Нежанровый роман (Людям всей планеты посвящается)
Часть первая
Глава вторая
Между тем время летело неумолимо, а вместе с ним рос и Матюша. Пролетел уж год, и мальчик уже не просто рос, а топал по своей жизни ножками. Хотя как там топал - сами понимаете: топ, топ, топ, а потом... шлёп, бах! - и недоумение на лице младенца: "Как же так, я ведь так уверенно и весело шёл, мне улыбались кошки и собаки, а тут... бах тебе! - и родители поднимают. Родители почему-то смеются, кошки и собаки - в стороны, а я уж и плакать готов. Но, ничего, мне уже не больно, и я забыл об этом нелепом падении; пойду-ка дальше". И вновь, как тогда: топ, топ, топ... бах! - ах! - неудачное падение. А иной раз при падении, когда родители, находясь неподалёку, по какой-то причине отвлекались от своего чада - совершенно случайно, не нарочно отвлекались, - тот падал лицом в траву и едва ли не клевал носиком какого-нибудь жучка или шустрого мурашонка. Тогда он внимательно и с удивлением смотрел убегающему насекомому вслед, и на его светлом, ангельском лице непременно вспыхивала необыкновенная, божественная улыбка. Эта улыбка стала очень рано появляться на Матюшином лице, и она возникала вновь и вновь, до его последнего, Богом намеченного вздоха.
Жизнь у Матюши была светла и прекрасна, хотя и жил в числе прочих рабов при коммунистах. У него было много игрушек: всяких там мишек, попугаев, заводных пингвинов и курочек. Родители в нём души не чаяли и частенько баловали его не только игрушками, но шоколадками, конфетами и дорогими привозными фруктами. А однажды, в канун какого-то большого праздника, когда мама с папой получили за хороший труд на производстве Бог знает какую большую зарплату и премию, он даже ел настоящий ананас, только после такой еды у него довольно неприятно пощипывало губки, а спустя час на нежном тельце выскочили прыщи, и те пришлось помазать зелёнкой. Однако на прыщики тот не обращал внимания, не зная ещё, какое огромное значение в современном мире имеет красивое, лишённое каких-либо там дефектов и пятнышек тело, из-за присутствия которых иные красавцы или красавицы готовы и жизни лишиться, а просто радовался жизни и наслаждался своим счастьем с конфетками, заморскими фруктами, игрушками да любовью родителей. Но, как бы там ни было, ананасы ему уже не покупали. Во-первых, уж слишком дорого это было. А во-вторых, не хотелось больше родителям видеть прыщики на тельце у их любимого сына.
Но, главное, недалеко от дома простирался обширный берёзовый сквер, вернее, не сквер, а огромная берёзовая роща, где Матюша целыми днями в сопровождении взрослых бродил и по-настоящему знакомился с природой. И этот крупный массив был поистине настоящим зелёным раем в воображении любознательного малыша, где не оглушали слух магнитофоны и не пугал своими ужасами "видик"; где не развевались красные стяги и не звучали клаксоны автомобилей. А любознателен маленький Матюша был просто необыкновенно. Он часами, к недовольству родителей, мог стоять на одном месте, наблюдая за обыкновенной каркающей вороной на сухом еловом суку да проплывающими над головой облаками. Либо долго не сходил с места, с улыбкой взирая на то, как муравьи строят свой дом, таща на своих крохотных тельцах огромные, казалось бы, непосильные ноши. С интересом наблюдал, как безмятежно под кустом спит собака, а то и забавляется в весёлой игре с такой же свободной и счастливой, как сама, соплеменницей. Увлекало порханье мотылька, полёт шмеля, кропотливый труд пчёлки. Наблюдал и сиял, как сияет ясное, нежное солнышко. Всё интересовало Матюшу в этом мире, абсолютно всё. Ещё он был непревзойдённым слушателем, особенно если ему доводилось слушать пение птиц, от которого его любимая роща в иные дни просто преисполнялась чудесным звоном, в котором слышались и тушь, и овации, и осанна цветущему миру. Тогда он с особой ангельской улыбкой замирал, и его уже никто не смел побеспокоить; ах, как чудесно воркуют голубки, как необыкновенно сладко заливается в сирени соловушка, какую непостижимо любовную песню поёт дрозд! Лягушачьи песни он тоже очень любил, но таинственных певцов, скрывающихся где-то в прибрежной траве илистого пруда, он до сих пор ещё не видел. Придёт время - и он их увидит, и, конечно же, для него это будет чудо, снизошедшее с небес на землю.
Постепенно Матюшин ротик заполняли ровненькие белоснежные зубки, и малыш уже мог тихонько откусить кусочек от ножки варёной курочки. Тот не мог ещё и подумать о том, что, возможно, эта ножка от той самой забавной курочки, которая ещё вчера привлекла его внимание, гуляя неподалёку от одинокой хатки за зеленой заветной рощей. И сдаётся мне, если бы он подумал об этом и эта мысль запала ему в душу, то наверняка бы заплакал от горя, перестал кушать мясо и на всю жизнь остался вегетарианцем. Но этот счастливый человечек был ещё очень маленький, наивный да на редкость доверчивый; не знал, что такое кровь, что такое смерть, и, конечно же, ни о чём таком не думал - ни о войнах, ни о горе, ни об умирающих да мёртвых людях; ни о мясе животных, в том числе и птиц, ни о рыбах, которых ловят, потом потрошат, жарят и, наконец, кушают; да и о красоте человеческого тела он не думал, - а думал лишь о солнышке, облаках, жучках да бабочках, и о курочке, которая важно гуляет за его необыкновенной рощей. А ещё - о тёплых маминых глазках, о нежных папиных ручках, об их добрых, широких душах и необыкновенно золотых, поющих сердечках.
Однако Матюша рос; а вот когда тому исполнилось два годика и тот уже мог кое-что промямлить внятное на своём младенческом язычке, и отличить кровь от брусничного сиропа, к нему из деревни приехал как-то дедушка Федя, нагруженный всевозможной снедью и подарками. Дедушка был высокий и крепкий, как дуб, который Матюша изо дня в день видел в центре своей берёзовой рощи. Глаза у него были добрые и умные - да голубые, как над головою небо, но лицо, как уже ранее говорилось, наделено суровыми, прямо какими-то гладиаторскими чертами, а руки жилистые и сильные, которые весело поднимали внука в то самое высокое бескрайнее небо. Осанка у него была стройная и гордая, а походка - твёрдая и уверенная. Уж сколько прожил этот прекрасный дедушка на свете, а ничто, никакие невзгоды, никакие тяготы его не согнули и не сломали. Да и не согнут никогда, да и не сломают. Это исполин, против которого не нашлось ещё силы, - да и не найдётся, уж я-то уверен.
Так вот, вошёл этот самый дедушка в городскую Матюшину квартиру, как могучий исполин, нагруженный бидоном, ведром да корзинкою. В бидоне молочко было свежее для любимого внука от доброй коровки, в ведре - капуста квашенная с клюквою, в корзинке - яйца золотые, снесённые вольной деревенской курочкой. Поставил свою ношу на пол - да давай тискать внука, а тот пищит от радости и весёлым щебетом заливается. Стоит рядом Настенька в лёгком сарафанчике, стройная и цветущая, и, глядя на такую душещипательную картину, слезами счастливыми обливается. Очень любила Настенька сына да деда его искренне уважала. А когда те от души тискать друг друга принимались, то не могла удержаться и волю слезам от всего сердца давала. А сердце у неё было доброе и мягкое, поэтому недостатка в добре, радости и слезах не испытывала.
Но вот дед опустил на пол внука, полной грудью вздохнул и невестку обнял, сладко её целуя.
- Ну, здравствуй, - говорит, - Настенька! Здравствуй, моя голубушка! Здравствуй, сладенькая! Ах, какие у тебя губки медовые, ещё слаще стали! Зима на дворе студёная. Не впустишь ли свёкра в хату погреться? А он тебя ещё потом поцелует!
- Здравствуйте, папенька! - весело просияла Настя, высвободившись из крепких объятий свёкра, но прежде несколько раз его в ответ поцеловала; безумно она отца Коли любила, безумно, всей душой и всем сердцем. - Раздевайтесь скорее, ради Бога. Сейчас вас чаем с бараночками согрею. Коленьки с работы ещё нету, а мы, дожидаясь его, за разговором чаёк с вареньицем будем пить да бараночки кушать. А хотя, сначала чего-нибудь питательнее плотненько покушаете с дороги, потом уж и чаёк. Чего ж нам аппетит-то портить, правда, папочка?
- Да уж, пожалуй, и правда, дочка, - улыбнулся тот. - Угощай старца.
- Угощу, папенька, от всей души угощу! Только не старца, а дубочка нашего славного, который стоит на страже своей милой, славной деревни!
- Прямо уж и дубочек.
- А что, дубочек - крепкий, высокий, красивый!
- Вот приезжайте с Колькой да Матюшей к нам в деревню - и сами такими же дубочками будете. А то ж в этом закопченном городе только в осинки трухлявые можно превратиться.
- Приедем, папенька, обязательно приедем. А куда ж нам деваться-то без вас, родимых, да вашей природы необыкновенной? А пока спасибо, что вы к нам приезжаете, и все за это в ножки вам кланяемся. А ещё целуем вот сладко. - И Настя в очередной раз поцеловала свёкра, что тот аж прослезился. - Ах, приехала б с вами и маменька, так бы и её, милую, поцелуем угостила, а потом накормила как следует. Я вас так люблю, так люблю, моих прекрасных! Души в вас обоих не чаю! Вот жить вам желаю по веку, не меньше!
- Да уж спасибо, милая!
- Ах, не за что, папенька.
После чего Настенька с Матюшей помогли деду раздеться, затем втроём перетащили деревенские гостинцы на кухню, дед с внуком на коленях расположился за столом, а хозяйка принялась готовить ужин. В то время как час был довольно-таки и поздний - уж семь вечера пробило, - а Коли всё не было с работы. Беседуют свёкор с невесткой о житии-бытии, малыш целует старика в колючие щёки да губы тёплые, нежно тягает за нос, седую шевелюру теребит, ласковые слова то громко, чтобы слышала мать, то тихо на ушко щебечет. И вдруг не выдержало сердце старика, спрашивает Фёдор Адамович невестку:
- Настенька, а час-то и поздний, видать; уж не случилось ли чего худого с Колей на стройке? А то на улице что приключилось с парнем? А, милая? Может, мне пойти да его поискать, всякое ведь бывает в этом городе? Люди вон что говорят: убивают людей да калечат, насильничают по-всякому, деньги там забирают и прочее. Уж что-то на сердце, дочка неспокойно. Я и сам по телевизору всякие гадости про город-то ваш слышал. Милиция милицией, а вот люди уж больно часто в переплётец на улицах попадают. Вот и Коля как бы того, во что-нибудь не вляпался. Может, и в самом деле пройдусь, а дочка?
Та в ответ нежно улыбнулась, скоренько поставила на стол яичницу и разогретые блины с творогом, чмокнула старика в щёку и, сев рядом с ним, весело возразила:
- Да что может приключиться с Коленькой? Не переживайте, он сейчас работает за троих: пашет, чтобы озолотить нас с Матюшей и осыпать сапфирами. Бывает, по полторы смены, а то и по две работает. Часто просят задержаться, а он не отказывает, глупенький, и в поте лица вкалывает. Просто нарасхват и незаменимый наш папочка. Вот и сегодня, по-видимому, задержался - какой-нибудь срочный план гонит. Только вот, чувствую, как всегда, принесёт домой расчетный лист - и вместе с ним обхохочемся. Будут тогда и золото, и сапфиры. Ох уж нам его драгоценности. - Льёт свои тёплые слова, а в глазах самоцветы сияют.
- Говоришь, дочка, хочет Коля вас с Матюшей озолотить да сапфирами осыпать? - усмехнулся Фёдор Адамович, нежно чмокнув внука.
- Да, - махнула рукой Настя. - Дались ему золото да эти несчастные сапфиры. Сказочник наш любимый. Он, глупенький, не понимает и не хочет понять, что нам не нужны от него никакие бездушные драгоценности, кроме нашего счастья и его здоровья, хотя, конечно же, безделушки эти и следует принимать не за что иное, как те же наше счастье, благополучие и здоровье. - И с нежным вздохом, исходящим из глубины её доброго, золотого сердца, добавила: - Ах, был бы только до конца дней своих здоров и счастлив вместе с нами наш папочка - это наши настоящие сапфиры и золото, это наши необыкновенные драгоценности.
- Да... - покачал головой Фёдор Адамович, - правильно говоришь, дочка. Да вот только сомневаюсь я, что в этом холодном городе можно быть здоровым и счастливым. Только что шёл к вашему дому, а за углом, под балконом, стоит детина и гадит. Собака рядом пробежала да, видать, ужаснулась от этакой картины, поскольку с диким лаем убежала: это ж где такое видано, что бы человек, да не какая-нибудь скотина, под человеческим жильём - под своим, может быть, жильём гадил. А вокруг ещё дымят машины и пьяницы бьют бутылки; от дыма возникает рак лёгких, а битое стекло режет обувь, ноги человеку и лапы несчастным четвероногим тварям. А эти ваши фабрики, стройки и всевозможные управления? Работаете, света белого не видите; получаете зарплату, а в результате выходит, что не на счастье своё работаете, а на лекарства. Да и какие там деньги, какая, к чёрту, зарплата? В отпуск в тёплые края, как нормальные представители европейского пролетариата, съездить не можете. Вот и кто вы после этого, городские, получаетесь, вкалывая как проклятые? А, Настенька?
Настя искренне улыбнулась и, пожав плечами, проговорила:
- Не знаю, папенька. Ну и кто же, по-вашему?
- Дурни! - был утвердительный ответ.
- Прямо-таки и дурни, - нарочито обиженно насупилась Настя. - Мы ведь строим цивилизацию. Мы созидаем, делаем нашу жизнь прогрессивной. Строим счастье для всего человечества.
- Ох, - усмехнулся напыщенно старик, - для всего человечества!
- Ну, если не для всего человечества, то хотя бы для белорусов, для россиян, украинцев, узбеков. Правда, чего уж там, и для человечества свою лепту вносим. Да, папенька, вносим, не смейтесь. В общем, делаем жизнь на земле счастливой - по крайней мере стараемся такой делать. Кстати, лекарства, плуги и бороны мы, городские, в деревню поставляем. Вот так!
- А... - махнул рукой Фёдор Адамович. - Что нам ваши лекарства, плуги и бороны. Мы и без всего этого можем обходиться. Главное, чтобы руки были. Лекарства - вон, в лесу да поле испокон веков росли, а чтобы сделать добрый плуг да борону, у нас кузнецы ещё не перевелись и в достатке имеются. А что касается созидания там да строительства цивилизаций ради счастья человечества, то вы ничего не созидаете, а наоборот, проедаете, пропиваете, захламляете отходами да губите, а точнее, уничтожаете природу. Запудрили вам голову коммунисты, ох запудрили. А это всё телевизор да газеты окаянные, от них идёт всё это зелье. Побольше бы на природе бывали, толку было б больше. Природа не обманет, она честная.
Матюша в следующий миг со смехом ухватился деду за оба уха, а Настенька весело и покорно согласилась со свёкром:
- Ах, папа, ради Бога, не сердитесь, вы правы. Но что же нам делать, горожанам, что нам делать, миленький? Подскажите.
- Что делать? - решительно воскликнул Фёдор Адамович. - "Стё делять, дедя?" - весело прощебетал Матюша, уже дёргая деда за щёки. - Что делать? Закрыть заводы, фабрики, метро, дискотеки да всевозможные увеселительные заведения с голыми девками и срамными пацанами, построиться в колонны - и марш с песнями и плясками на родную природу. Там всех вас ждут многие неухоженные да одичавшие от безлюдья поля и огороды. Вот тут-то и ваш инструмент с тракторами да машинами пригодится. И построим мы для таких детей, как Матюша, истинное здоровое счастье, с весёлыми бабьими песнями на золотой душистой ниве да тихими соловьиными вечерами под райскую песнь вольного журавлиного клина. И Раем мы потом будем называть нашу землю. А то придумали, понимаешь, что Рай где-то там, на небе. Дудки! Истинный Рай - на земле, где родились и жили твои, человек, предки!
- Ах, папа, - с улыбкой проговорила Настенька, - вы правы, и я с вами полностью согласна. Я ведь сама прекрасно понимаю, что истинное счастье человека возможно только в объятьях родной природы. Но что же нам делать с Коленькой? Ведь мы уже привыкли жить в городе.
- Дурные привычки нужно искоренять! - решительно сказал Фёдор Адамович и хлопнул по столу тяжёлой ладонью. - Окончательно и бесповоротно! Раз и навсегда! Ишь грамотеи народищу-то сколько с земли своей родной совратили - города великие строить, а про деревню-то и природу, на произвол судьбы брошенную, и забыли! Устроили, понимаешь, тут общагу! Коммуняки хреновы. Уж всех в одну койку, говорят, уже уложили: и мужиков, и мальцов, и бабёнок, и девок! Плюнули на эту общагу, собрали кой-какие пожитки - и айда отселе в деревню - кормить природу, пахать поля и возделывать огороды!
- А как же Матюша, как он будет учиться в деревне?
- Как и все дети. Вы что же думаете, деревни плодят пьяниц и идиотов? Дудки! Это в городах плодятся да размножаются идиоты с всякими там колечками в пупках, косяками в зубах да шприцами в венах. А вот деревня, то есть матушка природа, способна родить только истинно здорового физически и духом человека - уж сколько профессоров да политиков родила! - поскольку сама себе вредить не может. Вот тебе пример: наш величайший Михайло Ломоносов, а?! Каков пример, дочка?! О-го-го! И таких примеров много, надо только поднапрячь память, и только. Горожане же за все времена уж больно ей навредили, нашей-то деревне, и тем самым несчастную сильно обидели; я уж не говорю о том, какие гадости и бесчинства они творят, выезжая с семьями да друзьями на природу. И вот пришло, видать, время ошибки людям исправлять: весьма жалобно и громко ропщет да плачет природа. А коль не исправят, то не за горами тот час, когда поголовно своим жлобством погубят себя; изничтожат тела и души. Вот так. Аминь! - серьёзно заключил старик.
- Аминь! - прощебетал Матюша и крепко сдавил необъёмную руку деда.
- Что ж... - задумчиво проговорила Настенька, - вы опять, папенька, правы. А как же иначе, вы прожили жизнь, мудрый; все ошибочки и изъяны в окружающем нас мире видите. Только вы не думайте, в последнее время я часто говорю с Коленькой о деревне. Говорю ему: поехали, поехали. Но он меня не очень-то желает слушать. Осыплю, говорит, вас с Матюшей золотом да сапфирами, а там видно будет. Ах, - вздохнула Настенька, - только когда это золотое времечко наступит с золотцем-то этим да сапфирами... Да и дались ему эти сапфиры, честное слово. Разве ж от нашей казённой-то работы богатства прибудет, будет то благополучие да высокое благосостояние? Вот, слава Богу, папенька, вы у нас с Анной Фелициановной есть. Капусточки вот с клюквочкой сладенькой да мороженой привезли, молочка да яичек. Экономия в семье, да ещё какая! Смотришь, копеечка на покупку чего-нибудь стоящего для Матюши и отложилась. А не было б у нас вас, то не было б и той копеечки. Да храни вас Бог ("Бог!" - весело и лучезарно проговорил Матюша), папенька и маменька, живите долго - здоровыми и счастливыми, долгие-долгие веки!
- А... - махнул рукой Фёдор Адамович, нежно погладив внука по головке, - нам-то что, мы своё отжили, недолго уж осталось жизни радоваться. Вот вас жалко, родимых. Ведь бездарно жизнью распоряжаетесь, живя в этом городе, с этими автобусами да троллейбусами. Где ваши алые закаты? Где золотые рассветы? Где аромат лесов, полей и огородов, необычайная свежесть болота, крик журавлей, клёкот аиста? Знаете ли вы, как поёт камыш, растёт рогоз, каким аир струится запахом? Только будильник гремит: "На завод!!!" да "Надеть робу на стройку!!!" Смело, товарищи, в ногу, мать вашу так! А, чёрт, - вновь в сердцах махнул рукой Фёдор Адамович, - дурни, одним словом. - И нежно погладил по головке внука.
А тот вяло хлопнул в ладоши и, как-то не по возрасту задумавшись, проговорил:
- Тёлт...
Тут Настенька подхватилась с места, сладко поцеловала розовощёкого сына, нежно обняла да чмокнула в щёку слегка осерчавшего свёкра. Потом, немного подумав, чмокнула в другую щёку и с дочерней нежностью промолвила:
- Не сердитесь, папенька, я постоянно буду говорить с Коленькой о деревне. Мы его образумим. Вот увидите, образумим. Он бредить и грезить будет деревней. Бросим всё: работу, мнимую цивилизацию, эту чужую квартиру, возьмём на руки Матюшу и поедем, помчимся в деревню - туда, где нас ждут алые закаты и золотые рассветы. Где разносятся бабьи песни над золотой душистой нивой, звенят трели соловья и сердце будоражат песни журавлиного клина. Поедем, непременно поедем! Пусть хоть и денег мы никаких не заработаем - какие уж там деньги, в нашей белорусской деревне? - но зато будем жить, как вольные птички, средь чудесной природы да петь с этой природой песни. Одёжку покупать не будем, сами наткём изо льна полотен да сошьём, что надо, по вкусу; удобно и телу здорово. Еда своя: в хлеву мычит да хрюкает, в подойнике сверкает да пенится, в льняном клинке сывороткой сочится, в курятнике квохчет, да на огороде зеленеет, клубится и золотится. А ещё лес - да и вся природа накормят. На что нам деньги? Ну их! Поедем, обязательно поедем. Что касается меня, то я уже в деревне.
Фёдор Адамович нежно обнял Настеньку, сладко поцеловал сначала в одну щеку, затем в другую, погладил внука и, наконец, со слезами ответил:
- Я верю, дочка, что рано или поздно мы станем жить вместе в нашей деревне. Отныне мы с тобой - истинные союзники. А Кольку сообща образумим, ей-богу, образумим.
- Не сомневаюсь, папенька, - твёрдо заключила Настенька и подложила свёкру с Матюшей на блин медку да мороженой бруснички. - Образумим Коленьку, обязательно образумим. - Потом пролетела минутка, и Настенька, тряхнув головой, спросила: - А вот скажите, папенька: неужто ж и в самом деле только хорошие люди в деревне рождаются? Неужели на свет Божий не появляются плохие?
В ответ тот усмехнулся и сказал:
- Да, конечно же, всякое бывает и в деревне; в том числе и рождается иной раз не то, что нужно. Например, наш председатель колхоза. Вот с виду посмотришь, вроде нормальный человек, а присмотревшись, дурак и лоб потвёрже дуба. Фома у нас ещё есть - тот ещё огурчик, стреляет в лесу во что ни попадя.
- Да, - вздохнула женщина и подложила мужчинам по очередному блинчику, - всякое случается и в деревне.
Однако прошёл уж час, и Фёдор Адамович, запивая медовый блин чаем, недовольно заметил:
- Вон уже и блины с Матюшей все поели да чай до дна испили, а Кольки всё нету. Дурацкая какая-то и каторжная, видать, у него стройка. Ну, честное слово, где ж это видано, чтоб так допоздна люди работали? Да хоть бы денег платили вдоволь-то, а то ж сама, дочка, говорила, что негусто получает Колька.
И в эту минуту входная дверь отворилась, прогремел топот усталых ног о коврик. Матюша соскочил с дедовых ног на пол и с задорным писком побежал встречать запоздавшего к ужину папу. А спустя минуту ввёл его на кухню, крепко держа за руку. Настенька весело улыбнулась и нежно поцеловала мужа. Но от него здорово несло перегаром, и глаза, откровенно говоря, сверкали пьяным блеском. Фёдор Адамович сразу же определил состояние сына, изменился в лице и сердито сдвинул брови. Тот же, напротив, весело улыбнулся и, от души пожав отцу руку, радостно воскликнул:
- Ну, здорово, отец, с приездом! - И тут же подскочил к умывальнику мыть руки.
- Спасибо, сынок, - угрюмо молвил отец, глядя Николаю в спину. - Наконец-то дождался. Думал, до утра уж не увижу.
- Не обижайся, отец, - бросил через плечо Коля. - Дел на стройке по горло. Работаю за себя и за того парня, вот и задержался.
- А выпивший чего? Дополнительным пайком по случаю внеурочной работы угостили? - осклабился Фёдор Адамович. - Или замочил уже первое золотишко и сапфиры?
- А, - улыбнулся Николай, вытирая полотенцем руки, - вижу, Настенька уже рассказала тебе про золото и сапфиры? Ну и умница! - Он нежно обнял сияющую жену и сладко поцеловал её в губы. - Да вот, вкалываю по две смены, чтобы сделать их с Матюшей счастливыми. И в самом деле, отец, хочу осыпать их золотом и сапфирами - вот ведь какая у твоего сына светлая и в то же время дикая мечта, а главное, оригинальная, кто ещё до такого додумается?
- Да уж, - усмехнулся Фёдор Адамович, - мечта что надо, прямо не сын потомственного крестьянина, а какой-то мечтательный светило. Тебе б в Политбюро, да не на стройке работать, а то и вовсе самим... как там его?.. генсеком.
Николай наконец сел за стол, посадил на колени сына и принялся с аппетитом за блины, запивая их деревенским молоком, налитым в кружку из бидона. А Фёдор Адамович между тем продолжил:
- Вот ты не говоришь, чего выпивший домой, в семью пожаловал, а я знаю: дурь в твою башку закралась; о глупостях всяких надуманных думаешь, но только не об истинном счастье человеческом.
- Перестань, отец, - улыбнулся Коля, - не заводись. Выпил я по случаю дня рождения сотрудника. Хороший парень, грех было за него не выпить. Да и в бригаде ведь состою; не выпью - на первый раз косо посмотрят, а потом уж и вовсе отвернутся. А мне семью кормить надо. Да и место уж больно хорошее. Отработаю на хорошем счету десяток годков - глядишь, и квартиру нам с Настенькой и Матюшей выделят.
- А там и золотом с сапфирами их с головы до ног обсыплешь, - с издевкой проговорил отец.
- Да, - с сердитой ноткой согласился Николай, - и сапфирами с золотом обсыплю. А что я в твоей деревне заработаю, а? Рубль да копейку с трудоднями?
- Да не кипятись, - осадил того Фёдор Адамович, хлопнув по столу. - Может, и вправду ты там ни на какое золото да сапфиры не заработаешь. Но счастье, настоящее человеческое счастье, для своей семьи построишь. И не надо ради этого перед кем-либо пресмыкаться да раболепствовать. Надо просто любить свою семью, труд, который тебя кормит, родную землю и природу - и всё у тебя получится. Домой же ты будешь приходить пьяным от счастья и от истинно созидательного труда на душистой росной ниве, а не от водки, которую коллективно вливает в тебя бригада, - тьфу на неё с её водкой и внеурочными!
- Ах, отец, - злобно выпалил Коля и нервно бросил на стол вилку, отчего вздрогнул и пугливо раскрыл глазки Матюша, - да далась тебе эта деревня со своими полями да навозом. Ты уж как-нибудь сам, без нас, распоряжайся своей скотиной, кроликами, птицей да росной нивой, а мы не хотим топтаться всю жизнь в дерьме. Уж не та, понимаешь, обстановка в мире; всё кругом растёт, цветёт и развивается. Твои дети к светлому тянутся, а ты их назад, в болото тащишь, да в навоз со свиньями. Всё, не будем больше, и хватит об этом. Баста!
Фёдор Адамович весь позеленел от гнева, однако себя сдержал и не вкатил по старой дедовской привычке при невестке и внуке горяченькую оплеуху сыну. Потом молча встал, оправил на себе старенький, но добротный пиджак с такими же старенькими, но тщательно отутюженными брюками и, сурово глядя на притихшего Николая, твёрдо проговорил:
- А ты за всех не говори, сынок. Настенька с Матюшей весьма желают ехать в деревню. Тебя же, дурня недоспелого, мы рано или поздно уговорим, то есть образумим, после чего соберёшь манатки, возьмёшь за руки семью и как миленький побежишь в деревню, что аж пятки засверкают. А может, никто и звать уже не будет, сам пожелаешь. Ибо там твой истинный дом, хранящий тепло и память твоих предков, а по большому счёту - источник счастья для твоей семьи и твоих потомков. Потом вспомнишь слова отца и спасибо ему скажешь. Золото и сапфиры, говоришь... эх, тьфу на них!
Сказал - и наконец вышел из-за стола. После чего молча сходил в ванную, умылся, ушёл в комнату, за ширмочку, и на диване, заботливо застланном Настенькой, расположился ко сну. Как он спал и что ему снилось той ночью - Бог его ведает, остаётся лишь догадываться. Однако Матюша незадолго перед сном нежно деда поцеловал, погладил его по голове и ласково промолвил: "Бог". А потом отошёл от дедовой постели, остановился посреди комнаты и, глядя в тёмное зимнее окно, строго прошептал: "Тёлт" - и погрозил в зияющий мрак кулачками. Родители мальчика в это время сидели на кухне и вели какую-то серьёзную тихую беседу - скорей всего, о деревне и предыдущей размолвке.
На следующее утро Фёдор Адамович уехал к себе домой, в счастливую деревню, но был он не угрюм, а весел, поскольку не любил подолгу сердиться, был мягок душой, отходчив сердцем, хоть и гораздо твёрд характером. А перед отъездом, как всегда, долго держал на руках да нянчил внука, несколько раз сладко поцеловал невестку и сказал такие слова сыну:
- Ты уж не серчай на отца, Колька, да приезжай к Анне Фелициановне хоть на пару деньков с Матюшей. А то, неравён час, помрёт старая, да не нарадуется всласть внуком. Да и показаться односельчанам - также необходимо, поскольку могут, наивные, усомниться, что мы с твоей матерью и в самом деле богаты внуком. А вообще, сынок, не дури, бросай этот холодный город, забирай семью да навсегда вертайся в родную деревню, в родные леса, на тучную пашню, вокруг которых благоухает и простирается прекрасное, необыкновенное болото. Тьфу на золото и сапфиры! Посмотришь, как прекрасны в лужах да ручьях тритоны, как золотятся на сенокосе ивы, как чудесно сияет бескрайнее деревенское небо и каким необыкновенным золотом сверкает родная песня милого журавлиного клина!
После чего старик услышал в ответ много душевных слов от невестки и сына с заверениями вернуться в деревенскую хату; расцеловал детей и внука в щёки, поклонился родимым в пояс и отбыл в свою деревню.

Продолжение следует.
Начало: