Нежанровый роман (Людям всей планеты посвящается)
Часть вторая МОЛОДОЙ ПОБЕГ ИЛИ МУКИ И РАДОСТИ ПОЗНАНИЯ
Глава седьмая

Жатва в Куликах завершилась, но она ещё почти целую неделю гремела во всём необъятном районе, радуя начальство да весь народ небывалым урожаем ржи, ячменя и пшеницы. Техника работала без перерыва день и ночь; часто ломалась, нуждалась в починке, и Никола Воропаев с кузнецами иных деревень практически со своими очагами не расставались. Однако серьёзных сбоев в работе на полях не случалось, и с уборкой зерновых, таким образом, было покончено вовремя, убрав со щедрых полей всё до единого зёрнышка. Теперь уже глаз радовала стерня, по-прежнему золотая, с малахитовыми прожилками, но аккуратно подстриженная, сияющая на солнце как парча и волнистым сказочным полотном упирающаяся в синеву недалёкого леса. Над освободившимся от своего драгоценного бремени полем парили коршуны и то и дело проносились стайками горлицы, клинтухи да вяхири. А уже совсем высоко, в глубине бесконечной лазури, сияло солнце, тёплое и мирное, и согревало не только леса, поля, луга и прочие сказочные просторы, но и душу и сердце человека.
Однако недолго длилась столь чудесная идиллия. С окончанием жатвы сбылись прогнозы синоптиков: небо нахмурилось, затянулось облаками и в конце концов разрыдалось плотными, беспрерывными ливнями. Воды в болоте прибавилось; Дедов лес тонул в сизом мареве испарений, а лужи на просёлочных дорогах вполне уже можно было называть лесными озёрами с бродами и островами. Но жителей Куликов столь мелкие, на их взгляд, проблемы не волновали: главное, что сено у всех уже было заготовлено впрок и хранилось до морозов на сенокосах в стожках или рядом с сытой коровой на сеновале. Зато с дождями пришла и грибная пора - с красавцами подосиновиками, груздями да боровиками. Грибы появились совсем неожиданно, и весть о них принёс в деревню не кто иной, как Фома, бродивший по лесу по привычке, но уже без ружья и своих стальных петель да самоловов. Днём, когда на небе было временное прояснение, он шёл по деревне открыто, не прячась ни от кого и даже улыбаясь. В эту минуту дети в полном составе сидели на лавочке Зворыгиных и сочиняли очередную песню. Только ничего не получалось: то ли мысли путала неважная погода, то ли слишком весёлое настроение, и Оля, весело подталкивала в бок Лёню да то и дело повторяла: "Ну, Пушкин, давай дальше! Что ты там застрял со своей строчкой?! Что будем делать с твоими соснами?" А тот действительно сочинил: "В огороде распустились три огромные сосны", а что дальше сочинить - в голову ничего не лезло, и он всё думал, думал, и все вместе с ним думали, думали и смеялись, держась за животы. И наконец придумал, радостно воскликнув:
- Эврика!
"В огороде распустились три огромные сосны.
Распустились да загнулись от избыточной воды".

Друзья вокруг засмеялись, а Лёнька, посмеявшись немного со всеми, всё же серьёзно заметил:
- Нет, что-то не то. Печальный исход какой-то. Как бы не обиделась Тора за такое вульгарное сочинение. Надо подумать - основательно подумать, чтобы о-го-го! И вы думайте, дармоеды.
И все опять начали думать, едва ли не давясь от смеха и закрывая руками рты. И вот Лёнька опять как закричит, подскочив на скамейке:
- Эврика!!! - И начал декламировать, жестикулируя руками, прямо как Маяковский:
"В огороде распустились три огромные сосны.
Распустились да загнулись от избыточной воды.

Но вода потом упала, сосны снова расцвели,
Отдышались, разогнулись и до неба доросли!"
Опять смех да гвалт, поздравления, крепкие рукопожатия, похлопывания по спине и поцелуи Лёньке. И тут появляется Фома, сияющий от удовольствия и с курткой со своего плеча, наполненной грибами.
- Вот, - весело сказал он, развернув свою ношу перед поэтом и почитателями его таланта, - насобирал грибочков!
- Ух ты! - радостно воскликнули дети. - Лисички, боровички, подосиновики, грузди!
- Ой, братцы! - весело продолжил Фома. - Грибов тьма вокруг - прямо невероятное богатство извлекла наружу Тора! Я-то слеп уже немного, поэтому поднял только то, что глаз увидел, - уж довольно пожившее да подросшее. А вы - молодые да зрячие - воз молоденьких боровичков домой припрёте!
- Ух, дядя Фома, - весело проговорил Матвей, - а где ж это вы столько набрали? Может, подскажете нам место, не жалко?
- А что ж там жалеть-то? - весело ответил тот и потрепал Матвея по голове. - С дубравушки иду, братцы, с дубравушки. Под дубочками их сидит сейчас видимо-невидимо! Прямо не сидится им на месте, да вас с нетерпением дожидаются! Хотя, думаю, тьма грибов вокруг, под каждым кустиком - да не только в дубраве. Но вы уже в лес не ходите: скоро опять дождик пойдёт; свет наш померкнет, и вы ничего толком не увидите. А вот завтра проснётесь с коровами, помолитесь Торе - и топайте с лукошками да вёдрами за грибами. И родителей с собой берите, чтобы насобирать побольше, поскольку ох какие вкусные зимой грибочки, сушёные, маринованные да солёные!
- Ура!!! - весело закричали дети. - Идём завтра за грибами! Боровички! Грузди! Подосиновики!..
Фома ушёл домой, а через несколько минут весть о богатом грибном урожае облетела всю деревню.
И вот наступило следующее утро - к великой радости селян, тёплое и солнечное. Матвей проснулся с первыми лучами, открыл глаза и прошептал:
- Ну, ужик, выползай да пожелай мне счастья!
И тот, как всегда, выполз из-под фикуса да шустро пополз по комнате, осматривая каждый лежащий на полу предмет да обыскивая каждый угол. Затем уполз под другой могучий фикус и был таков. А Матвей соскочил с кровати и побежал в переднюю - бабушка там уже готовила завтрак: жарила яичницу, пекла сухари, а дедушка сидел на лавке чинил прохудившееся лукошко.
- Ого! - весело воскликнул он, увидев внука. - А вот и наш славный грибник проснулся!
- Доброе утро, бабушка и дедушка! - весело проговорил Матвей и с благоговением взглянул на лукошко, представив, как красиво будут смотреться в нём боровички, потом по очереди поцеловал своих родных домочадцев.
А те засияли, после чего бабушка стала торопить внука к завтраку, и дедушка принялся подгонять того:
- Давай, Матвей, скорее приводи себя в порядок, ешь яичницу, пей молоко - да в лес, в дубраву. Народ тебя не будет ждать, поскольку грибы - дело такое: любят, когда за ними приходят с первыми лучами, да не идут в лукошко к тому, кто предпочитает валяться в кровати.
И вот, только Матвей встал из-за стола, торопливо покончив с завтраком, как за окном детские и взрослые голоса весело прокричали:
"Матвей, Матвей! Выходи скорей!
Заждались уж грибы после сильных дождей!"
И он, весело крикнув в ответ в распахнутую форточку: "Уже выхожу! Подождите минуточку!" - тут же спросил у бабушки с дедушкой:
- А вы, почему не собираетесь? Вы что же, не идёте за грибами?
- Нет, с вами не пойдём, - улыбнулся Фёдор Адамович, - уж слишком далеко эта дубрава находится. А пойдём мы с бабушкой по своим местам, стариковским, лежащим тут и там вокруг деревни. Потом посмотрим, кто больше насобирает: старость или молодость.
- Что ж, - весело сказал Матвей, - посмотрим. Но мне так хочется в дубраву: я там просто схожу с ума от счастья. - Схватил лукошко, самодельный ножик с рукояткой из дерева; снял с гвоздя кепку и побежал на улицу. Дедушка с бабушкой крикнули вслед: "Ни пуха ни пера!" И тот ответил: "К чёрту!"
За воротами стояла довольно-таки многочисленная, дружная, разновозрастная и весёлая компания: дети в полном составе, Семён Зворыгин, Григорий Берёзкин, Фома, Светлана Семёновна и Муля Абрамов, щупленький, седоволосый, с большим орлиным носом и внушительными залысинами старик, однако по-молодецки подвижный и смотрящий на мир живыми проницательными глазами. Все стояли в резиновых сапогах да сапожках, во всевозможных куртках, брюках, шароварах, платках, косынках, кепках да шляпах; в руках держали вёдра, ножи да корзины; лица были по-утреннему бодрые и свежие, и их вдобавок освещали солнечные лучи и светлые улыбки. Дети весело закричали, увидев Матвея:
- Ура! В нашем полку прибыло!
А Гришка Берёзкин нарочито недовольно заметил:
- Долго спишь, приятель. Этак мы и без грибов из-за тебя останемся.
Но Фома успокоил:
- Ничего, грибов тьма в дубраве - всем хватит: и людям, и кабанам, и белкам. Пошли уж.
- Да, пойдём, - весело сказал Муля и возглавил шествие по тропинке.
А Леночка на виду у всех подошла к своему "суженому" и ласково промолвила, взяв его за руку:
- Пойдём, Матвеюшка, - уж заждались нас грибочки!
И дети, особенно Левон, весело закричали:
- Вперёд, на штурм дубравы! - И тронулись за Мулей.
Вслед за ними двинулись и все остальные. А спустя какое-то мгновение всю дружную компанию догнала сорвавшаяся с цепи собачка Лиды Рогожиной, Покоёвка, большая, серой масти, умная, правда без роду и племени дворняга; по своей натуре собачка довольно спокойная и тихая, поэтому и назвали Покоёвкой - от слова "покой". Только вот в это замечательное утро, к удивлению селян, она была какая-то прямо остервенелая от радости и словно вьюга вилась у ног путников, изливая в их уши, душу и сердце необычайно весёлые, пронзительные нотки лая. И вот Светлана Семёновна, вместе со всеми с улыбкой глядя на это неожиданное представление, весело сказала:
- Ну что ж, в нашем полку опять прибыло! И чтобы нам ещё веселее шагалось за грибами да звонче билось сердце, споём-ка осанну Торе!
- Споём! - весело закричали все, и даже громче завизжала да залаяла собака.
И в следующий миг над околицей понеслось:
"Тора, Тора, мы с тобою мир чудесный сотворим
И однажды над землёю наше знамя водрузим!.."
Леночка с Матвеем, крепко держась за руки, вместе со всеми громко и восторженно пели, поглядывали с улыбкой один другому в глаза и мысленно говорили: "Люблю! Люблю! Люблю! Всем сердцем, всей душой люблю тебя! До гробовой доски! Навеки!.." Пели чудесную песню и шли навстречу своему счастью. А Тора весело улыбалась и от всей души заключала своих детей в тёплые благословенные объятья. Впрочем, она в эту минуту любила и обнимала не только Леночку с Матвеем, но и Левона с Олей, Митю с Катей, Колю с Лидой, Стешеньку с Танечкой, прекрасного лесника Семёна Зворыгина, весёлого и безобидного "беспутника" Гришку Берёзкина, необыкновенную и счастливую учительницу Светлану Семёновну Путееву, несчастного еврея Мулю Абрамова, Фому, так неожиданно и чудесно порвавшего с браконьерством, - да и Покоёвку, эту милую, весёлую собачку. А над околицей всё гремело:
"Тора, Тора, мы украсим кущи светлые твои,
Мы залечим и загладим раны старые земли!

Зацветёшь ты, как сияет пламень утренней зари,
Запоёшь ты во Вселенной, как в сирени - соловьи!.."
Наконец они вошли в лес. Но никто не отбегал в сторону. Все, вытянувшись в длинную стройную колонну по двое и по одному, шли целенаправленно по узенькой тропинке в дубраву, где издавна росли самые красивые боровички с толстыми крепкими ножками и бурыми, прямо неотразимыми шляпками. Между делом и переговаривались, смеялись, любовались природой. А любоваться было чем. Глаз радовали великолепные сосны, прямо несравненные по своей высоте, ушедшие в необыкновенную высь лазурного небосвода, вересковые поляны, залитые солнцем и тут и там сверкающие паутиной, высокие рябины, увешанные тяжёлыми сияющими гроздьями, и орешник с орехами, которых было тьма на прогибающихся под благодатной тяжестью ветках. Вокруг весело пели птицы, и многие из них то и дело перелетали дорогу. Рябчики перекликались по сторонам, и часто из-под ног с оглушительным треском поднимался тетерев. Природа пела и ликовала, необычайно поднимая настроение путникам, и те тоже ликовали, наполняя звоном сердце - и счастьем душу. Ликовала и Покоёвка, расставшись этим прекрасным днём с цепью, поднимая в зарослях ту или иную птицу, и особенно, когда из-под её носа из высокого папоротника стремительно вылетал затаившийся тетерев.
Потом они шли через моховое болото, то и дело наклоняясь и пробуя на вкус крупную, но кислую, далеко ещё не созревшую клюкву; кривились - однако не плевались - и сияли от радости. А вокруг лежал мох, сизый, с изумрудной кипенью, сверкающий росою и исполненный благословенной влагою; благоухал багульник; кусты голубики кипели и стонали под тяжестью крупной ягоды; белели берёзки и манили в свою сказочную рощу, залитую солнцем, туманом, сверкающую росою и тут да там потянутую паутиной. Сосны среди этой благодати, сияющие в дымке испарений, стояли как часовые и улыбались мирно шагающему путнику.
И вот взлетел глухарь, огромный и красивый - необыкновенная, просто сказочная птица! - и сел на обезглавленную молнией ёлку, на самую её изувеченную верхотуру; сидел гордо, как царь на троне, сверкая своими алыми бровями, могучим клювом и пышной бородою; сидел и созерцал свои владения - да тех, кто покой его нарушил. А те дивились этой сказке, сбившись в кучу, и едва ли не плакали от счастья - оттого, что они это видят своими глазами, что это действительно существует и вовсе не сказка, что жива ещё Тора и процветает с такими прекрасными птицами и Дедовым лесом. Лишь одна Покоёвка незлобиво лаяла под ёлкой на огромную древнюю птицу и по-своему, видать, выражала свою собачью радость. А люди всё стояли молча и любовались, не смея пошевелиться, дабы не спугнуть птицу. Но глухарь всё же улетел; посидел на своём троне ещё минуту, взмахнул крыльями - и скрылся в чаще, оставив после себя лишь сказку да пёрышко, упавшее на собаку.
- Вот это птица! Вот это класс! - в тот же миг весело закричали дети. - Глухарь! Самая прекрасная птица на свете! Царь болот! Царь всех птиц! Царь! Царь! Царь!..
- Да, необыкновенная птица! - полной грудью вздохнув, с какой-то необыкновенной душевной отрадой проговорил Семён Зворыгин. - Сколько уж её вижу, а никак не налюбуюсь. Да иной раз возьму и подумаю: а не сон ли это - то, что я видел, не мерещится ли мне эта царственная птица? И, хорошенько подумав, тут же и отвечаю: да нет вроде, не сон, действительно живёт у нас эта красавица, и я ею иногда любуюсь.
И Леночка сейчас же спросила у отца:
- А ты, папа, никогда не убивал эту прекрасную птицу, ты ведь охотник?
- Да нет, дочка, что ты! - воскликнул тот решительно, изменившись в лице. - Как ты могла такое подумать?!
- Я так спросила, папочка, - виновато отозвалась та, прижавшись к отцу, - на всякий случай. Чтобы все слышали, что мой папа не стреляет в таких замечательных птиц. Я знаю, что ты не убил ни одного глухаря в своей жизни, хоть и охотник. И никогда не убьёшь, правда?
- Никогда, - нежно и твёрдо сказал тот, сладко поцеловав дочь. А затем ещё раз повторил: - Никогда, моя милая, прекрасная Ромашка.
Та нежно улыбнулась и в ответ сладко поцеловала отца. А Матвей промолвил в свою очередь:
- Я верю, что мой дедушка тоже никогда не поднимет ружьё на глухаря. - И все тут же, как сговорившись, посмотрели на Фому.
И тот, сильно смутившись, проговорил:
- Даю честное слово, что я никогда не буду врагом не только глухарю, но и всему Дедову лесу.
И все вдруг радостно закричали:
- Вот это правильно! Вот это по-нашему! По-человечески! Фома - наш человек, куликовский! Как и мы, защитник Торы!..
Гришка Берёзкин весело крикнул:
- Вот достать бы сейчас бутылку да замочить это дело!
Однако Муля Абрамов возразил серьёзно:
- Негоже пить средь такой прелести. Вот вернёмся домой, соберём селян - да и выпьем по такому случаю по чарочке.
- Идёт! - радостно согласился Григорий, и его все поддержали.
А Светлана Семёновна сказала в свою очередь:
- Дети, хорошенько запоминайте всё, что сегодня видели: какая красивая у нас с вами природа; её краски и оттенки; как чудесно сияют лес и мох, залитые солнцем и росою; какие великолепные звери и птицы вокруг нас обитают. Поскольку скоро вам придётся писать сочинение на эту тему. И, сами понимаете, сочинение должно быть самым прекрасным в школе.
- Договорились, Светлана Семёновна! - радостно отозвались дети. - Сочинение будет самым прекрасным на свете!
- А можно со стихами? - весело спросил Лёнька.
- Конечно, можно! - также весело сказала учительница. - Даже нужно!
И Лёнька закричал, едва ли не танцуя от радости:
- Ура! Моё сочинение будет самым лучшим на свете!
- Да уж, конечно, - засмеялись дети, - не сомневаемся, Пушкин! Стихи будут что надо!
И Митя Воропаев со смехом заметил:
- Например, такие: "В огороде распустились три огромные сосны,
Распустились да загнулись от избыточной воды.

Но вода потом упала, сосны снова расцвели,
Отдышались, разогнулись и до неба доросли!"
Дети пуще прежнего засмеялись, даже взрослые их поддержали, особенно Гришка, держась за живот и приговаривая:
- Это ж надо: в огороде распустились три огромные сосны! Распустились да загнулись от избыточной воды! Ох-хо-хо!.. Ах-ха-ха!..
Но Лёнька не обижался, а смеялся вместе со всеми и тоже держался за живот. Однако Светлана Семёновна не очень смеялась, стараясь быть серьёзной, и серьёзно сказала:
- Ну что ж тут смеяться, неплохой стишок. Только вот, чего сосны в огороде-то распустились? Лучше б они распустились в лесу с остальными деревьями, среди своего прекрасного дикого простора, а в огороде на их месте выросла б капуста.
- Ничего, Светлана Семёновна, - весело сказал Лёнька, перестав держаться за живот и прекращая потихоньку смеяться, - пусть сосны и в огороде растут - деревьям на этой земле везде место, - а рядом с ними вырастим капусту.
- Ладно, - засмеялась Светлана Семёновна, - пусть растут. В самом деле, деревьям на этой земле везде место. А уж капусту мы как-нибудь меж их стволов да под сенью цветущих крон вырастим.
Встреча с глухарём придала нашим грибникам любви и радости, и они шли в свою дубраву в невероятно приподнятом настроении, сияя от счастья, пылая душой и едва удерживая в груди сердце. О чём они думали в ту минуту - бог их знает. Может, о прекрасных боровичках, которые где-то дожидаются их в сказочной дубраве средь вереска, пылающих цветов да под дубками; о глухаре, сидящем где-то в чаще; о просторном моховом болоте; о жизни в Дедовом лесу; о плёсах и сверкающей канаве; о Куликах, о величии всего мира? Но, как бы там ни было, все дорожки в их мыслях так или иначе вели к Торе, и кто из них первый предложил спеть ей осанну - уж в очередной раз за это утро - вряд ли кто-то помнит. Но множество голосов почти одновременно прокричало: "Осанну Торе!" - и все запели:
"Тора, Тора, мы с тобою мир чудесный сотворим
И однажды над землёю наше знамя водрузим!.."
А в заключение необычайным хором да в невероятном восторге прокричали:
- Да здравствует великое объединение всех народов! Ура!!! Анафема злу, фашистам и диктаторам!!!
Между тем золотое моховое болото завершалось - и вот наконец она, славная и прекрасная дубрава, с юными дубками и могучими дубами, необыкновенный простор, поросший вереском с цветами, то тут, то там пронзённый яркими лучами, а меж стволов боровиковые поляны.
- Пришли! - сказали все отрадно.
- Так, - деловито проговорил Лёнька, - кто налево, а кто направо? Мы с Олей - прямо. - И тут же как заорёт, глядя на землю в пяти шагах от себя: - Ага! Стоять на месте! Шаг влево, шаг вправо - расстрел! Боровик! Смотрите, боровик! А красивый!
И все увидели прекрасный и необыкновенный по своей красоте гриб на толстой светлой ножке и с бурой крепкой шляпкой, прикрытый дубовыми листьями и выглядывающий из-за кустика сияющего вереска. А рядом ещё два, чуть поменьше, а дальше ещё, ещё и ещё - все маленькие, крепкие и пузатенькие, красивые до чёртиков. И тут началось: дети загалдели, завизжали, попадали вместе с Левоном на колени и стали бережно утюжить вересковую поляну, нежно гладя её руками и осторожно передвигая колени. Взрослые с улыбкой посмотрели на детей, с какой-то божественной лёгкостью вздохнули и отошли чуть дальше в сторону. Однако не прошли и пяти шагов, как сами стали, хватаясь за головы, один за другим падать на колени и наполнять корзины чистыми, твёрдыми боровиками, между тем как вместе с детьми восторженно то и дело кричали: "Ой, какой красивый! А вон ещё, ещё, ещё! Боже, сколько много! Тора, Тора! Да это же какое-то сумасшествие! Боже! Боже! Боже!.." При этом грибы срезались ножиком под самый корень, да не вырывались, чтобы не портить грибницу. И было уже непонятно, что же прекраснее - эти славные грибы с белыми толстыми ножками и бурыми шляпками, или же те могучие деревья, под сенью которых они выросли; цветы и вереск, ароматом которых питались; небо, солнце и земля, энергию и силу которых вбирали. Однако тут же в голову приходила возвышенная, светлая мысль - что всё это составляло одно общее целое, имеющее вид великой нескончаемой цепочки, имя которой - Тора. И если вдруг вырубить все эти прекрасные деревья, то великая цепочка разорвётся; уничтожить вереск - великая цепочка разорвётся; уничтожить цветы - великая цепочка разорвётся; уничтожить корневую систему грибов - великая цепочка разорвётся; уничтожить небо - великая цепочка разорвётся; уничтожить солнце - великая цепочка разорвётся; уничтожить Свободу, которой это великое бытиё дышит - великая цепочка разорвётся; уничтожить всего лишь одно звено великой цепочки - и Тора погибнет; погибнет всё прекрасное, дарованное этой планете Богом, погибнут многочисленные народы - не состоится великого объединения, ничего не будет! Поэтому и шептал в каком-то диком исступлении Матвей, ползая по поляне меж дубов, цветов да вереска, да аккуратно срезая боровички и бережно кладя их в лукошко:
- Живите долго, мои прекрасные дубки! Цветите до бесконечности, душистые цветы и вереск! Плодитесь из года в год, необыкновенные грибочки! Благоухайте несмолкаемой речкой леса, поля и сенокосы! Сияй лазурью, небо! Сверкай, пылай да не остывай, солнце! Живи и цвети на радость живущим, моя милая, прекрасная Тора!..
Рядом с ним ползали и другие дети, и ближе всех - его чудесная Ромашка, которая весело шептала, тая от счастья:
- Смотри, Матвеюшка, смотри! А вон ещё грибочек, ещё, ещё, ещё!.. Ах, как их много! И все такие милые!..- Аккуратно срезала очередной гриб и бережно клала в лукошко.
А Гришка Берёзкин, хоть и аккуратно, но всё-таки лихо срезал грибы и, складывая их в здоровенную корзину, в дальнейшем часть собранного урожая собираясь продать, с диким восторгом прикидывал предполагаемую выручку. Фома недалеко от него непослушными руками да ногами больше найденных грибов передавил, нежели положил в целом виде в лукошко, поэтому злился на свои ноги и руки да ругал их на чём свет стоит. Семён Зворыгин собирал, собирал грибы, бережно подрезая их ножиком, да вдруг ему так стало сладко на душе, что он спрятался за "дубочек" в несколько обхватов и стал с интересом наблюдать, как грибы собирают другие - и особенно его дочка. Однако та заметила лукавство отца и укоризненно воскликнула:
- Ах, папочка, какой же ты всё-таки хитренький! Собирай грибочки вместе со всеми! Зимой будем кушать и добрым словом вспоминать чудесную дубраву!
И тому ничего не оставалось, как подчиниться приказанию любимой дочери и приняться вновь утюжить руками да коленями землю меж могучих дубов, душистых цветов и пушистого вереска. И грибы словно по конвейеру шли в лукошко, а им всё конца и краю не было. Отовсюду только и слышалось: "Ох, какой славный грибочек! А вон ещё, ещё один! А этот самый красивый! Ой, вы только посмотрите на этого красавца!.."
А вот Светлана Семёновна собирала не так, как все, свои грибочки: найдя очередного красавца, она долго любовалась им, нежно гладя по шляпке, осматривая его со всех стон, словно пытаясь запомнить на всю жизнь эту чудесную и неповторимую картину, потом шептала что-то весьма приятное на воображаемое ушко грибу, наконец аккуратно срезала, целовала - и только тогда бережно клала в корзину, а та была большая, невероятно объёмная. В нескольких шагах от неё копошился в вереске Муля, то и дело направляясь к очередному грибу. Бережно Муля собирал грибы, едва прикасаясь к ним пальцами и со всей нежностью сдувая с них песок и снимая со шляпок травинки да листики; собирал, копошился - и вдруг как заорёт, как заплачет:
- О горе мне, горе! Раздавил такого красавца! Не прощу, не прощу себя за это!.. - И плачет, обливаясь горькими слезами.
Светлане Семёновне, как и всем, стало жалко - безумно жалко не в меру трогательного односельчанина и с сочувствием проговорила:
- Ах, Муля, ну что же вы так огорчаетесь?! Грибов повсюду много, через минуту вы уже забудете о своей неосторожности и будете радоваться очередному красавцу. Бросьте плакать и возьмите себя в руки.
- В самом деле, Муля, - весело крикнул Лёнька, ползавший с Олей меж семейки молодых дубков, - хорош плакать, грибов в дубраве много!
- Эх, - вздохнул тот со слезами, - грибочков-то много, но этот ведь был один - не такой, как все, и такой красивый! - Но всё-таки он кое-как взял себя в руки и прекратил плакать. А спустя минуту уже весело шептал: - Ах, какой красавец! Ну какой же писаный красавец! Полезай, мой миленький, в лукошко!..
Потом они нашли следующую невероятно щедрую поляну, всю прямо облепленную грибами, и вновь в безумной радости ползали по вереску, собирая боровички, дыша цветами, наслаждаясь Свободой, сияя улыбками, любуясь дубами. Не видели, как в нескольких шагах от них прошёл лось, не побоявшись радостных криков и собаки, мирно дрыхнущей под дубом; как по сапожку Матвея проползла змейка, весело переливаясь на солнце, как из густых крон деревьев за ними наблюдали чёрные аисты - и как небо вновь стало заволакивать тучами. Они просто любовались красотой и дышали жизнью, которая их окружала, брали от неё малость и платили ей своей любовью.
Наконец небо прорвало, и оно излилось тёплыми густыми струями. Вся компания вместе с собакой тут же собралась под одним огромным дубом, которому было веков шесть, не меньше, со стволом необъятным и кроной гигантской; ветви - что руки исполина, листья - словно изумрудные доспехи. Прошла минута-другая, все удобно разместились на сухом ковре из вереска и палых листьев с могучего дерева, и Фома вдруг проговорил тихо:
- Осторожно поднимите головы, куликовцы, - только ни звука.
И те подняли - и тут же замерли от неожиданности, души запели, а сердца звонко застучали: прямо у них над головой в кипени густой кроны сидели два чёрных аиста и, слушая шум дождя, с интересом наблюдали за пришельцами в их нетронутое, сказочное царство. Видать было, что не боятся они людей, не пуганы ещё ими и поэтому с присущей птенцам наивностью доверяют им.
- Молодые, видать, - прошептал Семён, нежно прижимая к себе дочку, - и глупые, вот и не боятся людей. А, здраво поразмыслив на сегодняшний момент, так следовало б и улететь куда подальше, намочив крылышки.
- Но всё-таки они сидят, - улыбнулась Светлана Семёновна, прижимая к себе дочку и Стешу, - и не улетают. Может, это добрый знак, и какие-то прекрасные изменения грядут в нашей природе? Тора будет сиять и процветать, становясь ещё красивее, и звери да птицы перестанут бояться людей да всяких там выстрелов; народы объединятся в одну счастливую семью, все станут в мире сёстрами и братьями.
- И не будет больше никаких войн, - добавил Матвей, - никаких военных переворотов, катастроф и катаклизмов. О фашистах забудут, и диктаторы вместе с ними уйдут в Лету.
- Все люди будут сочинять стихи о любви, - весело, но тихо, чтобы не спугнуть аистов, сказал Лёнька.
- И петь песни о счастливой жизни и природе, - добавила Оля.
- С помощью огня будут ковать только счастье, - радостно сказал Митя.
- Дети будут учиться только доброму и хорошему, - улыбнулась Катя, будущая учительница.
- Звери и птицы не будут умирать от болезней и удобрений, - это слова её брата.
- Хлеба в мире будет очень много, и не останется на земле ни одного голодного, - сказала Танечка.
- Художники будут рисовать только прекрасные картины о жизни и природе, чтобы приятней было смотреть на них Торе, - сказала Лида Рогожина.
А Стешенька, находясь в объятиях Светланы Семёновны, печально посмотрела на Матвея и с грустью проговорила:
- И светлой, безграничной любовью будут полны сердца всех людей на свете!
Потом Фома сказал:
- Всё плохое в конце концов станет добрым, а со злом никто не будет и водиться. И не понадобится уже никакого объединения: всё само собою уладится. Народы будут жить одной семьёю, и плевать им на всякие там ссоры, поскольку таковых не будет.
Его односельчане в ответ на эти слова понимающе улыбнулись и от души пожелали ему всего самого хорошего. А за ним произнёс свои слова добродушный "распутник" Гришка Берёзкин, обнимающий в эту минуту полную корзину:
- Эх, и не будут люди на свете совсем одинокие, живя с одной коровой.
- Сам виноват, - усмехнулся Лёнька, - не женился в своё время, вот и живи теперь со своей Милкой.
Все добродушно усмехнулись, а Гришка в ответ на язву Лёньки натянул тому на глаза кепку.
И вот, наконец, Муля решил добавить несколько добрых слов к всеобщей речи, сказав с грустью:
- Жаль, нету сейчас со мной моей Сары. А ведь так хотелось бы, чтобы она сию минуту здесь была. Не дал нам Бог с нею деток, так хоть посмотрела бы, какие чужие красивые и прекрасные родились да жизнь собою радуют. Полюбовалась бы со всеми всласть, да не лежала бы в могиле. Вот вы молодцы, что о Торе всей душою думаете, что не бросаете её на произвол судьбы, что всем сердцем любите, родимую! А как же её не любить-то, правда? Ведь она - наша мамочка единая, которая всем мамочкам мамочка! Где ж ещё найдёшь такую, светлую и красивую, которая тебя никогда не бросит и накормит да приласкает в трудную минуту? Мамочки разные на свете бывают, а Тора одна с единым характером и единой любовью ко всем своим деткам. Любите Тору всем сердцем, всей душой любите! Никогда не давайте её в обиду! Любите так, как она вас любит, и с этой светлой любовью будете самыми счастливыми!
Муля вдруг замолчал и заплакал, закрыв лицо руками. И его тут же начали успокаивать кто как: кто - нежно обнимая и целуя, как это делали девочки и Светлана Семёновна; а кто - по-мужски пожимая руки и плечи, как это делали мальчики и мужчины. И при этом приговаривали:
- Ну не плачьте, дядя Муля, не плачьте, пожалуйста! Ну что ж вы, Муля, так сегодня раскисли: то на грибочек наступите да заплачете от жалости, то о самом прекрасном подумаете - и тоже расплачетесь; ну нельзя же так, милый, нельзя! Ну брось, Муля, брось, ну в самом деле, не мужское это дело - лить слёзы, не мужское!.. Ты уж, брат, гляди поосторожней со слезами, а то, не равён час, болото из берегов выйдет. Вот было б сто грамм, я б тебя успокоил, Муля. А так как не имею сего зелья в запасе, так просто тебе говорю: брось пить слёзы, а то может случиться так - захлебнёшься ненароком!..
Муля в конце концов перестал плакать, вытер глаза и промолвил виновато:
- Вы уж простите меня за такой кислый характер; скис да вот и расплакался. Не буду больше. Просто Сару вспомнил, на вас всех счастливых посмотрел; одно с другим как-то совместилось - вот и получились слёзы. Знаете что: день вообще-то сегодня чудесный, несмотря на то, что дождь по дубу хлещет. Поэтому приглашаю я вас всех сегодня в свою хату - отпразднуем этот славный день достойно со всеми селянами. Вспомним о былом, поговорим о настоящем, подумаем о будущем. - Потом он весело посмотрел вверх, туда, где притаились аисты, и радостно добавил: - Глянь ты, сидят да слушают - и не улетают. И вас бы пригласил, пернатые, да вот только не хочу, чтобы шибко к человеку привыкали: к сожалению, люди на земле ещё разные бывают: иной приголубит, а другой обезглавит...
Потом они возвращались домой, неимоверно перегруженные грибами. Собирать - легко и отрадно, а вот нести по лесной тропинке, переплетённой ветвями да кореньями полные лукошки... да, это уже совсем другой праздник. Но тяжести никто не чувствовал, поскольку больно на душе было радостно, - да и солнце вновь весело светило, изредка лишь на мгновение прикрываясь тучками, и придавало не только настроения, но и силы. Но иногда всё же присаживались дружно на лужайке - и то, чтобы не отдохнуть, а полюбоваться грибами. И каждый тогда показывал всем с гордостью свой самый красивый гриб и получал за этот показ бурные аплодисменты.
И вот, присев в очередной раз под огромной сосною почти у самой деревни, все - и дети, и взрослые, - за исключением Матвея, услышали какое-то странное горестное и призывное квохтанье, словно курица бежала по лесу и звала на помощь. Но зато Матвей первый увидел лису, мелькнувшую за кустами, и крикнул:
- Лисица! - И только он это прокричал, как остальные уже видели хитрого красного зверя, не то с петухом, не то с курицей в пасти на секунду выскочившего на дорожку и вновь скрывшегося в чаще.
- Лис! Лис!.. - закричали дети. - Чью-то курочку сцапал!
- Да, - досадливо промолвил Семён, - оставил без хозяина плут чей-то курятник.
А несчастный пленник живой всё еще в пасти лисицы, и слышно, как кричит: "Ох, ох, помогите! Помогите!.."
Но промчался миг, Покоёвка лихо сорвалась с места да как полетит во весь опор за зверем, что спустя мгновение её уже не видели, а лишь слышали, как она скачет по лужам да поднимает неистовый треск за кустами. Спустя ещё мгновение лес огласился свирепым лаем, каким-то остервенелым тявканьем, рычанием и пронзительным криком несчастной птицы.
- Ух ты! - весело воскликнул Лёнька. - Догнала Покоёвка лисицу!
- Ещё бы и не догнала! - радостно промолвила Лида, хозяйка собаки. - Это ведь Покоёвка! Никто от неё не уйдёт: ни вор, ни грабитель!
Эх, - досадливо проговорил Фома, качая головою, - капут лису. Кабы осенью случилось такое, так шкура бы на что-нибудь сгодилась. А так сгниёт под кустом рыжий напрасно - и поминай, как звали.
Однако только Фома проговорил последние слова, как Матвей радостно закричал, указывая рукой далеко в сторону от необычайного сражения:
- Да не волнуйтесь, жива лисичка! Вон как даёт стрекача в дубраву!
И все вслед за ним проговорили - кто с тёплой улыбкой, а кто и с откровенной радостью:
- Глянь ты, ушла плутовка! Видать, как-то обхитрила Покоёвку. А где ж её добыча?
И тут все увидели собаку, спокойно вышедшую из леса, а вслед за нею появился и освобождённый пленник, целый и невредимый, с высоким алым гребнем, пёстрым оперением, гордо приподнятой головой и недовольно ворчащий. А Лёнька в следующий миг радостно крикнул:
- Так это же наш Петя!
- Петя! Петя!.. - закричали дети - и стали звать петуха.
Однако тот ещё поворчал немного, поворчал, покосился недоверчиво на грибников и с гордым видом победителя потопал в деревню. А Покоёвка посмотрела ему вслед и вернулась к хозяйке.
- Милая, хорошая Покоёвка, - ласково проговорила та, нежно поглаживая собаку, - спасла петушка, спасла бедного Петю!
- Покоёвка! Покоёвка! Покоёвочка!.. - ласково приговаривали остальные дети и тоже очень нежно вместе с Лидой гладили отважную собаку.
А Муля добавил ласково:
- Вот ведь как бывает на свете: собака со зверем договорились, мирно уладили конфликт и не перегрызли друг другу горло. А коль звери да собаки между собой могут договориться, то люди, думаю, и подавно договорятся. Будет мир в Торе - обязательно будет!
- Конечно, будет! - воскликнули все весело. - Объединятся народы! Под одним на всех небом, под одним на всех Богом, с одной на всех верой, в одной на всех Церкви! На благо жизни, ради всеобщего счастья, ради миллионов-миллионов следующих поколений! - Разом поднялись с лужайки и продолжили путь в деревню.
А Светлана Семёновна спустя мгновение сказала:
- Так, почему никто не поёт? А ну-ка, споём осанну Торе!
И все запели без запинки, давно назубок выученную песню:
"Тора, Тора, мы с тобою мир чудесный сотворим
И однажды над землёю наше знамя водрузим!.."
А когда разошлись по хатам, Матвей, к своему необычайному изумлению, увидел возле печи в углу невероятно огромную груду "белых", таких же красавцев, пузатеньких и черноголовых, как в дубраве.
- Дедушка! Бабушка!.. - воскликнул тот весело, стоя посреди комнаты со своей тяжёлой корзиной. - Это вы столько насобирали?!
- Ну а кто же! - весело ответил дедушка, сидя с Анной Фелициановной на лавке. - Мы с бабушкой.
- Так здесь же видимо-невидимо!
- Да уж, - улыбнулась бабушка, - штук триста, не меньше!
- Ух ты! Вот это здорово! - не переставал Матвей удивляться.
- Так ведь и у тебя корзина полненькая, - весело сказал Фёдор Адамович. - Уж, наверное, ни как не меньше двух сотен!
- Да нет, дедушка, - скромно улыбнулся Матвей, - не больше сотни, пожалуй. Но где ж вы столько насобирали вдвоём? Уж сколько боровичков в дубраве мы нашли, но ваше местечко, видать, самое изобильное.
- А ты поставь, Матвеюшка, корзинку-то в общую кучку, - радостно проговорил дед, - повесь кепочку на гвоздик, присядь к столу, и мы с бабушкой тебе расскажем, где находятся наши с нею места и как мы собираем свои грибочки.
И спустя минуту дедушка с бабушкой рассказали внуку, что грибов наросло полно вокруг - и не только в дубраве, а в борах, осинниках, ельниках и в берёзовых рощах, вдоль тропинок, полей и едва ли не на огородах. Ходить далеко не надо; вышел за околицу, поклонился лесу, прочитал какую-нибудь сладкую сердечную молитву, сказал ласково: "Вересок, расступись! Листок, поднимись! Покажись, мил грибок! Полезай в кузовок!", нагнулся, поднял веточку - и собирай грибочки. Главное, лес люби, без конца читай ему задушевную молитву, носи любовь в сердце - и Тора щедро одарит тебя за это.
Потом счастливые грибники с аппетитом пообедали ароматным грибным супчиком, свежеподжаренными боровичками с луком да картофелем и запили клюквенным морсом. Управившись с обедом, что-то замариновали из собранного урожая первосортных грибов, что-то отварили и засолили, а большую часть поместили на засушку в печку, на противень, устланный соломой. После чего немного отдохнули, поспав часок на свежих прохладных постелях. Затем уже занимались по хозяйству: дедушка лихо рубил дрова возле хлева, бабушка тщательно складывала их в поленницу; Матвей рвал полынь кроликам за забором, и ему помогали Левон, Оля и Лена, благо погода была более или менее сносная, и дождь в основном лишь накрапывал, изредка изливаясь струйками. А струйки с неба были по-осеннему колючие, полынь - горькая, зато сладость в сердцах стояла необычайная - прямо не сердца, а соты доброго пчелиного мёда. К тому же Оля с Леной без конца пели песни, а их "суженые" им подпевали. Ну и, конечно же, Лёнька с Матвеем не упустили случая, чтобы под прекрасное настроение сочинить очередное стихотворение. Вот этот милый стишок, коротенький, однако исполненный невероятно крепкой и возвышенной любовью, который необычайно любящие мальчики прочитали таким же необычайно любящим, как они, девочкам под сенью великолепного кудрявого клёна: "В небе облачко клубится,
Проплывая над землёй,
А в душе моей сияют
Счастье, радость и покой.

Потому что мир прекрасен,
Даже если облака
Посылают нам ненастье
В виде ветра и дождя.

А ещё глаза любимой
Светят мне как два цветка,
И пылают как жар-птица
Её сердце и душа.

Поцелуем согреваю
Я любимую свою,
А она мне отвечает:
"Я люблю! Люблю! Люблю!.."

Всё сильней мои объятья,
Полны трепета уста.
"Нам с тобою не расстаться -
Не расстаться никогда!"

Дождик?
Пусть себе грохочет по листве плакучих ив.
Ветер?
Тоже пусть кружится, хоть и слишком шаловлив.

Пусть кругом бушуют грозы,
Поднимая ураган,
Нам от них лишь слаще в сердце,
А в душе - медка туман.

Ну какое ж тут ненастье
Омрачит нам наши дни,
Если мы поём от счастья
И сгораем от любви!"
Девочки выслушали стишок да засияли ярким пламенем - прямо не девочки куликовские, а принцессы из самой светлой и прекрасной сказки. И Оленька нежно прошептала своему "суженому", пройдя с ним несколько шагов к сирени:
- Лёнечка, ты такой милый, такой прекрасный - самый чудесный поэт на свете! И я тебя безумно-безумно люблю - всей душой, всем сердцем!
Лёня в ответ просто и даже с некоторой долей обиды прошептал:
- Эх, ты, Оленька моя, Оленька! Если б ты только знала, как я тебя люблю, родимую!
- Знаю, милый, знаю, - нежно прошептала она, и они сладко поцеловались в губы под сенью пышной сверкающей сирени.
А Леночка прослезилась, оставаясь с Матвеем на прежнем месте, и с дрожью в сердце прошептала:
- Вот скажи, скажи мне, мой Матвеюшка: как бы я жила, если б тебя не было на свете - без твоей любви, без твоего сердца?
А тот крепко, по-взрослому, прижал её к груди, нежно поцеловал в губки и промолвил, едва-едва удерживая своё сердце:
- Не знаю, милая, как бы ты жила, не знаю. Но одно знаю: что я бы умер на месте, если бы тебя вдруг не стало. Я так люблю тебя, моя Ромашечка, так люблю! Ты вся прямо из золота, из необыкновенных, бесценных самоцветов! Ты не такая, как все, не такая! И душа у тебя не такая, как у всех, - добрая, необъятная! - и сердечко необычайно прекрасное - золотое-золотое, поющее! Нет тебя прекрасней на всём белом свете!
- А Тора?
- Ты ведь знаешь, любимая, что ты и Тора неразделимы; вы - одно целое!..

А вечером, когда коровы были уже подоены после вечерней пастьбы и с удовольствием жевали жвачку в своих стойлах, народ со всей деревни - и стар, и млад - потянулся к Муле. Кто-то нёс бутылку самогона или клюквенного морса, кто-то - добрый кусок копчёного окорока или сала, завёрнутого в льняное полотенце, а иные несли тарелки с густым киселём, соленьями, вареньями и всевозможными сладостями. Намечался не иначе как большой куликовский праздник, задуманный Мулей ещё в дубраве. По какому поводу - не ясно. Может быть, по случаю невероятно богатого грибного урожая, благословенной щедрости Торы, или и вовсе просто по случаю прекрасного настроения. Но, как бы там ни было, этим прекрасным, хотя и слегка дождливым вечером Муля принимал в своей просторной хате гостей и приготовился к этому приёму довольно-таки тщательно: расставил столы, украсил их цветами, всякой зеленью, яблоками; поставил несколько бутылок самогона, кваса, морса; красиво выложил на тарелках копчёности и колбасы; выставил из печи большой чугунок затушенного с грибами картофеля и принёс из погреба приличную миску квашеной капусты. Сам же облачился в лакированные туфли, строгий тёмный костюм с бабочкой и светлую рубашку с рюшами.
И вот он стоит у ворот, сияет простодушной улыбкой, и, встречая гостей, мужчинам крепко жмёт руки, а женщин нежно целует в щёки, да приговаривает при этом:
- Проходите, проходите, гости дорогие, в хату! Будем отдыхать и веселиться!
И те проходили, весело здоровались с уже прибывшими, и с тёплыми улыбками занимали за столом своё место. Последними, вслед за Зосей, пришли Фёдор Адамович с Анной Фелициановной и Андрейка-Смерть Фашистским Оккупантам; дети уже толпились в палисаднике и облепили два распахнутых настежь окошка. И вот, когда всё взрослое население Куликов наконец собралось в просторной светлой хате, а в стаканах уж плескались квас и спиртное, Муля поднял свою чарку и обратился к присутствующим с пламенной речью.
- Ну, - начал он, - вижу, все собрались куликовцы. Хлеб вам да соль, мои дорогие односельчане! Вот решил устроить праздник, а чего решил - Бог его знает. Видать, сердце так захотело. И когда приглашал вас сюда, думал - выступлю перед вами с какой-то особой, прямо правительственной речью. А как вот все собрались за столом и засияли своими улыбками, так не знаю, что и говорить. Но вот были мы сегодня в дубраве с детками, любовались природой, собирали грибочки, нюхали цветочки, с чёрными аистами дружили, лиску восвояси отпустили - и так мне вот сейчас здорово да отрадно, что словно в ангела превратился и с облачка на облачко порхаю! Эх, видели б вы, мои дорогие, как эти наши детки от счастья сияли, как улыбалась им природа; какими необыкновенно красивыми становились цветочки, когда рядом с ними эти детки на ручках да коленках проплывали; как любовались нашими детками чёрные аисты, сидя над их головками, на веточке дуба! И посмотрите, какие они прекрасные, честные, добрые и любвеобильные! - Муля обернулся и весело указал рукой на окна: - Вот они, наши родимые, на нас из окошек смотрят. - Дети засияли, а взрослые за столами громко и восторженно захлопали в ладоши, отпустили кое-какие добрые реплики. - И вот подумал я: ведь это наше истинное счастье, наша надежда и опора, истинная гвардия Торы, гвардия всех времён и народов, которая никогда уже не даст в обиду Тору, защитит её от всех напастей, от жестоких страданий и страшного горя! Это гвардия, которая сделает нашу Тору невероятно счастливой, самой сердечной и прекрасной на свете! И, в конце концов, это гвардия, которая своими светлыми деяниями послужит необычайным, грандиозным толчком к слиянию в одно целое, в одну семью народов! Народов многочисленных, разноцветных, живущих под одним на всех бескрайним и таким прекрасным небом! Так выпьем же за эту чудесную гвардию, чтоб Бог им дал самого крепкого здоровья, дабы жили долго и счастливо, верно служа Торе, и плодили себе достойную смену! Чтобы тот огонь, который вырывается из их сердец, охватил чудесным пламенем все народы, дабы те тоже, как они, запылали и пришли в конце концов к великому и неизбежному объединению! Под одним на всех небом, под одним на всех Богом, с одной на всех верой, под сенью одной на всех Церкви, на благо жизни, ради всеобщего счастья, ради миллионов-миллионов следующих поколений!
За столом тут же раздались всевозможные возгласы одобрения, звон стаканов и посуды. А Муля подал в окно детям огромную миску конфет; те их разделили поровну и запели: "Тора, Тора, мы с тобою мир чудесный сотворим
И однажды над землёю наше знамя водрузим!

Знамя счастья и свободы всех, живущих на земле
И в лазурном поднебесье, и в иной другой стране!.."
Потом со стаканом вина поднялась Светлана Семёновна, уже разгорячённая от выпитого, розовощёкая и сияющая, и произнесла следующий тост:
- Я вот тоже хочу выпить за детей, за этих прекрасных ангелов, за наше куликовское чудо, сделавшее Дедов лес необычайно прекрасным и счастливым, возвысившее Тору до Небес! Так будьте же счастливыми, милые детки, растите здоровыми и красивыми, являясь при этом достойным примером всем, всем, всем деткам на свете, дабы Тора наша никогда не страдала, канули в Лету кровавые войны, и жизнь наша была самой чудесной во Вселенной!
Опять звонко зазвенели стаканы; взрослые согрели нутро вином да самогоночкой, а дети забросили в рот по очередной конфете и запели:
"У сыботу Янка ехау ля раки,
Пад вярбой Алёна мыла рушники..."
За столами и в палисаднике становилось довольно шумно и весело. Вокруг трёхламповой люстры суетилась мошкара и порхали бабочки. Во дворе у будки весело заливалась собака. И вот, когда дети допели до конца песню и получили за это искренние, громоподобные аплодисменты, со своего места поднимается Никола Воропаев, нависнув над столом своей внушительной массой, и с поднятым стаканом говорит:
- Я вот, дорогие мои, кузнец и из огня да металла кую Счастье. И могу похвастаться: славно это у меня получается - сердце никак не нарадуется. Только вот какая-то метаморфоза, понимаете ли, в жизни наблюдается: я Счастье кую, кую, а другие тем же огнём да железом смерть сеют. Думаю, что в этом деянии злостном виновата нечистая сила. Так давайте же выпьем за то, чтобы сгинула всякая сила, непотребная Торе, от которой по щекам людей текут слёзы горя, да не радости, от которой чахнет да умирает сама Тора...
И тут Андрейка, не дав кузнецу договорить, с безумным взглядом вскочил из-за стола да как закричит:
- Смерть фашистским оккупантам! Смерть фашистским оккупантам! Смерть фашистским оккупантам!.. - И, продолжая неистово кричать, выбежал из хаты.
Дверь хлопнула, в хате наступила тишина, на улице звучал удаляющийся крик Андрейки, а Никола Воропаев, смущённо пожав плечами, медленно сел на место и промолвил виновато:
- Извините, ради Бога, неловко как-то получилось. Видать, сказал я лишнего.
- Почему же лишнего? - с серьёзным видом проговорил Фёдор Адамович, вставая. - И не лишнего вовсе. Не вешай нос, Никола. Ты сказал то, что надо, то, что каждый бы из нас сказал. Правильно, надо выпить, чтобы сгинула всякая нечистая сила, мешающая нам жить, - нам, всем честным людям, Торе! Чтобы народы в конце концов объединились в борьбе за счастье, мир, Свободу и справедливость. Чтобы жизнь наша была только прекрасной и счастливой, чтобы сияли улыбки, да не пылали зарницы от сожжённых селений! Чтобы звенели сердца от счастья, да не гремел набат по погибшему поколению! Чтобы пели души, да не свистели пули и бомбы! Чтоб народ был свободным, да не брёл по жизни рабом, обвенчанным с ярмом быдлом. И Андрейка прав - ничего, что помешанный, - неслыханное, непостижимое горе сделало его таким; коричневая чума, будь она миллион раз проклята! Поэтому и я, все мы, все честные мирные люди, вместе с ним повторяем - и будем повторять всю жизнь: "Смерть фашистским оккупантам! Смерть фашистским оккупантам! Смерть фашистским оккупантам!.."
И в хате да за её пределами трижды громогласно прозвучало:
- Смерть фашистским оккупантам! Смерть фашистским оккупантам! Смерть фашистским оккупантам! - Прозвучало так, что мурашки по спине побежали, жилы в плоти затрещали, кровь закипела.
Этим "тостом" было снято некоторое неловкое напряжение, возникшее с уходом Андрейки, и веселье за столами да за окном потихоньку возобновилось. К тому же Коля Путеев вскорости сбегал домой за гармонью, и его отец на столь прекрасном инструменте в сообществе с односельчанами порадовал стены гостеприимного дома настоящим сельским концертом. Звучали весёлые частушки и старые добрые песни, типа: "Вот кто-то с горочки спустился...", где запевалой, естественно, была Оля. Конечно же, танцевали; обнимались за столами и целовали друг друга с искренней любовью. Особенно доставалось Светлане Семёновне, поскольку её больше всех любили односельчане - и это вполне понятно: ведь она была такая прекрасная, добрая, любвеобильная, просто необыкновенная женщина. И тосты без конца звучали: за здоровье Мули, за счастье его Сары, живущей где-то на Небесах; за счастье всех селян - и особенно деток. И постоянно думали о Торе, а дети ещё пели о ней песню. Мошкара суетилась, да ночные бабочки порхали вокруг трёхламповой люстры.
Домой расходились далеко за полночь, пьяные от счастья да от спиртного захмелевшие. Весело наяривала гармонь, да заливались песни. Дети на этот раз все без исключения поцеловались и убежали в свои калитки. Потом, счастливые и приятно уставшие, легли спать, и что им снилось - Бог его знает; скорее всего - Тора, Дедов лес, Кулики, болото, канава, грибы, друзья, подруги, звери, птицы, цветы, родители... А кое-кому - и любимая или любимый, непременно исполненные самого прекрасного, самого светлого счастья. Матвей, ко всему прочему, прежде чем уснуть, прошептал со всей душой, со всем сердцем:
- Люблю! Люблю! Люблю! Больше всех на свете, само сладко, само крепко люблю вас обеих и нераздельных, моя необыкновенная Ромашечка и такая же необыкновенная и милая Тора! - И само собой на ум пришли очередные тёплые строки:
"Долго шёл я по тропинке
Средь тенистого леска.
Вижу: поле и ложбинка,
А в ложбинке - три цветка.

Три цветка, как жизнь, сияют,
Нежно поле золотя, -
То ромашки полевые
Светят ярко вкруг себя.

Сердце звонко застучало,
И заплакала душа:
Что же мне напоминают
Трёх ромашек три огня?!

И подняли меня крылья,
И в ложбинку унесли -
А огонь такой сияет,
Ах, пылают колоски!

Я прилёг и размечтался,
Созерцая три цветка,
И решил, что так сияют,
Тора, Леночка и я!"

Продолжение следует.
Начало: