Нежанровый роман (Людям всей планеты посвящается)

Часть первая

МАТЮША

Глава первая

Праздник, каких ещё не было, свершился в доме молодой четы Стрельниковых 6 декабря 1980 года. И даже не праздник, а чудо, снизошедшее с Небес на Землю в необычайном сиянии, льющемся от Бога. Ну, может быть, и слишком громко сказано, но, как бы там ни было, как раз в день рождения прекрасной половины появился на свет её долгожданный первенец, милый такой кареглазый крепыш, на чьё нежное чело вился чубчик с тёмненькими шёлковыми волосами. На первый взгляд ребёнок как ребёнок - опять-таки крепенький, без всяких там дефектов, здоровенький, ясное дело: зачатый в добрый час и при трезвом рассуждении, - да вот только глазками своими милыми смотрел он на окружающий мир как-то неестественно, весело и задорно, словно ангел какой-то добрый, созерцающий своё необъятное золотое царство; и ручки свои рьяно протягивал к этому царству, как бы желая объять его всё со всей своей нежностью и любовью или защитить от какой-либо напасти. И решили тогда счастливые родители, что не иначе как божество у них родилось, а уж если и не божество, то, точно, будущее учёное светило. Божество - не божество, светило - не светило, а вот имя ребёночку простое дали: Матюшей, то есть Матвеем нарекли своё чадо. И достойно отметили этот праздник; веселье было - не передать словами, и длилось оно прекрасной, бушующей речкой; спиртного было не столь уж и много, но отсверкало тьма улыбок, отзвучало много песен, и пол счастливого дома едва устоял от сокрушительных танцев.
И вот прошло несколько безумно радостных дней, разъехались гости, за окном мороз, зима студёная, вьюга злою девой по улицам крутится, а в доме новорожденного тепло и уют, счастье поёт и в колыбель малыша просится. А над той самой колыбелью склонились мать с отцом и своим малышом не налюбуются.
- Ах, Матюша, - нежно прошептал отец, - надежда ты наша и опора!
- Милый наш Матвеюшка, - с той же нежностью добавила мать, - славный продолжатель рода! Будь ты хоть учёным, хоть строителем, но кем бы ты ни был, а будешь ты для нас всегда нежным, ясным солнышком!
После чего обнялись счастливые родители, поцеловались и своего сыночка расцеловали с его необыкновенными глазками, щёчками и нежными, сладкими губками. А затем уже юная мать сказала с трепетом и со слезами, пребывая в нежных объятиях мужа:
- Боже, милый мой, необыкновенный, как я счастлива, как сладко поёт моё сердце!
И тот ответил, обогрев свою супругу поцелуем:
- И я безумно счастлив, милая моя, прекрасная, любимая!
И вместе:
- Мы самые счастливые на свете!!!
Потом они долго целовались и прямо испепеляли огнём своё сердце, не отходя от колыбели сына. Руки их были нежны и горячи, как печка. Но нежнее всего ручки, конечно же, были у супруги, которая безумно своего Коленьку любила и всё шептала с дрожью в голосе, прижимаясь к нему всей грудью:
- О Господи, я так тебя люблю, так люблю, что нету больше мочи! И ты так же люби, дорогой, - само жарко люби, само крепко на свете!..
Да он ведь так её и любил и говорил ей об этом своим сердцем. Но она, несчастная, видать, не слышала и всё шептала:
- Ах, Коленька, ох, миленький! Я люблю тебя необыкновенной любовью! Ты самый прекрасный на свете!..
И, наконец, он с дрожью сказал:
- Боже, милая, и я ведь так тебя люблю, так люблю, пылаю, что прямо не знаю сейчас, куда от этого необыкновенного огня деться!.. Милая, милая... необыкновенная!..
И та ответила, прижимаясь к любимому всем телом, всей душой, пылающим сердцем:
- Ты хочешь меня, милый, хочешь?
- Безумно, необычайно, любимая!
- Так возьми же меня, возьми... что же ты медлишь?
- Жду, любовь моя, когда окончательно сгорит моё сердце.
- Ах, мой глупенький... побереги его для нашего счастья. А хотя... пусть уж горит, пусть горит ярким пламенем, пусть сейчас же сгорит до последней крошечки. Только не здесь - в постели. Отнеси меня туда, милый... я хочу сгореть с тобой вместе.
Он её взял на руки и бережно поднёс к дивану. Сначала усадил и, став перед ней на колени, сбросил её чудесный ситцевый халатик. А под халатиком ничего не было - нет, конечно же, было: прекрасная, необыкновенная сказка; светлые упругие груди, родинка на левом бедре, животик с маленькой впадинкой и мысик, украшенный нежными светлыми волосками. Потом он поцеловал этот мысик, и она вздохнула страстно и сладко. Затем он целовал груди и впадинку на животе, губы, руки, ноги, пальчики на руках, пальчики на ногах; после вновь - мысик, лоно, груди, губы... мысик, лоно, груди, губы... А она страстно и сладко вздыхала, прижималась к нему всем разгорячённым телом и уже плакала от счастья. Наконец, он уложил её на свежую постель, лёг рядом сам. Крепко обнялись, что-то с дрожью прошептали друг другу на ухо, сладострастно вздохнули и слились воедино. И дальше уже было настоящее безумие, а с ним - крик (большей частью души, конечно) и стоны, погрузившие их в прекрасную, несравненную сказку... Она кричала: "Милый, милый, милый! Ты самый прекрасный на свете!.." А тот ей вторил, задыхаясь от счастья: "Нет, это ты самая прекрасная на свете! И мы с тобой самые счастливые!.." Потом её охватила необычайно прекрасная дрожь, наконец, несколько раз конвульсивно вздрогнула и вскрикнула с необычайной, божественной страстью - нет, они вскрикнули вместе, вместе же и содрогнулись, вместе сгорели без остатка, вместе едва ли не умерли от счастья... А потом они наслаждались покоем и тем божественным сиянием, которое струилось от их пламенных сердец и колыбели их необыкновенно милого сына.
Однако, что же это за чета такая Стрельниковых? Пора уж рассказать о ней читателю.
В общем, чета как чета, ничего особенного в ней не было, простые, обыкновенные труженики. Мать Матюши, Анастасия Ивановна, двадцатитрёхлетняя хозяюшка, монтажницей на заводе электробытовых приборов работала, получая при этом неплохую, как казалось, зарплату, была стройненькая, среднего роста блондинка, нежная, с добрыми голубыми глазами и тёплыми ангельскими руками; голос ласковый и спокойный; любила хорошую книгу о любви и приятную классическую музыку; на язык была неболтливой, сдержанной, ласковой, и сплетничать не любила. Отец же, Николай Фёдорович, двадцатипятилетний мужчина, вкалывал разнорабочим на стройке. Зарплату получал так себе, но на жизнь с заработком жены вроде хватало. Был черноволос, крепок и высок, с ясными карими глазами и словно созданными для тяжёлого физического труда сильными, жилистыми руками. Отличался простотой в общении, пользовался репутацией весельчака с твёрдым мужским характером и являлся, что говорится, вполне компанейским парнем; как и все, поносил коммунистов, фашистов, Леонида Ильича Брежнева, его окружение, всевозможных угодников и прочих диктаторов. Книги он читал постольку поскольку, музыку тоже не очень-то любил послушать - конечно же, кое-что слушал под настроение, да и то, когда этого в первую очередь хотела Настенька. Но зато обожал кино, и поэтому в доме был хороший импортный телевизор, видеомагнитофон и куча кассет с записями всевозможных фильмов - в основном, боевиков, триллеров, "ужастиков" и пропагандирующих да смакующих насилие. Но эта ненормальная любовь, конечно же, не шла ни в какое сравнение с той прямо божественной любовью, которую он питал к супруге, милой и прекрасной, тёплое имя которой подходило ей как нельзя точно.
Анастасия Ивановна являлась коренной, хотя и с довольно слабенькими ещё корнями минчанкой и, в раннем возрасте лишившись родителей, до замужества жила с тёткой в коммунальной квартире. Тётка ей дала всё, что могла: свою доброту, нежность, любовь к людям и природе. Чего, кроме необыкновенной красоты, не успели ей дать её родители - и тем более, дедушка с бабушкой да иные предки по отцовской линии. Поскольку мать умерла при родах вместе со своим так и не родившимся ребёнком, когда Настеньке было всего-то три годика от роду, а отец, не успев вдоволь налюбоваться её прелестью, умер спустя два года, отравившись на заводе техническим спиртом. Ну а судьба более старых предков этой милой женщины, которых она и вовсе не видела в своей жизни, также не менее драматична. Прадеда у своего гумна с житом отправила на тот свет комиссарская пуля, когда тот с вилами отказался впустить в свои закрома толпу голодранцев с винтовками, наганами и маузерами, его жена тут же повесилась; дедушку унёс туда же тридцать седьмой год, а вслед за ним поспешила и бабушка - та ушла из жизни уже иным путём, чем её предшественница: вскрыла серпом на крылечке своего дома вены, устроив, таким образом, весьма непривлекательную для селян и прочего районного начальства картину. Старшего брата отца, инвалида от рождения, за связь с партизанами спалили живьём в его собственной хате фашисты. А вот самая старшая из детей сестра с младшеньким чудом спаслась, партизанила в составе крупного партизанского отряда, после войны уехала с братишкой в город, вырастила его, поженила, но сама замуж так и не вышла, оставшись горячо любящей своего брата девой. Потом брата не стало, и она всю прежнюю любовь перенесла на племянницу, души в ней не чая. О каких-либо родственниках по материнской линии Настенька вообще ничего не знала, и никто не знал: мать с пелёнок воспитывалась в детском доме, работники которого нашли её совсем ещё крохотной девочкой, завёрнутой в одеяльце, в корзинке на крылечке; ни записки тебе, ни каких-либо пожеланий от сбежавших родителей, ни какой-нибудь безделушки на память - ничего абсолютно. В общем, непродолжительный и маложивущий на Божьем свете род Настеньки тянулся из деревни, а сама Настенька, милая и необыкновенная, на доброту и нежность которой абсолютно не повлияла трагическая судьба её несчастных предков, родилась в городе и жила в городе, являясь, таким образом, коренной и в то же время славной минчанкой.
А вот Николай Фёдорович, будучи в семье единственным запоздалым ребёнком, до армии жил в деревне со своими пожилыми родителями - и жил здоровой настоящей жизнью в просторной белорусской хате. Однако, отслужив на дальневосточной границе положенный срок, в деревню уже не вернулся, чем сильно огорчил родителей, и отправился за счастьем в город, оставив родное село, отчий дом, благоухающие сады, леса, поля и болото. В городе они и нашли друг друга на развесёлой танцевальной площадке. Месяц-другой подружили, пообнимались в сквериках, разожгли в своих сердцах пламя, наконец, признались один одному в любви - с необычайной страстью признались - да не долго думая поженились при не слишком большом стечении народу, образовав, таким образом, новую, хоть и типичную для того времени, семью. Родители Николая уповали на его благоразумие и звали его с молодой женой назад, к себе в деревню, на истинную Родину, в отчий дом, который окружали родные синие леса, поля и болота. Ведь только родная земля, справедливо считали они, способна доставить человеку истинное счастье и духовное удовлетворение. Но где там, махнули рукой на уговоры родителей молодожёны и категорично заявили: "Не поедем, мама и папа, мы в ваши леса и болота: не те времена, чтобы корячиться на грядках да топтать навоз сапогами; в городе простор, полёт души, свобода, наслаждение, в конце концов, очаг цивилизации, в котором бушует истинная жизнь, необыкновенная услада человечества, - здесь мы скорее станем счастливыми!" Так и не поехали вопреки здравому смыслу на родную землю, где синеют вековые леса, простираются поля да благоухают болота. А сняли скромную однокомнатную квартирку в недорогом районе да тёмном переулке, сносно её обставили, прикупили кое-какого барахлишка и принялись строить своё счастье - с необычайным пламенем в сердцах, с необыкновенной, прямо умопомрачительной любовью - днём на работе, а ночью в постели. Пожилые Стрельниковы, увидев, что молодые настроены весьма решительно, понятное дело, страшно на них обиделись и огорчились до ужаса. "Как же так, - возмущался былой фронтовик, отец Фёдор Адамович, - променять родную деревню, землю, возделанную да ухоженную предками, на какой-то там шумный, каменный город! Разве ж можно найти счастье в камне, по которому изо дня в день топчутся каблуками, на который плюют пьянчуги и испражняются городские гуляки? Не в родной ли земле, не в отчем ли доме, не в добром ли дедовском колодце произрастает счастье?! Это что же с людьми-то делается, что за болезнь их такая страшная поразила, коль они с виду здоровые, а истинно слепы да нацело глухие! Не видят, не слышат, что не здесь, не в городе, их дом, а там, где родились, живут и помрут отец с матерью; там же их и счастье!" И мать Николая, Анна Фелициановна, плакала, умоляя сына в отчий дом с милой женою вернуться: "Поехали с нами, детки, в деревеньку, не оставляйте своих родителей: с родителями вы и сыты, и здоровы, а главное, по-настоящему счастливы будете. Родное солнышко ваши душеньки согреет, лес с болотом целебным воздухом напитает, поле накормит, а родительский дом от всех напастей убережёт да счастьем исполнит. Поехали, детки, не упрямьтесь, послушайтесь своих родителей!.."
Но... родители погостили, погрустили ещё денёк да уехали к своей земле, к своему хозяйству, а дети их, к огромному прискорбию первых, остались. Остались, чтобы здесь, в огромном городе, среди проспектов, камня, стекла и бетона, высотных да фешенебельных зданий выстроить своё самое огромное и светлое счастье. Строить-то они строили, да вот детей как-то и не появлялось, хотя всё делали для того, чтобы тепло ребёночка в их доме затеплилось: книжки да брошюрки всякие читали, с врачами да сексологами консультировались. А главное, питались они хорошо: мяса, хоть кусочек, едва ли не каждый день к столу было, вкусные кашки варили, фруктами да орешками баловались, иной раз и бананчики кушали; табаком себя не губили, а спиртного употребляли в меру - и то по праздникам или по какому-нибудь особому случаю. В общем, старались вести здоровый образ жизни на благо своего будущего, но по какой-то причине задержавшегося с появлением на свет потомства. Страшно переживали Коля с Настей по этому поводу; это ж какая-то напасть на их голову свалилась, думали они днями и ночами, ведь молодые, сильные, здоровые и всё делают, чтобы на свет Божий из утробы матери дитя появилось. А как ноченька любви, так доводят себя до изнеможения, лишь бы счастье в доме по-настоящему вспыхнуло, а оно всё не вспыхивает и не вспыхивает, где-то часу, видать, своего дожидается долгожданное.
Летели дни и месяцы, и вот спустя год после свадьбы наконец зачала Настя; неземные улыбки да небесная радость вспыхнули на лицах будущих родителей. Стали подумывать о пелёнках да распашонках для младенца, детском питании, яслях и прочем; вот-вот счастье постучится в окошко, вот-вот в доме станет теплее. Даже не загадывали, кто родится: знали, что плохая примета; всё равно кто, главное - счастье. Но, увы, не суждено было счастью сбыться: случился у Насти выкидыш; уж второй месяц жизнь в её утробе теплилась, да вот произошло несчастье на заводе: зацепилась она за халатно брошенный кем-то из сотрудников на пол провод, упала и здорово ушиблась, это-то и явилось причиной злополучного выкидыша. Провод, конечно, потом убрали. Кого-то, возможно, и наказали за допущенную халатность. Но вот ребёночка не стало, так и не родился милый, не увидел свет Божий. Выходит, не уберегла мама. Хотя при чём здесь мама? Виноваты люди, это они убили младенца, это они лишили материнское сердце покоя - да, да, материнское сердце, хотя и не состоявшейся матери. Страшно переживали из-за этого случая несчастные супруги, но делать было нечего, они хорошенько выпили, постарались забыть о тяжелейшей утрате и вновь принялись мечтать о счастливой жизни. Мечтать-то мечтали, а с беременностью вновь произошла горестная задержка. Видать, и на психику молодых супругов каким-то образом стала действовать эта злополучная задержка: любовью-то они, как всегда и как молодые, активно занимались - со страстью необыкновенной, с пылом, жаром, прямо испепеляя своё сердце, доводя до безумия души, обливаясь потом в постели, да только вот менее разговорчивыми становились, каждый по случаю, дабы не травить душу мыслями о ребёнке, старался заняться каким-нибудь делом. Настя занимала себя тем, что долго ходила по магазинам, возилась на кухне или читала книгу, иной раз горестно вздыхала и с грустью поглядывала на супруга; а Николай безмолвно смотрел "видик" и также с грустью или с нежной чувственной улыбкой устремлял взгляд на супругу. Потом их охватывало необычайное сияние, они бросались друг другу в объятия и испепеляли один другого любовью; и вновь крики, стоны да нежные слова: "Милый! Милая моя! Любимый! Необыкновенная!.." В общем, радости у них особой, кроме секса, по-видимому, в ту пору было мало, а всё больше какие-то опасения и мрачные предчувствия ими обуревали. Несколько раз уже приезжали родители из деревни - не забывали ни на минуту о своих детях, - на родину, в отчий дом, как всегда, звали, справедливо и уверенно считая, что родная земля от всех бед да невзгод вылечит. Но где там, не желают нынешние детки своих родителей слушать: молодой, передовой ум грамотнее и умнее старого, так что не старикам отсталым учить, как следует жить молодёжи.
Потом по ходу жизни да тягостно текущего времени стали возникать в обычаях молодой четы некоторые перемены, словно та, проплыв по жизни отрезок удивительно чистой речки, совсем неожиданно для себя попала в какое-то новое, отнюдь не здоровое русло. Не будем перечислять все из них, а коснёмся лишь нескольких - и самой главной. А именно, что Коля с Настей уже не читали брошюрок (уж, наверно, всё выучили о правильном зачатии и беременности), не консультировались с врачами и сексологами (и так всё ясно), не очень-то строго следили за здоровьем образа своей жизни: не оказывали должного внимания питанию, не столь часто бывали на свежем воздухе. Наконец, самая главная и к тому же гадкая перемена: в их доме зачастую было шумно от гостей и текло рекой спиртное. Гости случались разные: соседи, соседки, сотрудники, сотрудницы, давние друзья, которые когда-то были, но в один прекрасный день куда-то пропали и вдруг неожиданно о себе напомнили с бутылкой чего-нибудь там (ну, скажем, самогона), и новые знакомые, не прочь залиться алкоголем и тащившие с собой спиртное. Да и спиртное было разное, во всяком случае не самого лучшего качества. Однажды Настя даже сильно напилась - не просто сильно, а до ужаса - со страшным, едва ли не смертельным исходом. Сначала она пила, потом внезапно отключилась: вот сидела за столом, наравне со всеми опрокидывала рюмки, чем-то там закусывала, что-то ж, наверное, и говорила, вдруг глаза её закатились, челюсть отвисла, и несчастная, захрипев, свалилась на пол. Пьянка тут же прекратилась, зато началась паника, бедолагу под всеобщий галдёж принялись откачивать, а точнее, лупить по щекам, будто провинившуюся; вроде пошевелилась, но её в следующий миг сильно вырвало, после чего милое лицо резко изменилось, приобретя некие отвратительные оттенки трупа. Потом собутыльники вызвали "скорую", врач сделал укол и сказал, что ещё б чуть-чуть (а чего чуть-чуть?) - и она бы жизни лишилась, вслед за чем со своей бригадой помощников удалился. А Николай, хоть и будучи сильно пьяным, осознал всю серьёзность сложившегося положения; выгнал таких же пьяных, как сам, гостей на улицу, предварительно съездив кому-то от души по морде, после чего, склонившись над кроватью с супругой, схватился за голову - мол, что же это с нами происходит, куда мы катимся, что с нами будет?! - дико вскрикнул, зарыдал и упал, слившись с Настиной грудью. Но это был единичный, пожалуй, из ряда вон выходящий случай, поскольку больше такого ужаса на протяжении многих лет не повторялось; стал повторяться потом, гораздо позже, при иных обстоятельствах. Наутро же Настя проснулась бледная и почерневшая, с сине-зелёными тенями и красно-стеклянными глазами; руки тряслись, и ноги похолодели; в уголках бесчувственных губ - нелицеприятная высохшая пена; даже прекрасные груди, казалось, каким-то страшным чудом изменились: постарели, отвисли, покрылись морщинами и, как щёки, приобрели синевато-трупный оттенок. Она тяжело вздохнула и тихо, не глядя на Николая, со слезами прошептала:
- Милый, если ещё раз такое случится, то я наложу на себя руки... Нельзя так жить людям... нельзя. И мы должны думать о нашем маленьком... о нашем счастье, которое рано или поздно должно свершиться.
Николай крепко обнял любимую супругу, нежно её поцеловал и, погладив её светлые кудри, ласково промолвил:
- Мы больше так пить не будем. Обещаем друг другу - не будем.
- Не будем, - со слезами проговорила Настя, - вообще не будем. Лишь только будем думать о нашем маленьком - о дочке либо сыне, которые непременно должны родиться. - Она тяжело перевела дыхание и спустя мгновение продолжила, с болью глядя на мужа: - Мне снились ангелы, любимый... но они были какие-то... какие-то... страшные: чёрные, грубые, хвостатые, с обтрёпанными и осмоленными крыльями... словно прилетели они ко мне из преисподней, от дьявола. Потом Брежнев явился весь в чёрном. За ним... за ним тоже кто-то наведывался, такой же страшный, только лысый и усатый, с лукавой, хитрой физиономией. О Боже, какие же они все были гадкие. Мне ещё рано умирать, милый... я ещё хочу увидеть свою дочь или сына. Мне не должны сниться такие сны, не должны; мне должны сниться светлые, весёлые, златокрылые ангелы. Я не хочу умирать, Коленька, не хочу, не хочу...
- Ты не умрёшь, родная, - никогда не умрёшь. И будут тебе сниться только милые, златокрылые ангелы. Не плачь, Настенька, и не переживай: придёт в наш дом счастье. А пить мы не будем, никогда не будем; рано или поздно мы станем счастливыми, и будут прекрасны и долги наши жизни. А когда-нибудь построим настоящий дом, свой дом, и будет он называться - Счастье! Самый прекрасный дом на свете, самое прекрасное Счастье!
Они крепко обнялись и поцеловались, после чего долго согревали друг друга в своих объятиях. И, наконец, как принято у горячо любящих супругов, отдались друг другу, и страстно вздыхали, а то и прямо кричали от счастья, и счастью тому не было предела. "Милый, милый, милый! - кричала Настя. - Я люблю тебя, прекрасного, больше всего на свете! Это наша с тобою сказка!.." "Родная, необыкновенная! - так же громко отвечал ей Коля. - И я тебя люблю больше всего на свете! Ты у меня самая прекрасная! И мы с тобой живём в этой сказке!.." "Боже! Дай нам счастье, самое огромное на этой планете!.." И вновь они были прекрасны, и вновь они были необыкновенны. И чудесны были у Настеньки груди, и необыкновенно сладким было у неё лоно, и неземная на её лице сверкала улыбка...
Да, после этого сильного перепоя они уже сдерживали да контролировали себя и не напивались в стельку. Однако пили, то есть иной раз по поводу и без повода прикладывались к рюмке. Понять-то их, конечно, можно - хоть и частично, но можно. Всё-таки жили они среди безумно пьяного народа. Пьяного от той жизни, в которую его заковали сначала большевики, затем коммунисты. А те "очень любили" свой народ: ярмо тому на шею повесили просто необыкновенного качества, с чудесной позолотой, сдобренной медовым пряником; прямо не на народ сей драгоценный хомут повесили, а на племенных волов с престижной сельскохозяйственной выставки. Правда плетью этот народ стегали очень больно, порой смертельно, как какое-нибудь абсолютно неуправляемое быдло, которое уж давно уже следовало б отправить на бойню. Но, ничего, люди привыкли к побоям, только не смогли привыкнуть к своей рабской участи, и самые свободолюбивые из них нет-нет да и пытались расправить крылья, чтобы воспарить над землёй да полетать в небесах, хлебнув такой желанной, сладкой волюшки вольными птицами. А их благодетели между тем делали своё дело: растили и лелеяли свой народ в духе политики партии и правительства, воспитывали, угощая его кнутом и медовым пряником, сажая в тюрьмы и дома для умалишённых. Да изо дня в день накачивали мерзким пойлом, дабы тот был вечно пьян, витая в парах дешёвого алкоголя, жуя такую же дешёвую колбасу, пользуясь правом на труд и отдых, бесплатное лечение и образование. Чтобы даже не думал и не грезил, что где-то ещё есть жизнь прекрасней и светлее этой, кандальной, где люди дышат настоящей волей и свободой. Где можно строить счастье без лозунгов "светлых душой" ленинцев, ярма, бича и клетки. А просто - с улыбкой на лице, в поте лица трудясь на земле, ради ныне живущих, потомков и на благо всего Человечества. В общем, и они, Настенька с Колей, вместе со всеми были пьяные и подневольные, да и жизнь у них супружеская, что ни говори, с первого дня не очень-то и славно сложилась: сначала проблемы с зачатием, потом выкидыш, откровенно говоря, мизерные для человека заработки, ну и всякое такое. А я вот теперь думаю спустя время, как пережил эту историю, что следовало всё же Николаю взять на руки свою милую Настю, всё бросить к чертям собачьим да уехать с нею в деревню. И не куда-нибудь, а в отчий дом, к безумно любящим родителям, где бы само собою выстроилось светлое, ни с чем не сравнимое счастье - в краю лесов, полей да болот, под сводом родной нетронутой природы. Надо было ехать - непременно надо было ехать, чёрт подери! Глядишь, и жизнь со всей этой историей иначе бы сложилась - не беда, что под пятой коммунистов. Да что там думать: конечно же, несомненно, иначе бы сложилась! Но...
Но никто никуда не уехал, разве что на минутку-другую отключали мысли от города и вспоминали, что есть где-то чудесная природа, а в её кущах лежит маленькая, глухая деревня; да Фёдор Адамович со своей постаревшей и на редкость доброй души супругой к своему сыну с невесткой нет-нет да наведывались. А жизнь всё бежала, стремилась да билась как рыба, попавшая в сети. Николай с Настей днём добросовестно трудились на производстве, вечером отдыхали, читая книги да насилуя "видик", а ночью до самозабвения любили друг друга, благо сил и здоровья хватало, да и прелести в теле было с избытком, особенно в теле женщины, милой, необыкновенной. И молились: "Боженька! Да помоги же нам! Дай нам доченьку или сына! Помоги нам, Прекрасный!.." Потом всё-таки Настя забеременела, и Николай на руках носил супругу. Он с нежностью, а то и со слезами смотрел в её чудесные глазки и с любовью шептал: "Милая моя, милая, какая же ты у меня прекрасная, любимая моя Настюшка! Боже, как я тебя люблю, как я тебя люблю, мою ненаглядную, сладкую! Эти глазки необычайной лазури, губки - цветок маков, щёчки - сияние бронзы, и этот сказочно тёплый, такой живой, пухленький животик! А лоно... о, оно самое благословенное! - Целовал животик, лоно и говорил нежно: - Спасибо тебе, Боже! Спасибо, что нас услышал! Спасибо, что ты есть на свете!.." И вот, наконец, когда исстрадавшейся в ожиданиях Настеньке по истечении чуть более пяти лет супружеской жизни исполнилось двадцать три года, она в тот же день разрешилась от долгожданного бремени. Что здесь было - этого, конечно, не передать словами, да и кто ж такую безумную радость в подробностях упомнит, вряд ли какому бы-то ни было разуму такая задача под силу. Но одно скажу с должной уверенностью, что необыкновенных улыбок, слёз радости и истинно доброго человеческого веселья имелось предостаточно, и отпраздновали сие славное событие на славу. За праздничным столом было много друзей Коли с Настенькой, а также тётка счастливой маменьки и, конечно же, родители новоиспечённого папеньки, бодрые, жизнерадостные, убелённые сединами старики. Здоровье в жилах этой почтенной пары ещё как струилось, и не сверкало в ясных глазах ни каких-либо там болезней, ни горестей, ни напастей, ни старческой ветхости. Фёдор Адамович к тому же обладал лицом мужественным, добрым и открытым, хоть и с суровыми чертами. А Анна Фелициановна своей внешностью, обрамлённой в тонкий ситцевый платочек, походила, как говорится, на "божий одуванчик" - такая же милая, нежная и застенчивая, как в добрых народных сказках. Но это на первый взгляд так казалось, поскольку это была другая, далеко другая женщина, в душе которой пылал неукротимый огонь, сердце изливалось необычайно весёлой песней, а руки были крепкие, жилистые, с глубокими морщинами и трещинами, не гнушающиеся никакой работы; хотя всё в ней: и руки, и спина, и ноги были, как у атлета, закалены, натренированы и натружены в сельских буднях. Украсили эти старики собой праздник, весьма украсили. И было там много песен, цветов да подарков. Повеселились на славу и разошлись да разъехались по домам. Гости-то в основном все были городские, одни лишь родители Николая - из деревни. Так вот и на этот раз, уезжая, Фёдор Адамович нежно поцеловал невестку в губы, ласково что-то прошептал внучку на ушко и, наконец, крепко, по-отцовски прижав к сердцу сына - а он был выше последнего почти на голову, гораздо сильнее и шире в плечах, - сказал:
- Ну, родимые наши, мы уж с матерью и не настаиваем, да и надежду, наверное, потеряли, но со всей душой, со всем сердцем ждём вас в деревню. Там, среди нас да селян, которые вас помнят и любят, вам будет истинное счастье, да и для внучка - рай необыкновенный. Ну, дети, говорите: когда же вас ждать прикажете?
В ответ Николай пожал плечами, улыбнулся и не нашёлся, что ответить. А Анна Фелициановна, не дождавшись ответа сына, вслед за мужем добавила, нежно целуя невестку:
- Ну что же молчишь, дочка? Забирайте сына, внука нашего, бросайте свою холодную квартиру и езжайте к нам с дедом, в тёплую светлую хату. Господом Богом умоляем! - И заплакала.
- Ах, мамочка, - нежно обняв свекровь, со слезами проговорила Настенька, - приедем, непременно приедем. Матюша подрастёт - и приедем. Мне уж и самой, глядя на вас, милых, крепких и цветущих, хочется в деревню. Уж я-то лес да поле люблю, уж я-то работать умею. Ну а чего не умею, тому научите. Не беспокойтесь, я способная ученица. Да и не боюсь я работы, и не страшны мне сельские будни. Гораздо труднее было родить ребёночка, ох я и переживала, ох я и сердечком-то помучилась. А сельская работа - ничего, справлюсь.
- Ну что ж, - улыбнулась бабушка, чмокнув внука, - спасибо и на этом, на добром, сердечном обещании. Будем ждать - всем сердцем и со всей душой будем ждать вас в нашей деревне.
Они напоследок ещё расцеловались, крепко и с чувством обнялись, произнесли много ласковых слов и распрощались. Родители вышли на мороз, на шумную городскую улицу. А Коля с Настей остались в тёплой тихой квартире, где уже спал ангельским, безмятежным сном их любимый, ненаглядный Матюша. Потом они долго и сладострастно друг друга любили, после чего Настенька в нежных объятиях мужа вдруг ласково и задумчиво спросила:
- Коленька, а может, и в самом деле давай уедем в деревню? Я хоть и городская, избалованная тёткой девочка, а очень люблю природу. И руки мои, уверена, полюбят землю, а главное, очень полезно там будет жить нашему ребёночку: вырастет могучим и крепеньким как дубочек. Видишь, какие крепкие, цветущие и счастливые твои родители? Ну, что скажешь, Коленька? Поехали? Поехали, любимый!..
Тот немного помолчал, нежно чмокнул любимую в щёчку и ласково ответил:
- Милая моя девочка, да, может, и в самом деле следовало б послушаться родителей да уехать к ним в деревню: там и воздух, и покой, и, наверное, истинная душевная отрада - без этих чёртовых маршей и флагов. Но я хочу разбогатеть и осыпать вас с Матюшей золотом и сапфирами...
С последними словами чудесные глаза Настеньки сильно округлились, и она, перебив Николая, весело и в то же время недоумённо воскликнула:
- Что ты, что ты, Коленька! Вот уж надумал! Не нужны нам ни золото, ни сапфиры! Ты нам нужен, только ты! Не было у нас этих драгоценностей - и не надо.
- Нет, нет, - засмеялся тот, к сердцу прижимая супругу, - непременно обсыплю вас золотом и сапфирами! Хочу сделать вашу жизнь обеспеченной, божественной и, таким образом, счастливой. В деревне я не разбогатею продажей огурцов с огорода да какими-то там картофельными клубнями, поэтому вряд ли сделаю вас обоих по-настоящему счастливыми. Давай уж подождём немножко с отъездом. Вот увидишь, я приложу все силы, разбогатею - и вы станете у меня самыми счастливыми, усыпанные золотом и сапфирами!
- Ах, Коля, - с нежной улыбкой возразила Настя, - но зачем же нам твои золото и сапфиры? Ты - наше золото, ты - наши сапфиры! Лишь бы ты у нас был здоровенький и крепкий как дубочек, а уж с тобой и твоим здоровьем богатырским мы непременно станем самыми счастливыми. А насчёт деревни подумай, Коленька. Мы по крайней мере не против с Матюшей. И там леса, а в лесах грибы, ягоды и охота. И, действительно, нет маршей, которые тебе так не нравятся, демонстраций и флагов. А ещё течёт река...
- А в ближайших кустиках, - весело перебил Коля, - гонится превосходная самогонка!
- Ах, Коля, - засмеялась Настенька, - ты несносный. И далась тебе эта самогонка.
- А что, - с лукавой улыбкой проговорил тот, - пожалуй, на шубку из песца да диадему из сапфиров для своей жены я мог бы заработать и продажей самогона, а Настюша?
- Ах, Коленька, - вновь засмеялась та, - ты моё чудо! Выбрось из головы эти драгоценные безделушки. Да давай-ка лучше спать и во сне лелеять своё счастье. - Спустя мгновение сладко вздохнула да с улыбкой добавила: - А вообще, в ближайших кустиках мы не самогонку будем гнать с тобой, а заниматься любовью - страстной и необыкновенной, чтобы птицы, глядя на нас с веточки ивы, заливались весёлой, неумолкающей песней. - Потом она нежно взяла руку Коли в свои ладони, бережно положила себе на грудь и с улыбкой проговорила: - Вот это, милый мой, - твои сапфиры, сверкающие и необыкновенные, в недрах которых поёт душа и с необыкновенным звоном бьётся сердце. - И ту же руку затем опустила на лоно: - А это - твоё необыкновенное золото, пылающее и бесценное. Чувствуешь, как они пылают, как они сияют, словно жар, вырывающийся из печки? Чувствуешь, какие они дорогие, сияющие и бесценные?
- Да, моя милая! - И рука с необычайной нежностью пожала сладкое и сокровенное.
- Береги их, любимый, - со всей душой, со всем сердцем береги, и когда-нибудь я тебя сделаю ещё богаче и ещё счастливее. Боже, как я тебя люблю, милый... необыкновенный мой, желанный! Как мы тебя любим оба - с нашим милым, драгоценным сыном.
Сказала - и нежно поцеловала мужа. Но они долго не могли уснуть, любя друг друга и с жадностью целуясь. А потом, конечно же, уснули. Им что-то ночью снилось, и, по-видимому, большей частью сны были о счастье, о сыне и их необыкновенно счастливом доме, окружённом синим, старым лесом с кустиками, исполненными яркой, неугасимой любовью. По-видимому, спали в эту минуту и их друзья, и тётка Настеньки, и родители Николая; кто-то спал крепко, кто-то - чутко, и что им снилось - мне неизвестно. Но одно знаю и на сто процентов уверен в том, что прекрасные старики из глухой белорусской деревни спали сном праведника, потому что иначе не спят люди, живущие средь кущ родной нетронутой природы, где струится чистый воздух, а в колодцах, болотах, речках и ручьях плещутся кристальные воды. Где по утрам клекочут аисты, кричат петухи, мычат коровы, идущие по благоухающему простору на пастбище, и заливаются жаворонки, порхающие высоко-высоко в небе над нивой и лугами, усыпанными золотом и необыкновенными, волшебными цветами. И, конечно же, бредовыми да всякими там идеями, в отличие от своего сына, они не страдали и не мучились (хотя, несомненно, золото и сапфиры у Николая были всего лишь метафорой, которую следует понимать, как счастье, семейное благополучие и высокое материальное благосостояние), а просто жили от души, трудились на благо своей страны и всего Человечества; дышали волюшкой, согретой полями, лесами и болотом, несмотря на то, что, по сути, жили-то в большом едва ли не концентрационном лагере в лапах да под пятой коммунистов; потом наступала ночь - и засыпали в своих мирных снах (а, может быть, в них и витали, как молодые), чтобы поутру вновь проснуться и продолжить своим трудом облагораживать ниву, дабы она стала ещё прекраснее и могучее. Необыкновенный простор родной нетронутой природы, ухоженная земля, от души пропитанная влагой и сдобренная навозом, мозолистые руки в трещинах и ссадинах, спина, ноющая от усталости, и благородный ратный труд на благо не только своей родины, но и всего Человечества - вот их необыкновенные золото и сапфиры, бесценные драгоценности, доставшиеся не от кого иного, как от Бога. К несчастью, драгоценности эти, несмотря на их божественное происхождение, порой становились жалкими и печальными, прямо обливались слезами, когда какие-либо бредовые идеи внезапно приходили в головы чиновников, кроме партбилетов, не имеющих ни мозгов, ни души, ни сердца, и те ради наград, рангов и титулов с прытью бешеной собаки (при этом, восседая за столом своего шикарного кабинета, увешанного портретами вождей мирового пролетариата) вмешивались в жизнь селянина, в корне меняя её, делая несносной, невыносимой, лишая той прелести, упиваясь которой, сердце, словно колокол, звенит, душа поёт и голова от счастья кружится. Что ж, смутное тогда было время, и нелегко жилось советскому человеку - и не только крестьянину, - строящему своё счастье с сохой да молотом в большой золочёной клетке, в которой настоящими правами обладали лишь избранные, напрочь забывшие дорогу к Богу. Только жаль, что это смутное время длилось, длится и, по всей видимости, не скоро остановится: очевидно, это проклятье, снизошедшее Бог знает от кого на головы всего прекрасного, необыкновенного по своей доброте и человечности народа.


Для обсуждения существует форум Виталия Мака
mailto:koiot@mail.belpak.by
Мак Виталий Антонович
mailto:koiot@mail.belpak.by