Нежанровый роман (Людям всей планеты посвящается)

Часть вторая МОЛОДОЙ ПОБЕГ ИЛИ МУКИ И РАДОСТИ ПОЗНАНИЯ


Глава пятая

На следующее своё утро в деревне Матвей уже проснулся чуть позже, чем в прошлое, однако всё равно достаточно рано: в шесть, когда по радио заиграл гимн и в окно вовсю светило солнце. Но и на этот раз он не шевелился, а лишь приоткрыл один глаз и с нетерпением смотрел на фикус.
- Ну, выползай, выползай, мой прекрасный, любимый ужик! - шептал он, затаив дыхание.
И вот он выполз, чёрный и красивый, с белым сверкающим брюшком, серебристой чешуёй и яркими жёлтыми ушами. Как и прежде, ополз все углы, обыскал всё под шкафом и под кроватями и беспрепятственно исчез под другим фикусом.
Матвей улыбнулся и вновь прошептал:
- До свидания, ужик! Приползай в следующее утро и принеси мне привет от Торы! - После чего спрыгнул с кровати и побежал в переднюю.
На столе там уже стояла кружка с молоком, и горка свежих воздушных сухарей красовалась в миске. Но бабушки с дедушкой в помещении не было, лишь запахи приятной свежести и счастливой крестьянской жизни волновали душу. Матвей отхлебнул молока из кружки, схватил из миски сухарь и выбежал во двор - и только сейчас увидел бабушку, которая ходила в саду под яблонями и наполняла ведро опавшим "белым наливом".
- Бабушка! - весело крикнул Матвей. - Погоди, я сейчас тебе помогу! - И тут же побежал в сад. Спустя мгновение выхватил у бабушки ведро, и очень быстро заполнил его яблоками, кое-где подгнившими, но в основном сочными, крепкими и красивыми.
- И не спится же тебе, Матвеюшка, - улыбнулась Анна Фелициановна. - Поспал бы ещё хоть с часочек. Наработаешься ещё в своей жизни, а пока пользуйся своим детством: высыпайся, расти и набирайся силы. Потом поздно будет: о семье придётся заботиться, о продлении своего рода.
- Не волнуйся, бабушка, - весело ответил Матвей, - я уже выспался, насмотрелся снов и с ужиком поздоровался.
- Что, живёт ещё этот уж у нас под полом? - весело спросила бабушка.
- Живёт, родимый!
- Я его давненько уже приметила - уж года три, наверно, прошло. С тех пор ни одной мышки, или какой другой ещё нечистой силы в хате не было.
- Есть мышки, бабушка: видел, как одна бегала по подоконнику.
- Неужели? А хотя, вполне возможно. Наверно, вегетарианцем ужик оказался: не питается мясом. Однако шустрый да деловой такой. Выползет из-под фикуса, поползает по хате и под другой фикус уползает. Видать, обход делает и всякую нечисть из дому выгоняет. Но если он тебе мешает, Матвеюшка, мы дырочки-то под фикусом залатаем, и пусть куда-нибудь в другое место уползает. В хлев, например. Там тоже с коровой да со свиньями места хватит.
- Нет, нет, бабушка! - решительно возразил Матвей. - Пусть живёт с нами в хате ужик, он мне не мешает нисколечко. Наоборот, мне так хорошо спится и так спокойно: наверно, он наш сон охраняет. А утром мне приятно просыпаться и смотреть, как делает свой обход ужик. Ох и красивый же он да шустрый, что смотреть на него просто прелесть. Так что не латайте, бабушка, под фикусом дырочки, пусть ползает по хате ужик.
- Ну хорошо, хорошо, - с улыбкой проговорила та, - не будем мы латать дырочки; пусть ползает наш ужик по хате на здоровье. В самом деле: почему бы ему у нас и не ползать, ведь не вредит змейка. Только вот ежи к нам в сад повадились - за яблочками, червячками да за лягушками. Как бы не сцапали нашу змейку ненароком.
- Что ты, бабушка! - весело возразил Матвей. - Чтобы нашего ужика да сцапал ёжик? Да в жизни такого не будет: наш ужик шустрый, убежит от любой опасности. Так что не волнуйся: долгую и счастливую жизнь проживёт с нами ужик. Ты вот лучше скажи, куда это запропастился дедушка? Что-то я его нигде не вижу.
- Дедушка? - улыбнулась бабушка. - А дедушка не захотел тебя будить и вот только-только ушёл за дубраву ворошить то, что вы вчера с Леночкой и дядей Сеней накосили.
- Как? - огорчённо воскликнул Матвей. - Дедушка ушёл без меня? Но я ведь так хотел сегодня пойти с ним за дубраву, чтобы вновь увидеть эту чудесную сказку! - И вот он уже стоял с ведром яблок и чуть не плакал.
А бабушка его нежно обняла и с сочувствием проговорила:
- Ничего не поделаешь, Матвеюшка, так уж получилось, не обижайся на дедушку. Завтра пойдёте вместе уже грести сено. Никуда не денется от тебя Дедов лес со своей дубравой. А сегодня мне поможешь: кроликам полыни нарвать нужно, потом за копытником на сенокос сходим - свинки его очень любят. Ну, пойдём, позавтракаем - и будем приниматься за работу. Эта работа тоже интересная - и к тому же полезная.

На завтрак, по обыкновению, была румяная яичница со шкварками, а также молоко, блины, мёд и пшеничные сухарики. Когда дошла очередь до мёда и душистой выпечки с молоком, к огромной радости Матвея, к нему, как сговорившись, прибежали Леночка с Левоном и помогли своему соседу съесть дары пчёл, полей и Рябки подчистую, не оставив на столе ни капельки, ни крошки. Потом втроём побежали рвать полынь. А полыни было тьма за домом, вдоль дороги и заборов, и после часа активных сборов под кроличьими клетками в тени лежала огромная куча этой горькой, душистой растительности, которую с неописуемым аппетитом уплетали симпатичные ушастики. После чего дети взяли старый дерюжный мешок из-под картошки, бабушка - лесёнку, и все вчетвером отправились на сенокос за копытником; дети босые, а бабушка в резиновых сапогах, и та предупредила детей, чтобы внимательно на сенокосе смотрели под ноги да не наступили на гадюку. Но вот только они отошли от дома, как с другого конца деревни Оля Воропаева с братом и сестрой кричат:
- Матвей! Ромашка! Левон! Обождите нас! И мы с вами!
- Догоняйте, лежебоки! - весело отозвался Левон, махая руками.
Тут и Стешенька присоединилась, за нею Лида, а там и Катя с Колей Путеевы примчались. И вот уже на сенокос за копытником шла целая орава детей во главе с Анной Фелициановной. А та прямо сияла и предупреждала своих босоногих спутников, чтобы не топтали на сенокосе змей, дабы те не попотчевали, чего доброго, неосторожных путников ядом. Между тем Левон, как всегда, весело сказал:
- Оля, запевай!
И та запела, а остальные вместе с Анной Фелициановной подхватили:
"Я люблю тебя, жизнь,
Что само по себе и не ново.

Я люблю тебя, жизнь,
Я люблю тебя снова и снова!

Вот уж окна зажглись,
Я шагаю с работы устало.

Я люблю тебя, жизнь,
И хочу, чтобы лучше ты стала!.."

А утро было чудесное, и солнце - яркое. На траве серебрилась роса, и на цветки опускались шмели, бабочки и пчёлы. Веял лёгкий ветерок, и Тора согревала душу. Матвей бережно держал свою "суженую" за руку и то и дело тихо шептал:
- Ромашка моя! Ромашечка!..
А та с нежной улыбкой отвечала:
- Полевая Ромашечка! Полевая!..
О чём они в ту минуту думали оба? Конечно же, о любви - о светлой человеческой любви, о том, какие они оба - да и не только оба, а все - счастливые под сенью Дедова леса; и о Торе, милой, прекрасной Торе, которая вокруг была самая чудесная на свете! Разве есть ещё где-то на свете такие огромные сосны? Разве красуются ещё где-либо столь могучие дубы? А луга с необычайно высокими сочными травами, средь которых растут необыкновенные по своей красоте цветы и гнездятся журавли, от которых прямо шумит округа? А болото с канавой да плёсами, в которых сияют прекрасные лилии, колышутся высоченные камыши, обитают щуки, караси, вьюны; плодятся выдры, бобры да уточки? А волшебные просторы мха, клюквы, редкого березняка, подёрнутого паутинкой, багульника, дурманящего не только голову, но и сердце, и душу, - необыкновенные, просто божественные просторы, где в изобилии ведутся тетерева и глухари, эти чудесные древние птицы? Разве есть ещё где-либо столь необыкновенная прелесть, какую собрал вокруг себя Дедов лес?
"Нет, нет и нет! - шептали сердца детей. - Огромное тебе спасибо, Тора, за то, что подарила нам эту сказку! И самого светлого счастья тебе, дорогая!"
А Матвей с Леночкой всё шептали:
- Ромашечка моя! Милая моя Ромашечка!..
- Полевая Ромашечка! Полевая!..
По-видимому, и Левон с Олей думали в ту минуту о любви, и Лида с Колей, и Митя с Катей, да и Танечка со Стешей - все думали о любви, самой светлой человеческой любви, - и, конечно же, о Торе со своей необыкновенной пламенной любовью.
Но вот наконец и сенокос со своими вековыми дубами, густыми лозняками, высокими стогами и редкими берёзами. Анна Фелициановна с благоговением посмотрела на простиравшуюся перед нею красоту, расстелила на подросшей отаве лесёнку, положила мешок и сказала весело детям:
- Ну что, родимые мои, - с Богом. - Подошла к ближайшему лозовому кусту, окружённому водой и сочной густой растительностью, да принялась аккуратно рвать тот самый копытник: сочное растение с красно-жёлтым цветком, похожим на очищенный початок кукурузы, и широкими листьями, имеющими форму оленьего копытца.
Дети тоже забежали по колено в воду и весело, с необычайной сноровкой стали помогать: нарвут быстро охапку травы - и аккуратно в мешок да лесёнку укладывают, а первый ещё с усердием и утаптывают, чтобы побольше вместилось. Рядом приземлился аист, за ним - другой, и оба, гордо прохаживаясь по луже, стали критически осматривать всю компанию. Тут Левон между делом бросил им лягушку, но те никоим образом не отреагировали, продолжая внимательно смотреть, чем занимаются в их владениях люди. Тогда он поймал золотого лягушонка и, тихонько подкравшись к Оле, забросил ей его за ворот сарафана. Та, конечно же, как закричит:
- Ай, змеюка по спине ползает! Ай, помогите! Укусит!..
А дети весело смеются:
- Да жаба это, жаба! И никакая не змеюка!..
Левон сам смеётся и, подхватив из-под сарафана лягушонка, показывает его Оле.
- Чего ты испугалась, Оленька?! - весело кричит. - Это ж никакая не змея, а обыкновенный лягушонок! Что, холодка испугалась?
- Ах, так это ты мне холодка в сарафан подбросил? - сердито прокричала Оля. - Сейчас я тебе покажу холодок, изверг ты окаянный! - И, хорошенько ухватившись за Левона, вместе с ним полетела в лужу.
Вокруг шум, гвалт, смех - даже Анна Фелициановна смеётся. Аисты улетели от греха подальше. Из-под соседнего лозняка поднялся табунок уток и скрылся за стожками. А Оля с Лёнькой барахтаются в тёплой луже, и, по-видимому, никто из них подниматься не хочет. Наконец Анна Фелициановна, насмеявшись вдоволь, подошла к обоим и помогла подняться, весело сказав при этом:
- Ну хватит, хватит уж плескаться! Вон всю дичь распугали. Ещё наплещетесь в своей жизни, когда придёт срок пожениться да завести своё хозяйство.
Те поднялись и побежали за кусты выжиматься: Лёнька за свой кустик, а Оля за свой. И девочка, высунув голову из-за пушистой ивы, крикнула сияя:
- Бабушка Аня!
- Чего, внучка?
- А откуда вы знаете, что мы с Лёней поженимся и будем вести своё общее хозяйство?
- А я разве не вижу? У меня что, нет глаз-то, по-вашему? Вы же так друг дружку любите!
- И так весело купаетесь в луже!!! - радостно подхватили дети.
- А что, - улыбнулась Анна Фелициановна, - любимым и в луже болотной иной раз вдвоём отрадно искупаться.
А Оля между тем продолжила:
- Ох, бабушка Аня, у нас с Лёней такая сильная любовь, что я боюсь, когда-нибудь задушим в порыве этой любви друг дружку!
- Ничего, - засмеялась Анна Фелициановна, продолжив рвать копытник, - ангелы вам не дадут умереть, и вы со своей любовью будете жить вечно. От любви любимые не умирают, детки. От любви лишь с ума сходят. Вот только Лёня чего-то за своим кустом затаился и молчит как рыба. Любит ли он тебя, Оля?
И тут Левон очнулся да как закричит из-за куста:
- Вы, баба Аня, ещё спрашиваете! Да я Олю знаете, как люблю?! Знаете?!
- Ну как? Как? - закричали весело дети.
- Да вам скажи - всё равно не поверите! Не существует в мире такой любви, как моя: она единственная и неповторимая на свете! Вот если б мою любовь сейчас шугануть в тот стог, то вспыхнул бы как от удара молнии - вот как!
- Болтун! Болтун!.. - закричали дети.
Только Матвей с Леночкой не кричали: они-то знали, что такое - сильная, всё испепеляющая любовь, и лишь с улыбкой следили за происходящим диалогом.
А Оля между тем воскликнула, выбежав из-за куста:
- Неправда! Не болтун, не болтун мой Лёня! - И крепко обняла Левона, а тот её со звоном поцеловал в губы.
- Ну, конечно же, не болтун Лёня, - с нежностью согласилась Анна Фелициановна. После чего осенила крестным знамением всех своих спутников, сама перекрестилась и, с необычайной лёгкостью вздохнув, продолжила рвать копытник.
Вскоре аисты вновь прилетели, а утки, покружив над сенокосом, не найдя лучшего места, наконец приводнились в прежней луже. А дети уже не шумели; повеселились на славу, нарвали вдоволь копытника и пошли домой тихим ходом. Анна Фелициановна возвращалась домой с пустыми руками, дышала легко, полной грудью, наслаждалась окружающей её природой и покоем да с нежной улыбкой поглядывала на своих помощников, которые гуртом и с радостью тащили мешок с лесёнкой, плотно набитые копытником. И думала: "Что же с вами будет, детки мои милые, когда вырастете? Разве вы будете людьми зваться? Нет - ангелами, милыми земными ангелами, которыми гордится Тора!.." А ангелы тащили свою ношу и радовались жизни; радовались друг другу, своей любви, своему счастью, Дедову лесу и Торе. А когда пришли домой, то на лавочке Матвеева дома их уже дожидалась Светлана Семёновна, милая русоволосая женщина, с добрыми голубыми глазами, высокая и стройная, с тонкой изящной талией и очаровательной улыбкой. На ней был светлый с ромашками сарафанчик и бежевые перламутровые босоножки. Голосом она обладала певучим и чистым, и, когда говорила, из её розовых уст словно звучала песня. Невозможно было перебивать этого человека во время разговора и без должного внимания слушать - так приятно и сладко струилась её речь. Поэтому дети, которых она учила, в основном очень внимательно слушали её на уроках, отсюда прекрасно усваивали материал и поголовно были все хорошистами и отличниками. Исключение здесь, как уже говорилось ранее, составлял Левон, но это уже особый случай, где абсолютно всё было непонятно.
- Ой, мамочка! - радостно закричали Катя и Коля Путеевы и побежали к маме на шею.
- Светлана Семёновна! - весело закричали остальные дети и ускорили шаг к своей любимой учительнице.
- Здравствуйте, здравствуйте, работнички! - весело ответила та, прижимая при этом к груди дочь и сына. - Помогаете бабушке Ане и Матвею с хозяйством управиться? Правильно, молодцы! Вот вам и тема к сочинению: "Как мы помогали односельчанам во время каникул". Потом она поднялась со скамейки, оправив на себе лёгкий сарафанчик, поздоровалась с Анной Фелициановной и пожала Матвею руку, приветливо сказав при этом:
- Ну, пожалуй, познакомимся поближе, младший Стрельников, а то при нашей первой встрече двумя словами только и обмолвились; разве ж с такой оравой односельчан наговоришься? Не забыл, как меня зовут? Если забыл, то, так уж и быть, напомню: Светлана Семёновна Путеева, мама Коли и Кати. - На лице её пылала улыбка, а в глазах сияло счастье.
Матвей слегка смутился и покраснел от смущения, ведь женщина, которая перед ним стояла и пожимала ему руку, была не только очень красивая, но ещё и сильно напоминала маму. Однако взял себя в руки, осилив своё смущение, улыбнулся и ласково промолвил:
- Нет, Светлана Семёновна, я не забыл, как вас зовут - разве можно забыть такое милое имя? И никогда не забуду, потому что вы мне очень напоминаете маму: такая же красивая, нежная и добрая; и ручки у вас тёплые, как у мамы, и глазки; и волосы светлые, и обе стройненькие, как тростинки. А меня не забыли, как зовут, Светлана Семёновна? Стрельников Матвей Николаевич.
В ответ Светлана Семёновна весело улыбнулась и ответила:
- Что ты, моё солнышко, конечно же, не забыла. Только можно, я тебя буду называть пока просто Матвеем, без отчества? А то как-то уже слишком официально получается, мы ведь здесь все свои, одна семья, живём в одном куликовском гнёздышке.
- Можно, Светлана Семёновна, - весело сказал Матвей, - конечно, можно! Это я так сказал, просто, чтобы знали, кто у меня был папа.
- Ах, сынок, - улыбнулась та, и по-матерински обняла Матвея, - мы и так прекрасно знаем и помним твоего папу. Твой папа был прекрасным человеком.
Затем она поцеловала Матвея в голову, убрала свои объятия и весело проговорила:
- А я, собственно, к тебе пришла, Матвей. Ведь через месяц в школу - в первый раз в первый класс, - а ты ещё не записан. Леночку со Стешей давно уже родители записали - аж в начале лета, - а вот тебя ещё дедушка с бабушкой не определили в школу. Так что надо поспешить - и эту маленькую проблему уладить. Собирайся - и скоренько.
- Как?! - воскликнул Матвей с удивлением. - Прямо сейчас?!
- Прямо сейчас, - улыбнулась Светлана Семёновна. - Пусть бабушка тебя приоденет, не пойдёшь же к директору в школу в таком виде: в помятых шортах да босоногий.
Тут Анна Фелициановна заторопилась и побежала в хату, по пути восклицая:
- Я сейчас, Света, быстренько ему новые шортики, майку и сандалики его приготовлю. Ах, Бог ты мой, это ж надо, Матвеюшка пойдёт записываться в школу... в первый раз, в первый класс, ах, дитя ты моё сладкое!..
- Я скоренько! - в свою очередь весело промолвил Матвей и побежал за бабушкой следом.
А дети в сопровождении улыбки Светланы Семёновны потащили на задний двор копытник.
Спустя несколько минут вся компания во главе со Светланой Семёновной и Матвеем шла твёрдым шагом в Дятлово по тёплой просёлочной дороге. Сначала - полем со спелой рожью, а затем уже лесом, с высокими корабельными соснами, могучими дубами, елями и орешником, а также необъятными лужами, которые были разбросаны по всей дороге, и по берегам некоторых даже рос камыш вперемешку с осокой и рогозом. Основная масса детей постоянно галдела и смеялась - это Левон выкидывал всякие штучки, а Светлана Семёновна держала Матвея за руку и спрашивала его с улыбкой:
- Ну, Матвей, страстный любитель Торы, знаешь ли ты какие-нибудь буквы?
- А я все буквы знаю, Светлана Семёновна, - невозмутимо ответил тот, - все до единой. И умею хорошо читать.
- Вот как?! - весело ответила учительница, не скрывая своего удивления. И, сияя необыкновенной улыбкой, заключила: - Молодец, браво! - После чего с всё нарастающим интересом вновь спросила: - А считать, мой мальчик, считать ты умеешь?
- И считать умею, - ответил Матвей без хвастовства, просто, с приветливой улыбкой.
- А ну, посчитай до ста.
И Матвей легко, без запинки посчитал, как просили; потом, что надо, умножил, что надо, разделил, сложил да вычел. Дети на время прекратили галдеть и слушали всевозможные вычисления Матвея с раскрытыми ртами. А Светлана Семёновна недоумённо покачала головой и с растерянной улыбкой спросила:
- Боже, Матвеюшка, да в какой же нам класс тебя записывать?
И тут все закричали наперебой:
- Во второй! Третий! Пятый! Шестой! Десятый!..
А Левон при этом сказал серьёзно:
- А вот я бы, например, всерьёз подумал о том, чтобы дать Матюхе какую-нибудь учёную степень да назначить его директором нашей школы.
Все засмеялись, а Светлана Семёновна с улыбкой заметила:
- Ну, Лёня наш тогда бы уж точно стал завучем.
- Так ясное ж дело, - невозмутимо согласился тот.
Все опять засмеялись, а Оля тихонько толкнула Лёньку в бок и сердито сказала:
- Ну что ты, Лёня, из себя клоуна корчишь? Будь посерьёзней: не маленький уже. Бери пример с Матвея - вон, какой примерный и учёный.
- Да ладно уж, - пробурчал тот и взял Олю за руку. - С вами и пошутить нельзя, учёные.
- А ты посерьёзней шути, Лёнечка, чтобы с тебя не смеялись. Ну в самом деле, не в цирке же находимся.
- Ладно, дети, - весело проговорила Светлана Семёновна, - не будем ссориться и злиться, а будем идти, крепко взявшись за руки, и любоваться природой. Посмотрите, как красиво вокруг, какая чудесная наша природа! Как всё это называется? Ну-ка, сказали вместе!
- Тора!!! - отозвались хором десять голосов.
- Да, - нежно согласилась Светлана Семёновна, - это наша Тора, наша жизнь, которую мы должны охранять, беречь, превозносить и любить самозабвенно. Поскольку ничего прекрасней у нас нет, ничего, и никогда не будет. Так скажите ж ещё раз, детки мои милые: что у человека - самое ценное в жизни?
- Тора!!!
- И к чему должен стремиться человек в этой необыкновенной Торе?
- К великому объединению народов!!! Под одним на всех небом, под одним на всех Богом, с одной на всех верой, под сенью одной на всех Церкви!!!
- А для чего, мои любимые, человек должен к этому стремиться, ради чего в его сердце будет гореть это необыкновенное стремление?
- На благо жизни, ради всеобщего счастья, ради миллионов-миллионов следующих поколений! Чтобы жизнь на планете была прекрасной, чудесной, самой необыкновенной сказкой!!!
- Да, милые мои, так и будем жить: всем сердцем любить и строить Тору, стремясь к великому и святому объединению! Чтобы жизнь на нашей планете превратилась в самую прекрасную, самую чудесную, самую необыкновенную сказку!
Дети вновь ненадолго замолчали, погрузившись в свои мысли, в созерцание окружающей природы, а Светлана Семёновна продолжила разговор с Матвеем, с улыбкой спросив:
- Ну а какие книжки ты успел прочитать в своей жизни, Матвей? Какая из них тебе больше всех понравилась и запомнилась?
- Я много интересных книжек уже прочитал, Светлана Семёновна, - с воодушевлением проговорил тот, по-прежнему держа учительницу за руку, - и про Робинзона Крузо, и про Илью Муромца, и про пиратов, и про мушкетёров, и много ещё про что. Все они очень интересные и хорошо мне запомнились. Но вот самая интересная книжка, как мне кажется, это та, которая написана Богом и происходит перед нашими глазами с утра и до утра, то есть наша жизнь, наша необыкновенная Тора. И я вот так горячо люблю, настолько сильно боготворю и обожаю нашу Тору, что мне иногда кажется, Светлана Семёновна, настанет день и час - взойдёт солнце в душе моей, и воспылает невиданный огонь в моём сердце - и примет меня в объятия свои Тора, и назовёт своим сыном!
Светлана Семёновна улыбнулась в ответ, с восхищением покачала головой и проговорила:
- Ты очень умный и, главное, хороший мальчик, Матвей. Из тебя выйдет мужчина - и не просто мужчина, а прекрасный человек с большой буквы! А что касается солнца в душе твоей и невиданного огня в сердце, то всё там уже давно взошло и воспылало. И Тора тебя приняла в свои объятья, и, разумеется, назвала своим сыном. - И вновь с улыбкой обратилась ко всем своим спутникам:
- Дети! Так что есть самое прекрасное у человека?
- Тора!!! - прокричало множество радостных голосов.
- А к чему должно стремиться человечество?
- К великому объединению народов!!!
И вновь разгорелись шум, гвалт, радостный смех и споры. Потом Матвей вдруг нежно посмотрел на учительницу и с приветливой улыбкой заметил:
- Светлана Семёновна, вы такая добрая и красивая, очень похожи на мою маму: точно такие же у вас тёплые руки, ясные глаза и пушистые русые волосы. Я знаю, у вас и душа красивая, и сердце звонкое. Если б вы знали, как я хочу, чтобы вы были счастливы, я так этого хочу! Будьте же счастливы, самой счастливой!
Та с чувством пожала Матвею руку и ласково сказала:
- Спасибо, Матвеюшка, за доброе слово, уж больно ты моё сердце ими тронул. И за твоё прекрасное пожелание огромное тебе спасибо! Ты умный, нежный, добрый, ласковый мальчик. Боже, Матвеюшка, ты так меня сейчас тронул, что просто хочется плакать - от счастья плакать, что есть у Торы такой прекрасный сын. - Она и в самом деле прослезилась, и по губам прошёлся трепет. - А вот Настеньку я всего один раз видела, когда они с твоим папой на один день к нам заехали. Однако запомнила её на всю жизнь - милую, прекрасную и обаятельную. Безумно красивая была твоя мама, безумно.
- Жаль, её уже нет с нами.
- Да, Матвеюшка, жаль. Что поделаешь, случилось вот такое горе. Ах...- вздохнула она с чувством, - жаль, страшно жаль. Скучаешь без родителей?
- Очень скучаю, Светлана Семёновна, очень-очень! И не то что скучаю, а болею - очень сильно болею - душой и сердцем! Ах, как бы мне хотелось сейчас их увидеть, крепко-крепко обнять да поцеловать в губы!
- Да, мне бы тоже очень хотелось, чтобы такое у вас случилось, - сочувственно проговорила Светлана Семёновна. - Я бы хотела тебе помочь, но как?.. - И тут милая женщина просветлела, и радостно воскликнула: - А ты напиши письмо, Матвеюшка, своим родителям и хотя бы поговори с ними о чём-нибудь - например, о своей жизни здесь, в Куликах, и об их жизни там, на облаках; встреться с ними в своих грёзах, коль наяву нельзя встретиться.
- Куда же мне им написать-то? - недоумённо спросил Матвей. - Ведь их нет уже на земле.
- На Небеса, - был нежный ответ, - на Небеса с ангелами, мой милый мальчик. А письмецо схорони где-нибудь - в столе, например, дедушкином. Не волнуйся, оно так или иначе дойдёт до адресатов: сами ангелы его туда доставят. В своём сердце.
- Ох, и правда, Светлана Семёновна, - весело проговорил Матвей, - куда же мне им ещё написать, как не на Небеса, к ангелам! Как-нибудь сяду вечерком за стол, включу свет и напишу папе с мамой, и расскажу, как мы прекрасно все здесь живём и как любуемся да наслаждаемся Торой. Это будет прекрасное письмо от горячо любящего сына дорогим, вечно находящимся в его сердце родителям. А в конце пожелаю маме с папой самого светлого счастья и крепкого-прекрепкого здоровья.
- Да, Матвеюшка, да, мой дорогой, - ласково проговорила Светлана Семёновна, - напиши своим родителям письмо, самое прекрасное письмо в своей жизни! - С этими словами она поджала губы, чтобы скрыть их дрожь, и вытерла слёзы.
В тот же миг Лёнька крикнул:
- Светлана Семёновна!
- Да, Лёня?
- А я вот курить бросил. Думаю как-то намедни: не буду курить больше да поберегу здоровье ради счастья Оли.
- Молодец, Лёня, - улыбнулась та. - Я думаю, это подвиг. Это тебя Оля надоумила?
- Она, родимая, - весело и с гордостью согласился Лёнька.
- Умная, милая и очень хорошая девочка, - с нежностью сказала Светлана Семёновна. - И все вы очень милые и очень хорошие дети - такими, как вы, людьми гордится Тора. Знаете что: надо бы нам подобрать какую-нибудь песню, которая будет нашей собственной, с тёплыми словами о родине и природе, и которой мы будем петь осанну Торе, идя вот такой, как сегодня, дружной и весёлой компанией в школу. Вот будет здорово, вам не кажется? Это будет наш чудесный подарок Торе. У вас нет такой песни на примете?
- Есть, Светлана Семёновна! - закричали все дети. И начали называть наперебой: - "Широка страна моя родная...", "Поле, русское поле...", "А ну-ка, песню нам пропой, весёлый ветер..." и прочие.
- Вот и прекрасно, - весело сказала Светлана Семёновна, - из всего, что вы назвали, и выберем какую-нибудь песенку, и будем её петь, идя в школу, договорились?
- Договорились! - ответили все.
- А можно ещё сочинить самим песню, - вдруг сказал Лёнька. - Мы с Матвеем попробуем.
- И мы поможем! - закричали остальные. - И мы! И мы! И мы!..
- Ну что ж, - улыбнулась Светлана Семёновна, - можно и самим сочинить. Попробуйте, во всяком случае. Но песенка - своя или чужая - непременно должна быть готова к первому сентября, когда мы все пойдём в школу.
- Замётано, Светлана Семёновна! - весело крикнул Лёнька.
- Договорились! - прокричали все остальные.
- Ну вот и славно, - улыбнулась счастливая учительница. А спустя минуту затянула песенку, и дети подхватили:

"Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек,
Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!.."
Песня катилась над бором чудесной, восторженной речкой, а когда закончилась, певцы перевели дыхание, весело улыбнулись друг другу. И вот вдали, на дороге, поблёскивая да переливаясь на солнце, показались какие-то странные продолговатые предметы, которые лежали поперёк дороги в ряд, словно опрокинутый частокол из потянутых слюдой кольев.
- Ой, смотрите, дети, - воскликнула Светлана Семёновна, указывая на подозрительные предметы рукой, - что это там такое? Словно трактора растеряли по пути свои шланги, да кто-то их выложил в ровненький строй.
- Сейчас проверим, Светлана Семёновна, - крикнул Лёнька и устремился вперёд, а за ним и все дети с Матвеем.
Потом эта картина вспоминалась Матвею всю жизнь - то в страшных кошмарных снах, то наяву, когда он бродил по полям да по лесу в одиночестве.
Дети со Светланой Семёновной молча, не в силах произнести ни слова, стояли со слезами на глазах и с диким ужасом смотрели на мёртвых ужей, которые лежали на дороге в строгий, чьей-то "заботливой" рукой вымеренный ряд. У одних были расплющены головы, другие были и вовсе без голов, а иные были так жестоко изуродованы чем-то тяжёлым, что едва ли не разваливались пополам с обнажёнными внутренностями. Всего их было 25 - это потом уже их подсчитали, когда хоронили, дети.
- Боже, - с ужасом наконец прошептала Светлана Семёновна, - я не верю своим глазам... Господи, как можно в это поверить?! - В её голубых глазах действительно горели невообразимый ужас, горе и ещё что-то весьма больное, исходящее из глубины сердца.
Девочки уже плакали, а мальчики хмурились, раздувая ноздри, и сжимали кулаки. Спустя минуту Матвей сжал обеими руками голову и со струящимися по щекам слезами прошептал:
- Господи, Тора, милая Тора... кто тебя так жестоко обидел? Что плохого сделали эти несчастные ужики? Кто их погубил? Где эти изуверы? Где?! - И на память вдруг пришёл рассказ отца о расстрелянном подонками царе и его несчастном семействе. Потом фашистские полчища промаршировали своим кровавым строем, оставив после себя изуродованные тела своих жертв и горы страшных обезображенных трупов. И, наконец, на мирные дома сбросили бомбы самолёты.
Левон уже вооружился приличной суковатой палкой, упавшей от старости с ели, и нетерпеливо ходил вдоль стройного ряда ужей, изучая следы.
- Ничего, Матюха, ничего... - шептал он, прямо колотясь от злости. - Потерпи, друг мой, потерпи, сердечный... Я их сейчас найду, этих... тварей. Руки, ноги переломаю. Быть такого не может, чтобы какой-нибудь гад, нашкодив Торе, ушёл от Левона безнаказанно. Убью, собаку, на части разорву и в кусты, как этих несчастных ужей, заброшу. Так, так... ага... - Левон проследил взглядом за цепочкой многочисленных следов от чьих-то ног, и пристально посмотрел на заросли орешника, средь которого стремились ввысь молоденькие дубы. - Изуверы, скорей всего, подростки, да не взрослые, поскольку следы не шибко велики. И жертвы свои они носили оттуда, из-за тех дубков. А там, я знаю, есть канава и яма, всегда полные воды. В воде лягушки, тритоны да жучки - как раз то, чем любят полакомиться несчастные змейки. Вот... слыхали? - Он, замерев, прислушался. - Ещё и гомон какой-то вроде бы слышится... да-да, так оно и есть, из-за дубков доносится.
И тут из кустов вышла весёлая троица по лет 13 - 15; двое так себе, не весьма видного телосложения, а третий не по годам высокий, мордастый и плечистый. Все трое, не замечая на дороге людей, несли на длинных палках очередную партию ужей и с довольными физиономиями взирали на добычу, из ртов которой капала кровь, а из разбитых тел свисали и вываливались внутренности.
Дети стояли и смотрели на убийц змей полными ненависти глазами, а Светлана Семёновна с каждым мгновением всё больше и больше холодела от ужаса: она чувствовала, что сейчас произойдёт, и уже протянула руку, чтобы остановить Левона. Но тот вдруг как закричит:
- Что, попались с поличным, убийцы?! Гунны проклятые! Кровь за кровь! Смерть за смерть! И никакой пощады! - И с диким криком: "Бей гадов!" - помчался в атаку, подняв над головой палку.
Светлана Семеновна только успела крикнуть: "Остановись, Лёня! Ты можешь их искалечить! Придётся отвечать твоим родителям!" Но где там, разве Лёньку остановишь? Более того: с палками вслед за ним полетели и все остальные дети - кто с криком, кто с визгом, кто с писком и воплем. В Дедовом лесу вспыхнуло невообразимое побоище. А трое малолетних изуверов бросили свою добычу и с криками: "Ай, убивают! Мамочка, папочка, спасите! Ай-ай-ай! Спасите, спасите, спасите!.." - стали искать спасения, мечась среди сосен, заползая в кусты, утюжа грудью да бороздя коленями ягодник. Ох и заходили ж по их спинам палки, ох и больно же им было! Особенно досталось мордастому, на котором уже живого места не было. В конце концов, дети их троих загнали в заполненную водой канаву и не давали им оттуда выйти, яростно махая над головой палками и опуская их на избитые в кровь плечи. Светлана Семёновна, держась за сердце, стояла за сосной, с ужасом взирала на происходящее и не могла вымолвить ни слова. Хотела сказать: "Дети, милые, прекратите: убийцы уже наказаны", но словно кто-то сильной рукой намертво сдавил ей горло.
А Левон между тем начал речь, сурово глядя на то, как едва ли не захлёбываются водой убийцы:
- Сейчас мы вас будем казнить, как вы только что убили ужиков! Расплющим всем вам головы, а затем выпустим кишки. Правильно я говорю, товарищи?
- Правильно! - закричали дети, не выпуская из рук палки.
- Ответите за жестокое преступление перед Торой! - продолжил Лёнька. - А вообще, мы вас четвертуем и подвесим ваши требуха на ветки, чтобы ими полакомились вороны.
А Оля со слезами добавила:
- Но прежде обмочим, как говно в туалете!
Убийцы в канаве рыдали, и это были единственные исходящие оттуда звуки. А лес молчал, и нигде не шелохнулась веточка.
Наконец Светлана Семёновна пришла в себя, подошла к детям и, с облегчением вздохнув, убедилась, что малолетние преступники живы, хотя и здорово побиты, - у одного не то от кулака, не то от палки был даже здоровенный синяк под глазом, и кровь стекала с губы. Потом она присмотрелась к этим от души обезображенным ссадинами да синяками изуверам и с презрением проговорила:
- Так вот кто эти подонки двадцатого века, жалкие потомки гуннов... Гришка Морозов (это тот, что покрупнее из троицы), Мишка Ежов и Петька Власов. И чего вас батюшки в купелях не утопили? - И, обняв Матвея с Лёнькой, сказала своим спутникам: - Пойдёмте, дети, похороним ужиков. А убийцы пусть выбираются и уходят из Дедова леса. Да пусть похвастаются своими злодеяниями перед родителями, возможно, такими же изуверами.
- У, гунны, - злобно проговорил Лёнька и плюнул в канаву. - Снести б вам эти бестолковые головы, душегубы.
Никто душегубов не обмочил. Вероятно, и обмочили бы, да, видать, Светлана Семёновна помешала. Ужей же хоронили рядышком с гнездом, в котором те родились и выросли: под дубом, на хорошо прогреваемом месте, возле развороченной кучи какой-то трухлявой коры, опилок, стружек, всевозможного мусора да хлама, в общем, возле довольно подходящего места для ужиного гнездовья. Палками да руками выкопали довольно глубокую ямку, бережно опустили туда все изувеченные трупы, засыпали, уложили дёрном и водрузили крестик из двух скрещенных да перевязанных лозой палочек, поправили развороченную кучу. Потом все долго молчали вокруг могилки, скорбно потупив головы, и в душе произносили молитвы, которые сами придумывали экспромтом. Наконец Светлана Семёновна горестно сказала:
- Прости нас, Тора, что не уберегли твоих деток!
- Прости нас, Тора! Прости!.. - повторили за нею дети. Ещё немножко постояли и продолжили путь в школу.
Все уже молчали и в Дятлово вошли с прескверным настроением; угрюмо смотрели под ноги, нехотя здоровались с прохожими, те пожимали плечами и, недоумённо оглядываясь, шли дальше своей дорогой. Кто-то поздоровался, а затем спросил:
- Светлана Семёновна, чего это вы такие грустные? Случилось что-нибудь?
- Случилось, - горестно сказала та, не глядя на собеседника, - очень плохое в этом мире случилось, очень.
- А что такое? Умер кто, аль война где-то разразилась?
- Хуже, гораздо хуже.
- А что, что такое? Может, бомбу где скинули, как на Хиросиму?!
- А... - досадливо махнула Светлана Семёновна рукой и, не останавливаясь, ускорила шаг с детьми в школу.
Директор школы, Михаил Сергеевич Колосков, сухопарый мужчина средних лет, с чёрной кучерявой головою и с очками на носу, вешал в кабинете портрет Макаренко. Рядом уже висели портреты Ильича, Карла Маркса и жены, Антонины Васильевны Колосковой. Правда последний был несколько мельче остальных и висел чуть ниже и в сторонке. Под ним, на полу, ещё благоухали гладиолусы вперемешку с колокольчиками и ромашками в хрустальной вазе. А между цветами и портретом висел на гвоздике маленький плюшевый мишка, вероятно, доставшийся в подарок хозяину кабинета от кого-то из детей, друзей, а может, и от супруги. И вот, когда Михаил Сергеевич наконец повесил портрет Макаренко там, где ему надлежало бог весть сколько провисеть, и собирался уже сойти на пол, в кабинет вошла Светлана Семёновна и, тяжело вздохнув, поприветствовала:
- Здравствуйте, Михаил Сергеевич! Не ждали?
- А, Светлана Семёновна?! - весело воскликнул тот, едва ли не свалившись со стула. - Наш самый лучший, самый прекрасный педагог! Вот чей портрет давно уже пора повесить на стенку! Какими судьбами? Дома не сидится, решили навестить школу: проверить, всё ли здесь в порядке к началу учебного года?
- Ах, - с печальной улыбкой вздохнула та, - пришла к вам по делу. А дело неотложное, Михаил Сергеевич, срочное.
- Вот как? - озабоченно проговорил тот, сойдя наконец на пол. - Что ж, давайте-ка, присаживайтесь да выкладывайте, что там за дело и в чём его срочность. И что такая грустная, а Светлана Семёновна? Нет, знаете что, про дело потом расскажете, сначала скажите, что случилось, отчего на вас лица нет.
- А... - махнула та рукой, расположившись у стола на удобном мягком стуле, - неприятность, дикая неприятность, случилась со мной и детьми по дороге в школу. - Покачала с досадой головой и замолчала.
- Ну, ну? - нетерпеливо проговорил Михаил Сергеевич, сев рядом с гостьей на таком же, как у неё, стуле. - Продолжайте, дорогая, я вас внимательно слушаю. Только не волнуйтесь.
- Представляете, - продолжила, изменившись в голосе, Светлана Семёновна, - маленькие ничтожества погубили в лесу уйму ужей: позабивали их палками, а затем выложили ими дорогу. И это, я так думаю, для людей, чтобы они видели этих несчастных и сокрушались.
- Вот как, - угрюмо проговорил Михаил Сергеевич. - И что же это за твари такие у нас завелись? Какие такие гадёныши в Дедов лес гадить пожаловали? Вы их, случайно, не знаете? Удалось кого-нибудь схватить?
- Удалось схватить, - тяжело проговорила Светлана Семёновна. - И уж схватили, так схватили.
- Вот как?! - воскликнул директор школы, привстав со стула. - И кого же? Немедленно назовите фамилии. Немедленно!
- Возможно, позже и назову, а сейчас не могу, - покраснев, проговорила Светлана Семёновна. - Понимаете, Михаил Сергеевич, дети их уже наказали по-своему - жестоко наказали. К сожалению, я не успела этого наказания предотвратить: всё произошло молниеносно. Боже, прямо не верится. Ужас какой-то, и только. Настоящее Каталаунское побоище.
- Я так думаю, избили палками, - сдвинув брови, промолвил Михаил Сергеевич, сочувственно глядя на учительницу.
- Да, - вздохнула та, - и уж били, так били - врагу не пожелаю испытать то, что те три подонка испытали.
- М-да... - промолвил Михаил Сергеевич, задумчиво похлопывая по столу ладонью, - скажем так: не педагогично, не педагогично произошло наказание, при том, что мы не кровожадные кочевники и не бессердечные варвары. М-да, милая моя Светлана Семёновна, такие вот дела до сих пор случаются в нашем светлом, просвещённом веке...не педагогично, не педагогично. Но... что ж, по крайней мере на всю жизнь запомнят и пакостничать в Дедовом лесу больше не станут. Но ужей жалко, их уже не вернёшь, очень жалко ужиков. - С этими словами он проницательно посмотрел на свою собеседницу и спросил не слишком строго: - Так вы не хотите называть их фамилий?
- Пока не могу, Михаил Сергеевич, - с какой-то особой жалостью проговорила та, - я должна хорошенько об этом подумать. Извините.
- Ясно. Тогда вот что. Поговорите как-нибудь сами с родителями мерзавцев и скажите им в резких тонах, что на самом деле представляют их дети, дабы они не строили по этому поводу иллюзий. И пусть отправляются в город да привезут из зоомагазина сотню-другую ужей, чтобы хоть как-то, чёрт подери, восполнить в Дедовом лесу уничтоженное, что ли.
- Как раз об этом я и подумала, - посветлев, проговорила Светлана Семёновна. - И ужей мы выпустим все вместе: и преступники с родителями, и те, кто изловил да жестоко наказал преступников.
- Правильно, - твёрдо сказал Михаил Сергеевич, - действуйте. Однако ж, какое мерзкое дельце-то, какое мерзкое!
- Мерзкое, Михаил Сергеевич, - согласилась Светлана Семёновна, - очень мерзкое.
- Ну что ж, хорошо, договорились, попробуем общими усилиями загладить вину перед природой. И спасибо, что вы мне об этом рассказали, да не утаили, Светлана Семёновна, - поблагодарил директор. - Будет тема поговорить и написать детям сочинение о бережном отношении к нашей матушке природе. Вы с этим ко мне и пришли сегодня?
- Не совсем, - улыбнулась Светлана Семёновна. - Я со всеми своими куликовскими детьми привела к вам мальчика записываться в школу.
- А-а! - весело воскликнул Михаил Сергеевич. - Внука Фёдора Адамовича Стрельникова?
- Да, - с улыбкой ответила учительница, - Матвея.
- Что ж, наслышан, наслышан, что приехал такой на днях в вашу славную деревню. Жаль, остался мальчик без родителей. Но ничего, заменим ему родителей - провалиться на этом месте, заменим! Так где ж он? Ведите скорее сюда, потолкуем.
- Сейчас я его приведу, Михаил Сергеевич, - с нежной улыбкой проговорила Светлана Семёновна. - Только я вас заранее хочу предупредить: мальчик он не по годам умный и сообразительный. Прекрасно умеет считать и читать, и букварь ему вряд ли нужен; свободно излагает свои мысли, а мысли далеко не детские, прямо скажу - академические, серьёзные, с каким-то невообразимо одухотворённым полётом. Безумно любит природу, которую отождествляет с Торой, и, очевидно, в этой сильной любви и следует искать его разгадку. А ещё со своей Торой хочет подготовить, а в дальнейшем и привести людей, а точнее, народы к великому и всеобщему объединению - под одним на всех небом, под одним на всех Богом, с одной верой, под сенью одной великой Церкви, на благо жизни, ради нашего общего счастья, ради миллионов-миллионов следующих поколений. Друзей-то он своих уже подготовил - да и меня тоже; и мы, хоть сегодня, готовы объединиться. Вот такой у нас в деревне объявился полководец. В общем, я не знаю, что он будет делать со своими сверстниками в первом классе нашей чудесной школы.
- Ну, посмотрим, - нетерпеливо проговорил Михаил Сергеевич, - а теперь ведите-ка скорей своего вундеркинда сюда - познакомимся.
- Только, знаете, - с сочувствием проговорила Светлана Семёновна, словно речь в эту минуту шла об её родном сыне, - Матвей сейчас очень расстроен из-за этого гадкого происшествия в лесу и вряд ли будет полностью открытым с вами, как несколько минут назад со мною. Так вы уж поосторожней с ним, пожалуйста, Михаил Сергеевич, не очень сильно касайтесь его чувств: возможно, он очень ранимый мальчик, и как бы нам с вами ему каким-то образом не навредить
- Не говорите ерунды, Светлана Семёновна! - нетерпеливо проговорил директор и замахал на дверь рукою. - Ведите, ведите скорей Матвея. Вы плохо знаете мужчин; сейчас мы с ним так поговорим, что станем самыми закадычными друзьями. Ну, скорее, скорее!
Спустя минуту Светлана Семёновна вернулась с Матвеем; тот вошёл в кабинет робко и потупив голову, не осмеливаясь взглянуть на директора. А тот тут же вышел из-за стола и решительно протянул гостю руку:
- Ну, здравствуй, Матвей! Познакомимся, что ли? Михаил Сергеевич Колосков, директор школы.
- Здравствуйте, Михаил Сергеевич, - тихо проговорил, по-прежнему не решаясь поднять головы, Матвей. И представился: - Матвей Николаевич Стрельников, житель Куликов, моей деревни; переселился из Минска.
- Вот и познакомились, - улыбнулся Михаил Сергеевич, крепко пожав тому руку. А спустя мгновение, мигнув Светлане Семёновне, добавил нарочито сочувственно: - Э, приятель, да ты какой-то несмелый. Давай, что ли, по сто грамм за знакомство пропустим, глядишь, и посмелеешь? - И, выпустив наконец руку Матвея, открыл высокий шкаф у стенки, на средней полке которого стояла трёхлитровая банка с яблочным соком, пол-литровая баночка какого-то варенья, кофейник, чайник, пакетик с сухим тимьяном, чашки и стаканы.
Тут Матвей засмеялся и весело ответил:
- Я не пью, Михаил Сергеевич, и не курю. С самого рождения веду здоровый образ жизни. Водка и табак - одно из самых страшных зол на планете, и с этим надо решительно бороться.
- Вот как? - в свою очередь засмеялся Михаил Сергеевич, едва ли не уронив банку с яблочным соком, которую он достал из шкафа. - А вот друг твой, Левон, сказали мне, и курит, и попивает водочку.
- Что покуривал, так это точно: из баловства, - согласился Матвей, в то время как директор уже разливал сок в три чашки. - Но он уже бросил, я верю; больше никогда не возьмёт в рот сигареты.
- Это хорошо, - улыбнулся Михаил Сергеевич, - очень хорошо. По крайней мере вырастет под небо без папиросок. Ну а что насчёт водочки, то бишь самогоночки, будь она неладна, скажешь? Что с этим фактом будем делать?
- Это не факт, Михаил Сергеевич, - решительно возразил Матвей, - а вымысел, вернее, клевета, не имеющая под собой никаких оснований. Кто-то вас неверно информировал об употреблении Лёней самогона. Попросту говоря, Лёньку оклеветали. Родители его - да, пьют, а вот сам он самогонки в рот не берёт - и даже не нюхает.
- Вот как? - улыбнулся Михаил Сергеевич. - Ну что ж, я разберусь с этим клеветником по всей строгости закона. Я ему покажу, как клеветать на хорошего хлопца, как порочить его честное имя, который к тому же храбро повёл своё доблестное воинство в атаку на злодеев, мстя за гибель несчастных ужиков. Это ж он первый схватил дубину да погнался за поганцами, верно?
- Верно, Михаил Сергеевич, - удивлённо проговорил Матвей. И, мельком взглянув на Светлану Семёновну, спросил: - Вы уже знаете про ужиков?
- Знаю, знаю, - вздохнул тот. - К сожалению, знаю. Вот, Светлана Семёновна рассказала про ваш подвиг. Правильно сделали, что наказали этих мерзавцев. Только больше так не наказывайте: вместо самосуда настоящий суд имеется, с судьями да адвокатами. А то ведь изувечите ненароком преступников - и хуже их преступниками станете. Вот так-то, хлопцы.
- Они много ужиков уничтожили, и мы никак не могли сдержаться. Это было страшно видеть. Всё внутри бушевало. Раздавленные тела, расплющенные головы, вывалившиеся внутренности. И вот мы ничего не смогли с собой поделать; душа и сердце требовали мести, и мы мстили, мстили, мстили. Бедные, несчастные ужики.
- Понимаю, понимаю, парень, - сочувственно проговорил Михаил Сергеевич и похлопал по плечу Матвея. Затем подал кружку с соком ему и Светлане Семёновне, взял сам и приветливо предложил: - А теперь давайте-ка остудимся немного - и наш жар остудим, и нервишки; сей сок приготовила моя мама из чудесного "белого налива".
Они испили прохладного яблочного соку, поставили кружки и продолжили беседу.
- Ну, Матвей, - сказал директор, - теперь давай поговорим о жизни. Скажи-ка, приятель: что ты там говорил о Торе? Уж больно хочется послушать. Само "Пятикнижие Моисеево" я-то как-то читал на досуге и кое-что в этом смыслю. Но вот, как ты сам понимаешь Тору - это мне больше всего интересно услышать: хочу знать, с какими мыслями наши нынешние дети войдут в двери двадцать первого века. - Но тут он спохватился и пожал Матвею руку. - А хотя знаешь что, мужик, погоди с рассказом. Давай-ка позовём сюда всех твоих друзей и всех тех, кто сейчас находится с ними на улице. Пусть и они послушают: для души и сердца полезно.
С этими словами Михаил Сергеевич решительно подошёл к окну, распахнул его настежь, высунулся и приветливо крикнул:
- Эй, босоногие! - В ответ прозвучало громко и весело: "Здравствуйте, Михаил Сергеевич!" - Здорово, здорово! А ну-ка, зайдите все ко мне в кабинет! Матвей с докладом выступать будет. И бабку Пашу с дедом Данилой ведите - пусть и они вашего друга послушают.
Спустя несколько мгновений в кабинет влетела ватага детей, а вслед за ними вошли и бабка Паша с дедом Данилой, которые до этой минуты беседовали с детьми у крыльца школы о Дедовом лесе: каким он был в их детстве и далеко до их рождения. Старушка была маленькая и щупленькая, в пёстром ситцевом платочке, а старик, напротив, высокий и широкоплечий, в выцветшей гимнастёрке, с лохматой ослепительно-белой головой да ладной окладистой бородою. И бабка Паша, войдя, спросила:
- А чаво слухать-то, Мишка, будем?
- Чай лехтор какой приехал? - осведомился в свою очередь седой как лунь дед Данила.
- Лехтор, лехтор, - засмеялся Михаил Сергеевич. - Вот он, ваш лехтор, - кивнул он на Матвея, - его и слушать будете. Ну, давай, Матвей, не стесняйся, расскажи нам про Тору.
- Да, внучек, - сказала бабка Паша, - расскажи, расскажи нам про эту самую Тору, а мы все послухаем.
- Говори, Матвей! - весело прокричали дети.
- Говори, сынок, говори, - нежно улыбнулась Светлана Семёновна.
И Матвей рассказал всё, что он и раньше рассказывал детям: что такое Тора и как к ней нужно относиться; а ещё - все люди должны стремиться к великому объединению народов. Добавив только с особым чувством и акцентом - у всех присутствующих тогда навернулись слёзы, - что рядом с Торой даже и близко не должны находиться такие изуверы, как революционеры, расстрелявшие царя батюшку с его несчастным семейством, Фома и те трое только-только вылупившихся негодяя, гуннов, как их презрительно назвал Лёнька, жестоко убивших ужиков. Потом, когда Матвей закончил, настала какая-то уж слишком долгая минута тишины, в течение которой никто не решался промолвить хоть слово; все смотрели на Михаила Сергеевича, в ожидании того, что он скажет. А тот молчал, напряжённо ворошил свои мысли и неподвижно смотрел на стол в одну точку. Но вот он наконец поднял глаза, необычайно ясно посмотрел на присутствующих в кабинете, рассевшихся кто где: на стульях, на полу, на подоконнике, на табурете - и сказал с добродушной улыбкой:
- Я знал, что люди не совсем одичали и у них рано или поздно запоют истинные гены Человека. Берегите, ребята, Тору: это всё, что у нас есть самого ценного, - всё остальное химера и ерунда, за что не стоит и браться. Деньги были - и нет, да по безденежью нечего и плакать: Тора, если её лелеять, любить и охранять, прокормит. А вот, если погибнет Тора, то уже никакие деньги вам не понадобятся и никто вас даже за самые бесценные алмазы не накормит, не говоря уж о том, что не состоится с гибелью Торы никакого великого объединения народов. Берегите Тору, берегите! И передайте это всем в двадцать первом веке.
- Передадим, Михаил Сергеевич! - весело закричали дети. - Обязательно передадим! Вы только не волнуйтесь!
- А я и не волнуюсь, - уверенно сказал тот. - Чтобы я волновался, когда передо мной сияют такие славные дети? Да ни за что на свете! А теперь давайте попьём соку. Ну-ка, босоногие, вытащить из шкафа на стол все стаканы да чашки!
Испили соку. Потом Михаил Сергеевич сказал Матвею, что он будет учиться со Стешей и Леночкой в одном классе, а там будет видно, что дальше делать. После чего ещё поговорили немного, и Светлана Семёновна увела свою гвардию из школы. И только они прошли по пыльной улице пару хат, как их догнал отец того самого Гришки Морозова, Павел Морозов - длинный, носатый, с широкими плечами и бесцветными глазами, - и, потрясая над головой кулаками, заорал не своим голосом:
- Светлана Семёновна, я на вас в суд подам, до самого министра дойду! За что ваши бандиты моего Гришу изувечили? Эта банда куликовских негодяев в вашем присутствии с помощью палок и кулаков превратили моего сына в жалкое месиво! На ребёнке живого места не осталось! Обескровили, фашисты! Человек с друзьями гулял по лесу, черничку кушал, а его поймали и, как гестаповцы подпольщика, измордовали да изувечили! Вот они, ваши любимчики куликовские, не дети, а отродья! Изверги и негодяи! Гитлеры! В тюрьму всех: отцов, матерей и детей - всех на Соловки к чёртовой матери! На каторгу в каменоломни!
- Замолчите немедленно! - злобно крикнула Светлана Семёновна. - И вытрите пену с губ! - Тот замер, как током поражённый, и вместо того чтобы вытереть пену с губ, открыл щербатый рот. Между тем как Светлана Семёновна продолжила: - А теперь слушайте меня внимательно. Ваш сын, Григорий Павлович Морозов, - маленький подонок и негодяй, убивший в Дедовом лесу в компании таких же тварей, как сам, Михаила Ежова и Петра Власова, почти три десятка ужей. Куликовские дети их троих справедливо отделали дубинами и загнали в канаву с чистой водой, где эти ужи любили плавать, будучи ещё живыми. Теперь уже эти безобидные змейки мертвы, не плавают в своей чистой луже, не наслаждаются жизнью и не радуют Тору, а лежат все рядом со своим гнездом в могиле, в которую их бережно и заботливо опустили куликовские дети.
Матвей тут неожиданно воскликнул:
- Дядя, а это не ваши родственники много лет назад царя с его семьёй убили?
Тот в ответ машинально покачал головой и глаза выпучил. А Левон заметил:
- Да его, его. Не видишь, Матюха, на роже написано.
В то время как Светлана Семёновна перевела дыхание и продолжила:
- Так вот, уважаемый Павел Андреевич, будь моя воля и будь у меня столько храбрости, сколько у этих славных детей, истинных защитников природы, верных и надёжных стражей Торы, то я не знаю, что бы сделала. Не знаю. Но, во всяком случае, не загоняла бы этих негодяев в канаву с чистой лесной водой, а засадила бы их в жижу свиную - да непременно, чтобы погрузились туда со своей безмозглой головой. - Она в очередной раз перевела дыхание и с, чувством брезгливости глядя на своего нежеланного собеседника, заключила: - И вытрите, в конце концов, пену с губ: противно смотреть и детей пугаете.
- О Боже, - горестно проговорил Павел Андреевич, наконец вытерев губы. - Светлана Семёновна, детки, я ведь ничего не знал. Господом Богом прошу, простите, простите за сына! - И стал на колени, прижав к груди руки. - У нас в роду ещё никто так не гадил - никто, поверьте, Христа ради. Народ у нас всё тихий да мирный водился. И царя мы не убивали, были против революции. Комиссары моего деда убили и бабку изнасиловали. Это всё они, они все виноваты; они сделали нас такими. А мы землю любили, сажали да пахали; каждую травку берегли, каждую змейку, каждую букашечку. Простите, простите, родненькие, за сына!
Левон сплюнул под ноги, глядя на стоявшего перед ним на коленях мужчину, и пробурчал:
- Я бы не простил: думаю, такой же иуда. Ох, чувствую, врёт, собака.
А Светлана Семёновна твёрдо и решительно сказала:
- Я вам вот что советую, Павел Андреевич: не стойте на коленях, не теряйте понапрасну времени, а езжайте-ка с этими убийцами в город и купите ужей в зоомагазине; или в зверинце каком-нибудь, где хотите; привезите их в Дедов лес и выпустите там, где их несчастных сородичей убили. Этим вы хоть как-то загладите свою вину перед Торой. Хотя вряд ли она вам простит этого жестокого убийства, но всё-таки.
- Ох, Светлана Семёновна, - заплакал Павел Андреевич, по-прежнему стоя на коленях и прижимая к груди руки, - сделаю всё, как вы сказали. Завтра же поеду с этими изуверами в город - и отцов их возьмём, - да хоть из-под земли достану этих несчастных змеек, и привезу в Дедов лес - пусть плодятся и размножаются. Могу ещё и удава привезти - ничего, приживётся.
- Удава не надо! - серьёзно сказал Левон. - Чай не в Бразилии живём. Это тропическая зверюга и у нас не приживётся; до зимы доживёт - и баста.
- И гадюк не надо, - добавил Митя, - своих хватает, девать некуда.
- Хорошо, - покорно согласился Павел Андреевич, - удава и гадюк не надо. Привезу одних ужей - много привезу: сотню. - После чего он наконец встал с колен, несколько раз поклонился в пояс и всё ещё со слезами на глазах проговорил: - Ну, ещё раз простите, мои родные, и до свидания. Побегу домой скоренько, с Гришкой потолкую. Уж я-то, не беспокойтесь, покажу ему ужиков, покажу ему змеек. Сам у меня в змейку превратится да у ноженек моих поползает. А царя мы не убивали - ей-богу, не убивали.
И тут Павел Андреевич, в очередной раз поклонившись в пояс, резко развернулся, и опрометью помчался по деревне, но, пробежав сотню метров, подскочил к частоколу, выдрал кол и с диким криком: "Ну, Гришка, змея подколодная! Держись! Воздастся тебе сейчас за смерть ужиков! Сам у меня в ужа превратишься!.." - продолжил свой путь к сыну.
Дети со Светланой Семёновной озабоченно смотрели ему вслед, пока тот, поднимая за собой клубы пыли, не скрылся за углом покосившегося дома деда Данилы.
- Да, - вздохнул Лёнька, - убьёт батяня Гришку, как пить дать убьёт.
И дети завздыхали вслед за ним:
- Да, капут Гришке, ох капут. Ах, всё-таки жалко человека, хоть и убийца, может, ещё бы и исправился. Не надо было убивать ужиков, так бы пожил ещё...
- Не убьёт, - успокоила детей Светлана Семёновна, - но хорошенько всыплет. Ничего, в следующий раз неповадно будет ужиные гнёзда разорять. А синяки да ссадины залечит. Пойдёмте, дети, уж проголодались, небось, - время-то к обеду.
- Ничего, Светлана Семёновна, - сказала Леночка, - вы за нас не беспокойтесь. Мы сильные да выносливые и не помрём с голоду.
- Да, Светлана Семёновна, - согласился с Леночкой Митя Воропаев, - вы за нас не волнуйтесь. Сейчас в лес войдём, ягодок покушаем и вас угостим. А вы идите себе и природой любуйтесь, да свой красивый ротик для ягодок подставляйте.
- Спасибо, дети, - весело проговорила Светлана Семёновна, обняв Леночку и Митю, - всем вам спасибо, добрые вы мои и справедливые! Будьте всегда такими, и мир вокруг вас вместе с вами счастливым будет! А теперь пойдём, пойдём домой - да по дороге, в самом деле, ягодок покушаем.
И они пошли, весёлые и счастливые, дружным своим отрядом, по прекрасной Торе, навстречу своему счастью; впереди возвышался лес и манил в свои благословенные кущи. Однако только они вышли за околицу и не дошли нескольких шагов до лесу, догнал их на мотоцикле бригадир полеводческой бригады, Сидор Филиппович Лужин, невысокий щупленький мужчина, сорока лет, с весёлыми голубыми глазами, и, заглушив мотор, весело кричит:
- Здорово, куликовцы!
- Привет, дядя Сидор! - радостно отозвались дети.
- Здравствуйте, Сидор Филиппович! - в свою очередь весело поприветствовала бригадира Светлана Семёновна. - Вы к нам, в Кулики?
- В общем-то, к вам, - с улыбкой сказал тот, да не совсем в Кулики. - Я, знаете ли, вас догонял, Светлана Семёновна. Повстречал только что Михаила Сергеевича, и тот сказал, что вы только что ушли от него. И я вот на коня - да за вами. Дело есть, Светлана Семёновна.
- Вот как? - улыбнулась та. - Какое?
- Какое дело, дядя Сидор? - в свою очередь воскликнули хором дети. - Говорите!
- Важное дело, - оживлённо сказал тот. - Короче. После завтра начинается жатва, грандиозная страда, по всему району!
- Ура!!! - закричали дети.
- Погодите, погодите радоваться, - с улыбкой осадил тот. - Рано ещё кричать "ура!", сначала урожай убрать надо. Так вот, слушайте сюда. Вы хорошо и без меня знаете, что в ваши райские Кулики ни летом, ни зимой ни на какой технике, кроме трактора, коня и танка, проехать невозможно: кругом болото, топи да лужи с камышами. В общем, комбайны туда не пойдут...
- Как и в прошлом, - весело перебила Светлана Семёновна бригадира, - и позапрошлом году.
- И позапозапрошлом, и позапозапозапрошлом, - весело добавили дети.
- Да, - тяжело, но с улыбкой вздохнул Сидор Филиппович, - как во все предыдущие времена, на ваших полях рожь да пшеницу придётся жать не комбайнами, а серпами и жатками.
- Дальше можете не продолжать, - весело сказала Светлана Семёновна, - и так всё ясно: мы со своей молодой гвардией, - и она обвела счастливым взглядом своих маленьких спутников, - да с бабушками и дедушками поможем в жатве. Не волнуйтесь, куликовцы не подведут: поля будут убраны к сроку, и не пропадёт ни одного зёрнышка.
- Это будет грандиозная Куликовская битва! - весело сказал Лёнька. - Битва, которой ещё свет не видывал! Это вам не мечами орудовать! Правильно я говорю, товарищи?
- Правильно!!! - прокричали хором дети.
- Я в вас верю! - весело сказал бригадир. - Вы не подведёте. Тем более, битва эта должна быть и в самом деле грандиозной и стремительной, поскольку в ближайшие дни синоптики обещают нам затяжные дожди с ливнями и грозами - как бы не пропасть урожаю, если не успеем с уборкой.
- Не волнуйтесь, дядя Сидор, - весело прокричали дети, - справимся да покушаем свеженького хлебушка!
- Ну, тогда до встречи! - сказал Сидор Филиппович, заводя мотоцикл. - После завтра, с самого утра, приедут к вам наши дятловские бабы и мужики, вместе с ними и приступайте. - Он с тёплой улыбкой посмотрел на милую учительницу. - С серпом-то не разучились обращаться, Светлана Семёновна, за своими тетрадками да учебниками?
- Не разучилась, - весело и уверенно сказала та. - Во мне гены потомственной крестьянки - где уж мне от серпа отвыкнуть.
- Ну, с Богом! - проговорил бригадир и махнул кепкой.
- С Богом! - сказали хором Светлана Семёновна и дети. И проводили удаляющийся мотоцикл с седоком весёлым, добродушным взглядом.
И тут Левон как заорёт невероятно весёлым голосом, а все также громко и весело подхватили, в том числе и милая счастливая учительница:
- Ура! Дождались! Жатва! Мы любим тебя, Тора! - что лес от счастья зашумел, и над счастливыми стволами и верхушками понеслось: "Тора! Тора! Тора!.."
Потом они шли по лесу, точнее, по тёплой песчаной дороге, меж могучих дубов и высоких корабельных сосен, орешника, сплошь усыпанного ещё несозревшими плодами, и рябин с оранжевыми ягодами, обходя глубокие лужи и срывая по обочинам чернику. У всех, в том числе и у Светланы Семёновны, красивые рты вмиг стали иссиня-чёрными, зато немеркнущий огонёк согревал и освещал их душу, а сердца струились необыкновенной волшебной песней. Но, когда они поравнялись с тем местом, где были жестоко убиты ужи, настроение резко упало, и на душу вновь навалился камень. Левон хмурился, хмурился вместе со всеми, да вдруг говорит:
- Пойду, посмотрю, как там гнездовье. Может, кто-нибудь ещё жив, да не всех ужиков уничтожили эти твари.
- И мы с тобой! - закричали остальные.
- Раз так, - сказала решительно Светлана Семёновна, - то и я с вами.
И они всей гурьбой пошли к разорённому гнездовью. Шли, по-видимому, несколько нетерпеливо, поэтому немного шумели и излишне хрустели ветками. И Левон озабоченно предупреждал: "Ну, тише вы, чего расшумелись? Мало того, что те гады ужей уничтожили, так вы ещё и последних живых распугаете! Вот же кони!" И все после этого довольно резкого предупреждения умеряли шаг, и шли тише. Однако совсем незаметно вновь ускоряли шаг и вновь шумели, и Лёнька опять шикал: "Да тише вы, медведи, в конце-то концов! Ужей ведь распугаете! Светлана Семёновна, дайте Кольке подзатыльник - у вас рука легче! А ты, Митька, тоже потише перемещайся по лесу! Ишь, кувалдами размахался, чай не в кузнице находишься! Вот уж охламона батька вырастил, прости Господи!.."
Наконец они пришли к разорённому гнездовью - и тут же словно остолбенели от увиденного: на могилке убитых ужей, обвив колечком крестик, лежал живой уж, скорбно положив свою голову на хвостик. А другой, такой же живой и скорбный, сородич спокойно лежал на потревоженной куче всевозможного мусора и хламья и смотрел на пришельцев пристальными неподвижными глазами.
- Видали? - прошептал Лёнька.
- Господи... - в свою очередь, не слыша, что шепнул друг, тихо проговорил Матвей, - какое счастье, они не всех убили! Долгие годы будет ещё жить гнездо. Тора! Тора! Тора! Люблю! Люблю! Люблю навеки! Счастья тебе на долгие годы, моя милая Тора! Самого огромного, самого прекрасного счастья на свете!
И остальные дети зашептали радостно:
- Живы ужики! И будут жить всегда! Долго-долго, долгие века! Пока жизнь сияет на планете!..
- Вот и слава Богу! - весело в свою очередь проговорила Светлана Семёновна, обняв Лёньку и Матвея. - А теперь пойдём отсюда, дети. Не будем ужикам мешать. Пусть поплачут по своим несчастным сородичам, у них ведь траур. Да и жизнь им надо свою продолжать. А мы своим присутствием только мешаем.
- Пойдёмте, - прошептали дети и, послав ужам воздушный поцелуй, тихо повернули обратно.
А, выйдя на дорогу, Оля затянула весёлую песню, и все её поддержали:
"А ну-ка, песню нам пропой, весёлый ветер,
Весёлый ветер,
Весёлый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал!

Спой нам, ветер, про дикие горы,
Про глубокие тайны морей,
Про птичьи разговоры,
Про синие просторы,
Про смелых и больших людей!

Кто привык за победу бороться -
С нами вместе пускай запоёт!
Кто весел - тот смеётся,
Кто хочет - тот добьётся,
Кто ищет - тот всегда найдёт!.."

В деревню дети со Светланой Семёновной вошли одновременно с Фёдором Адамовичем, который с Байкалом возвращался из-за дубравы, поворошив сено. Видно было, что он был не только уставший, а ещё и в довольно расстроенных чувствах; грабли его покоились на плече, на них ещё висел какой-то свёрток, перевязанный лыком, а сам он угрюмо смотрел себе под ноги и о чём-то сосредоточенно думал. Матвей тут же подлетел к нему и, взяв за руку, весело спросил:
- Дедушка, здравствуй, дорогой! Очень устал?
- Ни капли, внучек, - улыбнулся тот, наконец оторвавшись от своих мыслей. - Ты уж извини деда, что тебя с собой не взял. Там и одному делать было нечего.
- Что ж, извиняю, дедушка, не беспокойся, - весело сказал тот. Но в следующий миг сделал нарочито серьёзное лицо и продолжил: - А всё-таки надо было меня взять, дедуля. Мы бы с тобой быстрей управились, и ты бы был гораздо веселей, чем сейчас, а то очень грустный. Может, чего случилось?
Тут и все остальные подошли со Светланой Семёновной, поздоровались, и милая учительница сейчас же спросила:
- Что-то вы неважно выглядите, Фёдор Адамович. На вас просто лица нет. Не случилось ли с вами на сенокосе чего худого?
- А может, заболели? - озабоченно спросило несколько голосов.
- Да нет, всё нормально, - махнул рукой старик и кивнул на свёрток, который висел у него за спиной на граблях. И только сейчас все обратили внимание на этот странный предмет и особенно на исходящий от него тлетворный запах. - Вот, Байкал в кустах нашёл. Это меня и омрачает да сердцу покоя не даёт.
- А что это такое? - озадаченно спросила Светлана Семёновна, пристально глядя на свёрток.
- Да, дедушка, - воскликнули хором все дети вместе с Матвеем, - что это такое?
А Левон приблизился к свёртку, принюхался и, скривившись, добавил:
- Да к тому же это "что-то" и благоухает - прямо вонь какая-то, а не запах.
Старик же тяжело вздохнул после его слов и с горечью промолвил:
- Сдаётся мне, дети, это то, что осталось от лосихи и лосёнка, по которым плакал ваш вчерашний лось: шкуры ребёнка и матери.
- Боже, - горестно проговорила Светлана Семёновна, - что же это за день такой несчастный выдался? Сначала ужи, а теперь вот и лоси.
- Что же это творится с нашей Торой? - печально в свою очередь проговорил Матвей. - Почему на неё сыплются такие несчастья?
- Вот иуды, - со злостью сплюнул Левон, - ни дна им, ни покрышки!
Тут дети наперебой заговорили:
- Надо устроить облаву, изловить Фому и уничтожить его, как он уничтожил лосей! Надо поставить петли и капканы на его воротах, дверях и калитке, поймать его и с позором в шкурах убитых им зверей протащить по песку и коровьим лепёшкам по всей деревне! Надо обнести его дом высоченным забором и бдительно сторожить его, чтобы он сидел в своей берлоге безвылазно, раз в неделю принося ему хлеб и воду! Вызвать милицию и арестовать! Написать письмо прокурору! Написать письмо министру! Написать генеральному секретарю коммунистической партии Советского Союза!..
Лёнька тот просто сказал:
- Вздёрнуть его на суку, спалить хату и не чикаться!
И вот, заслышав разговоры на улице, из дому вышел Семён Зворыгин, и с улыбкой направился к собравшимся односельчанам. К нему тут же подбежала Леночка и сердито прокричала:
- Папочка! Фома убил не только лосиху, шкуру которой мы вчера нашли на сенокосе за дубравой, а ещё и лосёнка! Это по ним вчера вечером плакал наш бедный лосик! Гадкий Фома! Гадкий, гадкий, гадкий!
- Вот как? - угрюмо проговорил Семён, поцеловав дочь и поздоровавшись со всей компанией. - Скверное дело.
- Да уж сквернее некуда, - тяжело вздохнул старик, поздоровавшись с Семёном за руку.
- Прямо река дерьма поплыла на нашу Тору, - злобно заметил Лёнька. - Надо срочно изловить Фомку, пока не поздно. Иначе - труба.
- Но надо ещё доказать, что это Фома, - серьёзно сказал Семён, потрепав по голове Лёньку. - А как теперь докажешь, если все следы уничтожены? Предъявить ему шкуры? Дескать, вот тебе, Фома, вещественные доказательства твоих злодеяний, собирайся, в тюрьму поедем. Так эти шкуры в лесу мог оставить другой преступник, точно так же промышляющий на звериных тропах. Здесь надо головой думать, соблюдая все законы.
- Значит, мы его выследим, - не сдавался Лёнька. - Вот только управимся с жатвой - сразу же и займёмся его поимкой. У, Аттила проклятый! Попадётся, голубчик, в наши сети; недолго уж осталось рыскать по звериным тропкам.
- Ну а мы с дядей Семёном поможем, - улыбнулся Фёдор Адамович.
- Замётано! - решительно сказал Лёнька.
- Замётано! - тоже решительно и серьёзно сказали все остальные взрослые и дети и соединили в одном крепком рукопожатии руки.
Потом Фёдор Адамович угрюмо посмотрел на свёрток шкур, всё ещё висевший на граблях, и с негодованием промолвил:
- Только вот с этим, что делать будем? Не выбросить же в хвойник, как это сделал Фома?
- Шкуры надо похоронить, - сочувственно проговорил Матвей. - Пусть их греет земля, да не топчут Фомкины ноги.
- Правильно! - согласились дети. - Пусть их греет земля, да не топчут Фомкины ноги!
- Ну что ж, - сказал Семён, - так и поступим. Пойду, схожу за лопатой.
Спустя несколько минут дети при участии взрослых похоронили останки лосей недалеко за околицей на светлой вересковой поляне под одиноким раскидистым дубом и дали клятву - вечно любить и защищать Тору. Как и на могиле ужей, здесь был поставлен крестик из двух скрещенных палочек, переплетённых лозой, а жёлтый песок - аккуратно выложен дёрном. Ещё немного постояли, поговорили и наконец разошлись по домам, уставшие и голодные, чтобы немного отдохнуть и подкрепить свои силы вкусным обедом.
Анна Фелициановна сварила в печи рассольник, зажаренный салом и луком, а на второе натушила в той же печи картошки с куриными потрохами. Ну и на третье, как всегда, было молоко с мёдом и сухарями. Бабушка любовалась мужем и внуком, глядя, как те бойко управляются с обедом, и, легко вздыхая, то и дело шептала: "Ах, как проголодались, мои родимые! Ешьте, ешьте на здоровье, да подкину ещё добавки..." А те с удовольствием ели, облизывали губы да благодарили и нахваливали хозяйку. Наконец с обедом было покончено. Анна Фелициановна, довольная своей удавшейся стряпнёй, убрала со стола, а дед с внуком, от души поблагодарив такую славную и милую стряпуху за необыкновенно вкусное угощение, пошли в другую комнату прилечь да отдохнуть на кровати. Дедова койка располагалась возле лежанки, ну а внука была следующей, в углу, где под потолком постоянно кружились шершни.
И вот Матвей лежит на спине, подложив под голову руки, и смотрит, как один шершень ползёт по окну, ища выход. Смотрел, смотрел на него - да говорит:
- Дедушка, а вот шершень - это божья тварь?
- Божья, - спокойно сказал тот, - хотя и довольно гадкая: если ужалит какую живность - собаку, например, свинью или кота, - так и околеет, несчастная. Бывает, и человек помирает: уж больно гадкий у этого шершня яд, и я думаю, нет против него никакого противоядия. Однако просто так они никого не кусают - и, следовательно, нечего их убивать. Пущай летает: всё-таки какая-никакая, а божья тварь - все божьи твари имеют право на существование.
- А ты знаешь, что шершни у нас на чердаке ведутся?
- Да знаю, - досадливо вздохнул Фёдор Адамович. - Как весна приходит, так и налетают, шельмы. Устроят гнёздышко - а точнее, не гнёздышко, а огромное такое, с бычий пузырь, гнездище - и начинают как волки рыскать по округе, в поисках, где бы, чем поживиться. У одного медок сожрут, у другого - варенье. А как поспевают сады, то яблочки да груши сладенькие обгладывают. Челюсти у них, я тебе скажу, как у собаки; вот перед тобой лежит груша, а через час её ты уже не увидишь - вмиг сожрёт эта тварь брюхатая! Хотел, было, спороть их, а потом подумал: а надо ли? Ведь нас они не кусают; на чердаке нашем ничего такого съестного нет, и мы туда не лазим; а яблок у нас навалом - и себе, и свиньям, и шершням хватит. Так что пусть себе летают пока, нам они не мешают.
- Дедушка, а у нас ещё и ужик живёт в подполе, - радостно сказал Матвей, - большой такой, шустрый и красивый! Ты знал об этом?
- А как же! - весело отозвался дед. - Мы с бабкой с ним давно уже знакомы. Я уж не помню, когда впервые он у нас объявился - годков три, поди, уже здесь ползает. И в самом деле, шустрый да красивый змей: чешуя вроде и чёрная, а вот серебром горит; животик такой уж больно по-барски чистенький и уши словно выкрашены пыльцой цветочка. Хорош змей, ничего не скажешь, хорош - прямо анаконда амазонская.
- А знаешь, дедушка, - горестно проговорил Матвей, - какое горе сегодня случилось с Торой?
- Какое же, Матвеюшка? - озабоченно спросил тот. - Постой, постой... Что-то там Светлана Семёновна говорила про ужиков, когда я пришёл с сенокоса? Кто-то повадился убивать ужей, как Фома лосей?
- Да, дедушка, - тяжело вздохнув, проговорил Матвей. - Дятловские ребята убили сегодня в Дедовом лесу ни за что ни про что уйму ужей, тьму, аж двадцать пять штук! Палками убивали, жестоко разбивая им головы и брюшки.
- Эх, мать честная... - с негодованием и жалостью одновременно проговорил старик. - И родятся же на свет такие изуверы. Интересно, мать, отец у них есть? - Он досадливо махнул рукой. - Хотя, что я спрашиваю? Да есть, конечно: что-то я не припомню там ни одной сиротки.
- Изуверы, дедушка, самые настоящие изуверы, - согласился Матвей. - И мамы у них есть, и папы. Нет среди них ни одной сиротки. А ужиков мы похоронили на том самом месте, где они выросли, и поставили крестик.
- Молодцы, - искренне похвалил Фёдор Адамович. - И за это вам великая благодарность от Торы. Не удалось сберечь ужиков, так хоть уделили должное внимание их останкам. Вот так и надо в жизни поступать: нашёл на земле мёртвую животину - не дай ей тлеть на поверхности, а со всеми почестями предай земле, поскольку всякая тварь - божья и заслуживает таких же почестей, такого же внимания и любви, как человек.
- Мы так и будем поступать, дедушка, - твёрдо сказал Матвей, - будем одинаково уважать - как мёртвых, так и живых. Этого требует от всех Тора, наша светлая и прекрасная жизнь!
- Вот и умницы, вот и молодцы! - похвалил старик. А следом озабоченно спросил: - А что, ни одного ужика после этой бойни не осталось в гнезде?
- Как же! - радостно воскликнул Матвей, да так радостно, что подскочил на кровати. - Видели мы как минимум двух живых ужей! Один лежал на могилке, нежно обвив собою скорбный крестик. А другой грел своим тельцем гнездо. Конечно же, они оба скорбели по погибшим сородичам и горько плакали, а мы им от души и всем сердцем сочувствовали. Но всё-таки, несмотря на огромное горе, они остались живы, и, значит, будет продолжать жить гнёздышко, а следовательно, оттуда будут выходить многие и многие потомства!
- Что ж, - улыбнулся на своей койке старик, - жизнь в Дедовом лесу будет продолжаться, а вместе с ним будет процветать и Тора.
- Да, дедушка, - весело согласился Матвей, - жизнь в Дедовом лесу будет продолжаться, а вместе с ним будет процветать и Тора!
Потом Матвей немного подумал и спросил:
- Дедушка, а вот в нашем лесу есть - или, точнее, живёт что-нибудь такое плохое, вредное и нехорошее, которое надо ненавидеть, бить палкой или даже сходу при встрече убивать? Например, гадюки, которых так боятся и не любят люди, заслуживают того, чтобы их убивали?
- Нет, Матвеюшка, что ты! - решительно возразил старик. - Нет ни в нашем лесу, ни на болоте, ни на сенокосах, ни в канавах ничего такого плохого и вредного, что надо ненавидеть и при встрече сходу убивать - Боже упаси! Всё в нашей природе взаимосвязано, и абсолютно всё приносит пользу: лисы, совы и коршуны поедают на полях мышей, которые, если бы не было хищников, просто-напросто уничтожили бы все посевы; волки поедают падаль и больных животных, не позволяя распространяться по лесу болезням, иначе бы всё зверьё погибло бы от страшных эпидемий; птицы поедают жучков и всяких букашек, которые губят деревья; те же жучки и букашки опыляют цветки, которые размножаются, и наша Тора, таким образом, становится краше и веселее; ужи и гадюки тоже поедают вредных насекомых и грызунов и приносят огромную пользу Торе. Кроме того, гадюки не только иной раз кусают случайно наступивших на них людей и домашних животных, но ещё и обеспечивают человека целебным ядом, из которого он производит всякие необходимые лекарства, и лечит, таким образом, разные трудноизлечимые и даже неизлечимые болезни. Вот так, Матвей! Так что по лесу надо ходить осторожно, внимательно глядя под ноги, дабы не наступить на зазевавшуюся гадюку. Она ведь не знает, что ты случайно на неё наступил, и, защищая свою жизнь, непременно тебя ужалит, поскольку тоже, как и ты, живая тварь и хочет подольше пожить на этом свете, сполна насладившись Торой. Ну а коль уж ужалила гадюка, то тут не зевай: быстренько яд из ранки отсасывай, а не можешь сам - зови кого-нибудь на помощь. Яд - дело такое: чуть зазевался - и душу можешь отдать Богу. Но ты, конечно, не наступишь на змею: у тебя есть глаза, хоть и неважные уши. А слушать её особо и нечего; так шипит что-то непонятное - может, сладкое, а может, мерзкое. - Фёдор Адамович безразлично махнул рукой: - Пойми её, шепелявую. - После чего койка под ним заскрипела, он перевернулся на другой бок и закончил свои размышления: - Ну, в общем, главное я тебе сказал - что вся живность вокруг нас полезная и жалеть её надобно. - Однако спустя мгновение спохватился и добавил к своему монологу: - Вот, правда, извини, забыл я упомянуть об одной твари пернатой - серой вороне, - которая в период гнездования у птиц уничтожает кладки, особенно достаётся от них нашим куриным да уткам. Вот с ними-то - да, надо вести борьбу самую беспощадную, непримиримую, на протяжении всего года уничтожая напрочь. Но, ничего, охотники с ними справляются: не дают им покоя, а уточки с тетеревами да зайчишки жизни радуются. Хотя, хитрющие шельмы: как увидят охотника, тут же драпают. А те за ними не очень-то и гоняются, поэтому вороны, то бишь серые, как жили на этом свете, так и живут да жизни, соответственно, радуются.
- Ага, дедушка! - поймал на слове старика Матвей. - А вот охотники, ты говоришь. Чего они ходят по лесу, стреляют зверей, птиц и, таким образом, губят природу, да не только серых ворон? Увидел лося - убил, увидел оленёнка - убил, заметил в траве притаившегося зайчонка - тоже убил; что ни увидел - убил! Вот ты говоришь, дедушка, что всё в нашей природе взаимосвязано и абсолютно всё приносит пользу, кроме серой вороны, а вот охотник приходит со своим ружьём в лес и, стреляя в несчастных зверей и птиц, эту прекрасную цепочку разрывает, уничтожает такую красивую пользу!
Тут Фёдор Адамович поднял голову с подушки и сел на кровати, задумчиво посмотрев в окно. И спустя мгновение промолвил:
- Да, Матвеюшка, озадачил ты меня такими страстными словами, весьма озадачил. И скажу тебе, что на твой вопрос с такими неопровержимыми аргументами не так-то и просто ответить. Однако попытаюсь.
После чего он встал с кровати и не спеша направился к шкафу.
- Ты куда, дедушка? - озадаченно спросил Матвей, глядя в спину деду.
- Сейчас увидишь, - сказал тот, не оборачиваясь. И в тот же миг отворил дверцу шкафа.
Однако то, что он из него тут же извлёк, едва не повергло Матвея в ужас: дед в руках держал сверкающую холодным блеском двустволку.
- Боже... - тихо прошептал Матвей, - дедушка, ты... охотник... и, значит, тоже убиваешь птиц и зверей... природу... То... - Последние буквы у него застряли в горле.
А старик в тот же миг твёрдо проговорил:
- Да, Матвеюшка, ты прав: я - охотник. Однако не браконьер. - Фёдор Адамович присел на кровать, расположенную между фикусами и, положив ружьё на колени, уже оттуда, глядя внуку в глаза, говорил: - А теперь давай поговорим с тобой да обсудим: что общего у настоящего, честного и грамотного охотника с теми, кто с помощью ружья, петель да прочих самоловов нещадно губит да изводит природу? Сразу тебе скажу: ничего общего у них нет, абсолютно ничего, хотя бы, судя уже по одному тому, что настоящий охотник любит и охраняет природу, чаще всего возвращаясь домой без трофея ("Охраняет?" - недоумённо прошептал Матвей), а браконьер, то есть хладнокровный убийца животных, ради куска мяса готов перебить всё живое, уничтожить саму природу, абсолютно не связанный с нею какой-либо любовью.
- Но, дедушка, дедушка, - недоумённо и нетерпеливо перебил Матвей, - ты сказал, что охотник охраняет и любит природу? Но как же?! Я ничего не понимаю. Как можно любить и охранять, при этом убивая?! Извини, дедушка, но я, в самом деле, ничего не понимаю, ничего.
- Что ж, - улыбнулся Фёдор Адамович, - это вполне понятно. Сейчас я тебе объясню. Прежде всего, охотники - это истинные ценители прекрасного и, как ни парадоксально, именно ружьё их связало с прекрасным. Суди сам. Ты спишь в своей кровати, глазки твои закрыты и ничего не видят. А я ещё затемно выхожу из дому с ружьём и топаю за околицу. В лицо веет нежный ветерок, душу будоражит свежая прохлада; слышу только свои шаги и звон поющего сердца. Прошло ещё мгновение - и вот уж ожил лес, а за ним и запылала зорька; поют птицы, над лесом всё ярче и ярче полыхает пламя, и так завораживает пылающий лес, усыпанная самоцветами трава, серебряная паутина, сияющая в бурьяне и кустах, что хочется от счастья плакать. Да говоришь своим сердцем: Боже, живи и не кончайся, сия прекрасная, сияющая сказка! И ты уже настолько зачарован, что вот-вот готово сердце выскочить наружу. А тут ещё брусничная поляна средь бора светлого лежит у твоих ног, и на росе ты видишь тёмные наброды тетёрки и её лихих птенцов. Но что тут делать без легавой? Найди, попробуй этих тетеревов. Поэтому идёшь, не слыша своего дыханья, и не сводишь глаз с притихших пред тобой кустов. А сердце стучит, прямо вырывается. И вот - шум, треск крыльев из-под ног, взлетела стая над кустами; сначала - один, затем - другой и третий... один туда, другой сюда, а третий и вовсе чёрт знает куда. Меж кустами летят красиво, распушив хвосты и пламенно горя бровями. И вскинул я ружьё. И что же делать? Куда стрелять? Туда, сюда или сюда? А те летят, шумят крылами, на солнце как агат горят. И вот ружьё я опускаю, в душе моей родился плач, и плачу я не горькими слезами, а оттого, что насладился всласть. Что насладился красотой полёта заботливой тетёрки и её лихих птенцов, оставив в памяти их пламень оперенья и лиры загнутых хвостов. Потом я несколько минут брожу по ещё тёплым набродам и смотрю на прелесть сияющего брусничника. А тот и в самом деле прелестен: умытый росой, пылает, как раздробленный рубин. С наслаждением уплетаю недоеденный тетеревами обед и смотрю на густые кусты можжевельника, под которым таились осторожные и чуткие птицы: боже, какая это прелесть! Да будь я птицей или зверем, непременно нашёл бы убежище в их благословенной тени.
Вдруг откуда-то издалека до меня докатилось эхо выстрела, и я вспомнил об охоте. Иду на болото, где сверкают плёсы и ввысь стремятся камыши. Знаешь, какие плёсы на болоте в объятьях утренней росы? Это чудесные зеркала, в которых отражается блеск розовой эмали, и ты в них видишь всё: и ясный свет твоей зари, и далёкое счастливое детство, и незабываемую светлую юность, и всю свою счастливую жизнь, и необыкновенное тепло далёких сладких поцелуев! А камыши, качаясь, сияют и влекут своей тайной, словно в них припрятано то самое прекрасное и необыкновенное в жизни, что предназначено только твоему беспокойному сердцу!
И вот ты подошёл бесшумно к плёсу. В небе синева, залитая краской, которая с каждой минутой становится всё светлее и светлее, всё больше и больше исполняясь лазурью, а по сторонам - тишь и благодать, исполненная божественной радости, слегка прикрытая туманом и оттенённая синевой далёкого леса. В груди твоей всё колотится - от счастья и ожидания: от счастья, что ты живёшь на этом свете и всё, что сияет перед тобой, ты сейчас видишь своими глазами; а от ожидания - что вот-вот из-под твоих ног с неистовым кряканьем над камышом взметнутся утки. А ты между тем всё скользишь и скользишь по мокрой осоке и почему-то смотришь не вперёд перед стволами, а всё по сторонам да в небо, и думаешь, думаешь, думаешь без конца: неужели всё это происходит с тобой, неужели ты всё это видишь своими глазами: это чудесное многовековое, нетронутое болото, необыкновенный зеркальный плёс с таинственным подводным миром, осоку, что шелестит под ногами, рогоз, разросшийся горой, аир, который далеко не пахнет, а благоухает, кипучую лазурь над головой с всё ещё розовыми облаками и сказочную синеву далёкого сказочного леса? И вновь, в который раз произносишь своим сердцем: о Боже, живи и не кончайся, сия прекрасная, сияющая сказка!.. Но мысли мои вдруг оборвались: плёс взорвался от неистового хлопанья крыльев и кряканья наперебой; рябь и волны на воде, на осоку и камыши осыпаются перья стремительно поднявшейся птицы. Я вскидываю ружьё, молниеносно целюсь, стреляю, недалеко от моего плёса в небо взметаются ещё утки, весь мир огласился неистовым кряканьем - и падает в траву моя уточка. Лежит уточка в травке, не шелохнётся. Однако упала крякуша далеко, аж на противоположный берег, и мне приходится раздеваться. А над головой тем временем уже летят и летят утки. Мне бы стоять на одном месте, зашившись в камыши, и палить в птиц, от которых было прямо темно в небе, уж поверь мне, настрелял бы сотню. Однако мне нужна только та уточка, которая тихо лежит в траве, в густой, высокой осоке. Поскольку это моя любимая уточка, поскольку я её очень люблю, потому что именно благодаря ей я на всю жизнь запомню это чудесное утро, это необыкновенное болото, эту прекрасную зорю, и расскажу эту сказку людям. Чтобы люди эту сказку очень любили, берегли и всю жизнь носили в своём сердце.
Наконец, я раздет, и иду берегом плёса, огибаю его, однако проваливаюсь по самый пояс и чувствую под собой прохладный ил, торф с тёплой болотной водой и тиной. Выбираюсь и иду дальше, срезая в кровь ноги осокой, ударяясь о коряги, путаясь в рогозе. Однако я не чувствую никаких порезов, никакой боли - я чувствую необыкновенную радость в душе, взирая на рассеивающийся туман, чудесную сказку и покой, который всё больше и больше окутывает моё сердце: я уже знал, что найду свою уточку, попрошу у неё прощения, полюбуюсь ещё болотом и пойду домой...
Прошла минутка, другая и третья моих поисков, Матвеюшка... ах... и я нашёл её, тихую и тёплую. Она лежала под кочкой неподвижно, словно спит. Бережно поднял её, погладил головку, обмыл в воде шёлковые пёрышки; затем раскрыл клюв и вложил в него травку, сказав от души: "Прости меня, уточка, от всего сердца прости! А травка тебе для того, чтобы ты на небесах не голодала и чтобы всегда у тебя была пища". Потом она покоилась в берестяном кузовке у меня за спиной, а я, покинув болото с зеркальными плёсами, с осокой, камышом, рогозом и далёким синим лесом, возвращался домой старым добрым бором с густым малахитовым подлеском. И ёлочек везде стоят семейки. А под ногами стелется черника. И папоротник дополнил этот рай. Ох и красотища, Матвеюшка, вокруг такая, что не передать словами! Остановился, прислушался - и слышу: рябчики свистят то тут, то там, своим особым мелодичным свистом перекликаются да пересвистываются. Ну-ка, думаю, и я которого свистунишку подманю своим костяным маночком - маночек-то у меня на шее всегда висел. Беру его аккуратно в рот, чтобы не напустить в него слюнки, и маню этак нежно, как рябок, витиевато и красиво: "Фю - фю - фю-фю-фю-фю-фюить!" - а сам любуюсь окружающей меня красотой - аж дух захватывает! Вижу, как золотом сверкает предо мною папоротник, как весело золотятся берёзки, как сияет и переливается черника - это всё от солнца, которое струится своими тёплыми лучами сквозь шапки и стволы деревьев. И так мне плакать от счастья хочется, что нет уж мочи. А между тем всё свищу да свищу с небольшими интервалами, то есть стараюсь обхитрить да подманить к себе рябка. И вот слышу - отозвался, отозвался мой рябок! Потом слышу, как подлетел, протрещав своими резвыми крыльями. А мы всё пересвистываемся да пересвистываемся, только свищу я уже потише да пореже, чтобы тот не обнаружил в моей песне фальши. И вот наконец подлетел мой вертолёт рябенький, сел на сучок сосёнки и смотрит вокруг себя удивлёнными глазами, дескать, что ж это я свистел, свистел, наконец прилетел, а меня никто не встречает? А я вот он, обманщик его, сижу под сосёнкой и рябком моим любуюсь, с красными бровками, красным петушиным хохолком и чёрной мягкой бородкой. Вот, думаю, глупенький птенчик, сидишь на сучке да не улетаешь. А ежели я подниму сейчас своё ружьишко да пальну по твоим ясным пёрышкам, что тогда будет, знаешь? То-то и оно: хлопнешься о землю с сосёнки да угодишь в мой кузовок, а там дело и к обеду. Однако свистнул я губами, как соловей, и тот улетел, застрекотав крыльями. Не хотел я в него тогда стрелять: думаю, уж лежит уже в кузовке уточка, вот и хватит нам на пару деньков дичи с Анной Фелициановной, зато налюбовался лесной курочкой и получил удовольствие от нашей с нею песни. Пожалел рябка, от всей души пожалел милого. Хотя вот, скажу тебе, Матвеюшка, что иной раз и необходимо на рябчиков охотиться, чтобы, так сказать, популяцию их регулировать, точнее, чтобы сохранилось в целости и сохранности их основное здоровое стадо. Дело тут в том, дорогой, что рябчик в природе уж больно подвержен всяким там куриным болезням, особенно при его перенаселении в угодьях. Вот и приходится регулировать их численность посредством правильной охоты, чтобы не было никакого перенаселения и чтобы эти лесные курочки жили в достаточном количестве, плодились, были счастливы и не болели. Понятно?
- Понятно, - кивнул Матвей.
А Фёдор Адамович продолжил:
- Ну вот, потом я вернулся домой, рассказал Анне Фелициановне об охоте моей необыкновенной, о красотище, которую видел и которой всласть насладился: о тетеревах да уточках, о лесах да болотах, о цветах да ягодах, о росе да травушке, о рябках да сосенках. И что, ты думаешь, она мне ответила?
- Что, дедушка? - весело спросил Матвей.
- И чего ты, говорит, старый, на болото в даль такую тягался? Вымок весь и грязью запачкался. И это ради одной-то уточки? А сама ведь видит, как я сердцем и душою радуюсь, да никак не могу нарадоваться - так я наобнимался да нацеловался в тот день с природою. Однако уточку ловко ощипала, распотрошила да затушила в печке. Ох и поужинали мы тогда с нею славно - с огурчиком да с водочкой! Но это, Матвеюшка, я рассказал тебе всего лишь забавный эпизодец из жизни истинного охотника, у которого охота - это не цель добыть кусок мяса для пропитания, а необыкновенные узы, с помощью которых он крепко связывается с природой. Теперь же я тебе приведу несколько веских доводов в пользу истинных охотников. Прежде всего, истинный охотник знает, что, убивая дичь, он всё же, как ни крути, наносит вред природе, Торе, а поэтому охотится по правилам, установленным в охотничьем хозяйстве, и не добывает дичи больше допустимой нормы отстрела; не выбивает напрочь ещё не распавшиеся тетеревиные выводки; не пользуется запрещёнными средствами охоты; участвует во всевозможных мероприятиях по разведению и расселению дичи и так далее. А что делают браконьеры, эти алчные нелюди и хладнокровные истребители всего живого, а Матвеюшка?
- У них нет никаких правил, дедушка, - просто сказал тот, - и убивают всё живое ради сытого брюха и денег. И не участвуют ни в каких полезных для дичи мероприятиях, кроме как её жестокого и безжалостного истребления.
- Правильно, Матвеюшка, - согласился Фёдор Адамович. И продолжил: - Во-вторых: выслеживая дичь, истинный охотник во все глаза следит за природой и видит каждую её морщинку, каждую родинку, наслаждаясь её ароматом, любуясь её глазами да упиваясь устами, при этом думая, как бы это сделать её ещё прекраснее, желаннее и необыкновеннее. А чем любуется браконьер, убийца всего живого? Чем он наслаждается и упивается?
- Своими злодеяниями, мясом и кровью, - был простой ответ.
- А о чём он думает и мечтает? - настойчиво спросил дедушка.
- Как бы убить побольше дичи, послаще да пожирнее.
- В-третьих: что делает охотник с дичью в период её гнездования и выведения потомства?
- Он её охраняет от хищников, болезней и прочих вредителей.
- А что делает браконьер?
- Разоряет гнёзда, убивает младенцев и их несчастных родителей.
- А теперь, в-четвёртых: когда приходит суровая снежная зима, а вместе с нею морозы лютые; снегу по пояс, и зверью да птицам становится необычайно туго, кто в первую очередь придёт к ним на помощь?
- Истинный охотник, - сказал Матвей, - который хорошо знает лес и природу, а потом и все остальные добрые люди.
- Правильно, - с улыбкой согласился старик, - потому что никто иной, как охотник, знает лучше всего, где можно найти погибающего зверя и как правильно организовать его спасение. И уж охотиться на беспомощных, терпящих бедствие зверей истинный охотник точно никогда не будет; он его из сугроба за рога, за клыки, за уши тащить будет, чтобы выходить его и поставить на ноги, но горло ни за что ради лакомого куска дичины не перережет. Ну а что наши "доблестные" браконьеры, эти мерзкие убийцы, хищные, не знающие жалости твари, что они будут делать, в то время как зверь бедствует и нуждается в помощи?
- Они будут расставлять по всему лесу, на всех тропах петли, силки и капканы, вылавливать, расстреливать в упор и резать бедного, беззащитного зверя, потом обжираться мясом и пухнуть от обжорства.
- Теперь ты видишь, Матвеюшка, что охотники бывают разные: бывают только истинные охотники, горячо любящие природу, а следовательно, и Тору, и браконьеры, а точнее, истребители всего живого, губители природы, лютые и ненавистные враги Торы, с которыми нужно бороться всеми возможными силами и средствами, не давая им ни спуску, ни покоя, ни пощады.
- Да, дедушка, - бодро сказал Матвей, - теперь я вижу и знаю, кто такой охотник, а кто такой браконьер, что у них в душе и сердце. И знаешь, я хочу, что бы ты меня сводил как-нибудь на охоту в Дедов лес, а лучше всего на болото, где зеркальные плёсы. Ты просто возьмёшь ружьё, и мы с тобой пойдём на охоту бродить по нашим сказочным просторам. Стрелять не будем - зачем шуметь на природе? - просто будем бродить и наслаждаться окружающей нас прелестью. Коль уж охота помогает лучше и глубже постичь природу, то я всем сердцем хочу пойти с тобой на охоту.
- Ну и прекрасно, - весело сказал старик, хлопнув по прикладу ладонью. - Через две недели открывается сезон; встанем затемно, повесим на плечо ружьишко, берестяной кузовок с провиантом и уйдём на весь день на наш чудесный "промысел".
- Дедушка, любимый, - жалобно проговорил Матвей, - а можно Леночку с собой взять? Она тоже очень любит природу, и, думаю, обидится на меня, если я её с собой не возьму.
- Ромашку хочешь с собой взять? - весело проговорил старик. - Ну что ж, возьмём на охоту и твою ненаглядную Ромашку, чего ж не взять-то. Тем более что папа ведь её тоже, как и я, охотник.
- Ой, дедушка, правда?! - весело воскликнул Матвей. - Папа Ромашки тоже охотник?! Ура! Дядя Сеня - охотник! Вот это здорово, вот это класс! Идём с Ромашкой на охоту! Весь день будем любоваться природой!
Тут бабушка вошла в комнату и весело сказала:
- Что это вы здесь расшумелись? Легли б лучше отдыхать, ведь оба с утра замаялись.
- Что ты, бабушка, что ты! - радостно воскликнул Матвей. - Мы уж отдохнули с дедушкой вдоволь! - И, не обуваясь, опрометью побежал на улицу.
Старики посмотрели друг на друга с любовью.
- Представляешь, милая, - улыбнулся Фёдор Адамович, - они так крепко любят друг дружку.
- Ну и пусть себе любят на здоровье! Когда-нибудь и свадьбу сыграем.
- Самую прекрасную на свете, милая!


Продолжение следует.
Начало: