавочке. Ну а когда те уже подходили к дому, бодрые и сияющие, обе женщины весело воскликнули:
- С возвращением домой, охотнички! Видать, много дичи набили, что ноги еле волочите.
- Много-немного, - весело отозвался Фёдор Адамович, - а охота была славная!
- Ой, бабушка, - радостно добавил Матвей, - охота такая славная была, что не передать словами!
И Леночка сказала своё слово:
- Сколько видели дичи - тьма тьмущая! И глухаря видели, и тетеревов, и журавлей, и козочек, и уточек, и цаплю, и бобра, и куликов, и ондатру! Ох какая тьма - самая тёмная! Правда, папа? Не вру ведь?
- Истинная правда, доченька! - весело подтвердил тот. - Вот это была охота!
- Ладно уж, - махнула рукой Антонина, - не хвастайтесь; видим, что идёте с пустыми руками. А вот мы и в лес сегодня не ходили, а всё равно встречаем вас с дичью.
- Да ну? - улыбнулись охотники.
- Вот вам и "да ну", - передразнила Анна Фелициановна. - Пока вы по лесу хаживали да комаров кормили, коршун, лихо его бери, нашу курочку задрал на огороде.
- Однако ж, - подхватила Антонина, - отняли мы её у злодея, хотя и насмерть забитую, и приготовили для вас добрый бульончик, с жареным лучком да шкварками, сдобренный петрушкой, укропчиком и перчиком.
- Вот это дело! - весело проговорил Фёдор Адамович. - Спасибо братцу коршуну за столь чудесный супчик!
- Так ведь к супчику ж надо и бутылочку! - радостно добавил Семён.
- И конфеток! - сказала Леночка.
- И вареньица с сухариками! - весело проговорил Матвей.
- Да уж всё давно стоит на столе и вас дожидается! - засмеялись женщины. - Быстренько вешаем на гвоздь берданки, вымываем руки - и обедать!
Обед, конечно же, был вкусным, особенно бульончик из курочки, но что такое еда, приготовленная в печи, по сравнению с той духовной пищей, которую дети получили на охоте. А необычайные картины Дедова леса, болота и канавы, которые всю жизнь будут жить и сиять в их сердце?!
Потом они легли спать на той же кровати, на которой спали и ночью, и, как ночью, лежали, крепко обнявшись и уткнувшись друг в друга носами. А перед сном нежно прошептали: "Всем сердцем люблю тебя, Матвеюшка!", "Всем сердцем люблю тебя, Ромашечка!", "Безумно любим друг друга, как Тору!.." Спали долго и сладко, как спят милые счастливые дети. А когда проснулись, весело улыбнулись друг другу и вновь нежно прошептали: "Всем сердцем люблю тебя, Матвеюшка!", "Всем сердцем люблю тебя, Ромашечка!", "Мы с тобой самые счастливые на свете!", "И Тора!", "И Тора!", "И её многочисленные народы!", "И все-все жители!"

А в пятом часу вечера, когда все дети со Светланой Семёновной собрались на лавочке да травке у ворот Зворыгиных, к ним подъехал на дребезжащем велосипеде Павел Андреевич Морозов, отец Гришки Морозова - того самого, который с двумя своими дружками загубил уйму ужей, - и, сняв кепку, поздоровался. Затем уже обратился непосредственно к Светлане Семёновне с такой речью:
- Светлана Семёновна, вы ж помните, что утворил мой Гришка с такими же оболтусами, как сам, Мишкой Ежовым и Петькой Власовым в Дедовом лесу?
- Как же, забудешь такое, - нахмурилась та. - Уничтожили ни в чём неповинных ужей. Фашисты.
- Гунны! - злобно добавили дети.
- Да... - сокрушённо вздохнул отец маленького негодяя, - стервецы паршивые, утворили, так утворили, ничего не скажешь. Ох и всыпали ж мы тогда всем, троим, горяченьких. И вот каждый день с тех пор сыплем да сыплем, уж живых мест на теле нет. Но ничего, живы мерзавцы и добавки просят. Однако ужей мы раздобыли; объездили уйму всяких мест и натуралистов - аж пятьдесят штук заготовили, толстых и упитанных. А через час мы произведём их торжественный выпуск в угодья - так сказать, для восполнения утраченного поголовья. Так вы уж не откажите, Светлана Семёновна, в просьбе прибыть в известное нам скорбное место в урочный час с детьми, чтобы своими добрыми и справедливыми глазами засвидетельствовать сие торжественное действо.
- Что ж, - угрюмо проговорила та, - прибудем на место массового убийства ужей и проследим, что вы там намереваетесь делать.
- Прибудем, прибудем, - сердито вставил своё слово Лёнька. - Лично буду руководить выпуском. И не дай бог хоть один пожалуется!
- Кто? - недоумённо промолвил Павел Андреевич.
- Что "кто"? - в свою очередь переспросил недоумённо Лёнька.
- Кто пожалуется?
- Что значит "кто пожалуется"? Уж, ясное дело, кто!
- А-а... - протяжно проговорил Павел Андреевич. - Ну да, конечно же. Ну ладно, люди добрые, я поехал. А вы приходите на скорбное место, будем очень признательны.
- Вы уж смотрите, Павел Андреевич, - озабоченно проговорила Светлана Семёновна, - детей-то уж слишком не бейте, ведь ненароком убьёте - или инвалидами вырастут.
- Ничего с ними не станется, - махнул рукой Павел Морозов, - ремешок да розги - хорошее лекарство для таких оболтусов; не убивают, да от гадких болезней излечивают. - И уехал, а дети со Светланой Семёновной остались на скамейке да травке, с неприязнью обсуждая неожиданный визит непрошеного гостя.
А через час дружная компания во главе со Светланой Семёновной подошла к месту массового убийства ужей и застала там угрюмых убийц с тремя полиэтиленовыми вёдрами, закрытыми продырявленными крышками, и таких же угрюмых отцов, вместе с детьми сидящих на вывернутой с корнем ёлке. Все шестеро сразу соскочили с дерева; взрослые подтянулись, а дети потупили головы.
- Ну, мы пришли, - сказала Светлана Семёновна, остановившись со своими воспитанниками возле разорённого гнездовья. - Начинайте своё действо - да по домам разойдёмся: не больно-то хочется видеть перед собой этих маленьких изуверов. - И она с неприязнью кивнула на понуренных детей.
Те ещё больше склонили головы, а у Гришки Морозова даже коленки задрожали. Отцы же твёрдым шагом подошли к вёдрам, сняли крышки и сказали по очереди:
- Вот, добрые люди, смотрите и убедитесь сами, что здесь ужей полные вёдра. - Те, не дожидаясь приглашения, стали шустро выползать на волю и осматривать свои новые угодья.
- Хорошие, жирные ужи.
- Наши, белорусские.
После чего Павел Андреевич громко крикнул, обращаясь к провинившимся детям:
- А ну-ка, мерзавцы, подошли к вёдрам и попросили у змей прощенья!
Те в следующий миг подскочили к вёдрам и громко с дрожью в голосе проговорили, словно по нотам:
- Простите нас, дорогие ужики, за наше изуверство! И не знать нам покоя за это на том свете! Клянёмся любить вас всю жизнь, как любят вас куликовские дети!
- А теперь выворачивайте вёдра, сволочи! - сказал Павел Андреевич. - Да не на гнездо, а себе на ноги.
И те вывернули ужей себе на ноги - скользких, холодных и кишащих, сплетённых в клубки и шипящих. Страшно было смотреть на это зрелище, и все дети вокруг Светланы Семёновны - и сама она - были белы от страха. А у маленьких изуверов, по ногам которых ужи ползали, и вовсе поджилки дрожали, и сами они едва не падали на землю; самый же младший из них, Мишка Ежов, задёргался, словно в каком-то трансе, и обмочился.
- Ой, мы, пожалуй, пойдём, - отворачивая глаза, наконец проговорила Светлана Семёновна, - невозможно смотреть на это.
Но мужики наперебой запротестовали:
- Нет, нет, нет! Погодите, не уходите, люди добрые. Действо ещё не закончено. Это только часть страшного представления. Сейчас будет следующая сцена, весьма ценная и поучительная. - После чего схватили за шивороты свои провинившиеся чада, подтащили к поваленной ёлке, перегнули через ствол, спустили с них штаны, вытащили из брюк свои ремни, добрые да сыромятные, и на глазах у многочисленной публики стали хлёстко да со смаком охаживать оголённые задницы, при этом злобно приговаривая: "Вот вам гнёздышки! Вот вам ужики! Вот вам забавы! Вот вам убийство! Вот вам разорение!.." Экзекуция шла полным ходом да со страстью, но несчастные жертвы не роняли ни вздоха, ни стона, ни звука, свойственного мучащемуся от боли человеку, а молча и покорно сносили жестокое наказание, глядя на которое, Лёнька серьёзно заметил:
- Глянь ты, не плачут. Видать, не больно, хотя и стоят уже с мокрыми штанами. Гунны они и есть гунны: ни от чего им не больно, ничего им не жалко. А может, просто притворяются.
- Ладно, пошли, - угрюмо проговорил Митя Воропаев, - нечего здесь больше делать; изуверов наказали. Хотя можно было б и чего-нибудь стоящего подбавить - например, соли.
- Думаю, хватит, - тяжело вздохнув, проговорила Светлана Семёновна и ушла с детьми, не попрощавшись.
А за их спинами оставшиеся с выпущенными на волю ужами уже кричали:
- Ну что, ироды, будете знать?! Будете знать?! Будете знать, как убивать живую тварь да мучить?!
- Ой, будем знать, папенька! Ой, будем знать! Ой, будем! Век будем знать да помнить - не забудем! Ай-я-яй! Ай-я-яй! Ай-я-яй!.. Ай, ужики! Ай, ужики! Ай, ужики!..
Потом Светлана Семёновна руками заткнула уши, и спутники её вместе с ней уши заткнули - и шли минуту-другую молча. А когда руки опустили, то в лесу далеко было слышно, как дико и громко рыдают дети.
- Что ж, - проговорила Светлана Семёновна с прослезившимися глазами, - по крайней мере они поплачут да останутся живы, и никогда не будут мучить и разорять Тору. А вот ужики погибли, и их уже никогда не вернуть к жизни. Будем считать это наказание маленькой, но хоть какой-то платой Торе - в назидание ныне живущим и тем, кто когда-то их сменит. Как вы думаете, дети: я права?
- Права, Светлана Семёновна! - решительно прокричали те. - Очень права!
И Матвей сокрушённо добавил:
- Да, к сожалению, часто истинным лекарством от жестокости является и жестокое наказание вместе с крепкой человеческой любовью, и я в этом, кажется, убедился.
Вслед за чем несколько голосов прокричали:
- Споёмте осанну! - Лица всех тут же просветлели, и над Дедовым лесом заструилось:
"Тора, Тора, мы с тобою мир чудесный сотворим
И однажды над землёю наше знамя водрузим!.."

А ночью Матвею приснился сон - и не один, а несколько. Сначала в его воспалённом от прошедшего бурного дня воображении возник воздушный бой между советским бомбардировщиком и фашистским истребителем. Бой был неравным: тяжёлая бомбометательная машина не обладала такой манёвренностью, как шустрый истребитель, и неуклюже уходила от атаки, беспомощно отстреливаясь из пулемётов, и Матвей кричал во сне бойцам уже пылающей машины: "Ну, давайте же уходите, уходите от фашиста, дорогие мои! Ведь он стремительнее и манёвреннее вас!" Но те отстреливались до последнего, оставаясь в пылающей кабине и не прыгая с парашютами, тянули подбитую машину подальше от населённых пунктов, пока не взорвались над Дедовым лесом. Матвей заплакал с горя, послал проклятье подлому фашисту и мысленно похоронил погибших лётчиков. После чего сказал твёрдо, с гордо поднятой головой: "Но, несмотря ни на что, ты будешь жить и процветать, Тора! Придёт день и час, и на земле не останется ни одного злого человека, ни одного убийцы, ни одного диктатора, ни одного фашиста - это тебе обещаем мы, все честные и любящие тебя люди! И будем мы жить одной семьёю - под одним на всех небом, под одним на всех Богом, с одной на всех верой, под сенью одной на всех Церкви! На благо жизни, ради нашего общего счастья, ради миллионов-миллионов следующих поколений!"
Потом охота приснилась со всеми своими чудесными красками и персонажами, и лицо у Матвея от счастья сияло и золотилось, как у ангела. И он нежно шептал: "Тора, милая моя Тора, со своими дубами, соснами, реками, честными добрыми людьми, вольными птицами и зверями, как я тебя люблю! Как я тебя обожаю, дорогая!"
И коршун с убитой им курочкой приснился, и вёдра с вёрткими ужами. И Матвей вновь промолвил, хотя и с некоторой печалью: "Тора, милая моя Тора, как я тебя люблю! Как я тебя обожаю!"
И, наконец, ему приснились живые родители, дедушка с бабушкой, Светлана Семёновна, куликовские дети, царь батюшка со своим живым семейством - и среди них прекрасная и цветущая Ромашка Полевая. И он весело и восторженно воскликнул: "Тора, милая моя Тора! Я тебя благословляю!" И ему больше не снилось ничего, и его ждало прекрасное счастливое утро.

Продолжение следует.
Начало: